III

На следующее утро я спустилась к завтраку с тёмными кругами под глазами, болью во всём теле и лишь одной мыслью: «Мне нужно уехать отсюда». Я представляла, как удивится мама, как он молча примет моё решение и опустит глаза, понимая, что ответственность за моё резко изменившееся будущее лежит на нём.

Я села за стол. Мама внимательно посмотрела на меня:

– Дорогая, ты плохо выглядишь. Нам с Мишелем нужно с тобой поговорить. Но, может быть, стоит сделать это попозже?

Мишель. Почему нужно было все русские имена коверкать этими французскими аналогами? Лили, Мишель, Натали. Когда в школе я называла по привычке их имена так же, как дома, все считали, что я иммигрантка в собственной стране.

Я подняла на маму глаза. Нет, он не мог рассказать. Но о чём же тогда им нужно было со мной поговорить? На него я не смотрела, у меня не хватало смелости.

Я залезла на стул с ногами, что мне тоже было запрещено, и молча посмотрела на маму. Она никак не отреагировала на мой поступок и начала свою речь, явно подготовленную заранее:

– Мишель рассказал мне, что сегодня ночью вы говорили…

Я насторожилась.

– … Я понимаю, что тебе здесь скучно, и мы слишком сильно опекаем тебя. Но пойми – это всё лишь из любви к тебе. Конечно, ты уже не ребёнок и мы должны считаться с твоим мнением…

Все эти слова казались мне какой-то чепухой. У меня всё было в полном порядке до последней ночи, о событиях которой маме ничего не было известно.

– … поэтому мы решили сделать тебе подарок и отправить тебя учиться во Францию по любой специальности, которая тебе по душе. Мы оплатим подготовительные курсы, чтобы у тебя была возможность продолжить обучение в колледже.

Я уставилась на Мишеля. Он молча сидел в ротанговом кресле, опустив глаза. Что такое он мог наговорить маме, чтобы она за несколько часов решила отправить меня во Францию?

– Вы решили избавиться от меня?

Лучшая защита – это нападение. Мама заволновалась и тоже посмотрела на Мишеля, явно ища у него поддержки. Он сделал вдох и посмотрел мне в глаза:

– Натали хотела сказать, что это мы мешаем тебе, а не ты нам. Именно поэтому мы считаем, что обучение за границей станет прекрасной возможностью для тебя и твоего будущего. Французский ты знаешь как родной, поэтому ты легко найдёшь себе товарищей и поле для самореализации.

– Как интересно! Я не знала, что у меня с этим проблемы!

Мама поняла, что сегодня слова Мишеля вызывают у меня не тот эффект, который она ожидала.

– Дорогой, пожалуйста, оставь нас одних.

Мишель поднялся с места и вышел. Я смотрела ему вслед так же, как и ночью, но сейчас мне хотелось запустить чем-нибудь ему в спину. Моё сердце пожирала ненависть. «Предатель!» – прозвучало у меня в голове, хотя я с трудом могла бы объяснить, в чём состояло его предательство.

Мама подвинула кресло ближе ко мне и села:

– Лили, наверное, я слишком много думала о себе всё это время. Я чувствую себя виноватой. Я всё время воспринимала тебя как маленькую девочку и, наверное, всегда буду так воспринимать. А ты уже такая взрослая, у тебя свои мысли, чувства, желания. Когда Мишель напомнил мне о том, что тебе уже семнадцать, я поразилась, как быстро летит время. И он отметил, что ты никогда не говорила со мной о мальчиках. Ты очень ответственный человечек, а я постоянно вбивала тебе в голову, что учёба, музыка, манеры – это так важно. Но я забыла о том, что сама в твоём возрасте уже была несколько раз влюблена. Ты просто не хочешь делиться со мной, или твоё сердечко действительно ещё закрыто?

Я вдруг ощутила невероятную пропасть между мной и мамой. Всего несколько часов назад я целовала её мужчину, а она видела во мне ребёнка. Даже если бы я хотела поделиться с ней теми сумасшедшими чувствами, которые разрывали мою душу, теперь это было просто невозможно. Для неё это стало бы слишком сильным ударом. Мне показалось, что я взрослая женщина, а мама, наоборот, маленькая девочка, которая нуждается в моей опеке.

– Я поеду в Париж?

– Ты можешь сама выбрать и город, и учебное заведение. Но тебе необязательно ехать. Это всего лишь идея.

– Чья?

– Мы много раз были с тобой во Франции, у Мишеля там есть друзья и связи…

– Значит, это он предложил?

– Мы говорили о тебе, эта мысль, скорее, возникла у нас обоих. Но я вижу, тебе это совсем не нравится. Наверное, это плохая идея.

Да нет, идея была великолепной. Отправить меня подальше, чтобы я не досаждала своими детскими капризами и смешной страстью мужчине едва ли не втрое старше меня. Я никогда не чувствовала себя такой униженной, такой никчёмной и ненужной. Я собиралась сказать о том, что хочу уехать, а вместо этого получила бесплатную ссылку в город мечты, да ещё и на неопределённое время. Дурацкий поцелуй. Дурацкий дождь. Дурацкая я.

– Я поеду. Но я хочу уехать завтра. У меня открытый «шенген» ещё на год. Я проедусь по Парижу и соберу информацию. А там разберёмся.

Мама внимательно слушала каждое моё слово, сжимая пальцы одной руки другой:

– Хорошо, дорогая. Мы тебе не говорили, но в начале лета Мишель взял небольшую квартирку в Париже, думали сдавать, но так руки и не дошли. Так что вопрос жилья уже, можно сказать, решён.

Я усмехнулась про себя. Мама сказала, что видит меня ребёнком, но отправить меня в одиночку в город «Мулен Руж» почему-то не казалось ей ни странным, ни опасным. Наверное, я чего-то не понимала.

IV

Когда я вернулась в свою комнату, первой мыслью у меня было написать Мишелю письмо. Наверное, лучше на электронку. Хотя… Кто знает, читает ли мама его почту. Мне хотелось вывалиться из окна, чтобы он хоть немного почувствовал угрызения совести за то, что так грубо обошёлся с моим сердцем. Мне хотелось и мести, и раскаяния с его стороны, а ещё лучше – его слёз и боли…

Немного успокоившись, я осознала, что ситуация была далека от трагедии. Мне не нужно будет смотреть в его глаза, которые теперь напоминали мне о том, как глупо я выглядела ночью. И впереди был Париж. Париж, без сомнений, означал, что всё не так уж плохо.

Я решила, что торопиться мне некуда, и взяла билет на прямой поезд Москва – Париж. Какой смысл проглотить на высоте десяти тысяч метров всю Европу, если есть возможность прокрутить полглобуса перед глазами?

О моей незадавшейся любви не знала ни одна живая душа, а мне так хотелось выплеснуть своё горе. Мама была права: о мальчиках я не говорила и не считала нужным это делать. Любой обладатель мужского имени, возникающий на моём пути, неизбежно получал от меня самую низкую оценку при сравнении с Мишелем – властелином моих грёз, мыслей и сердца. Когда в начальных классах он забирал меня из школы, то всегда ждал меня, стоя в самом начале школьной лестницы. Едва заканчивался последний урок, я, наспех запихнув учебники в рюкзак, пробивалась к дверям аудитории и летела по коридору к этой самой лестнице, превращаясь из школьницы в принцессу, которую ждал её принц и рыцарь. По пути я надевала рюкзак на плечи, чтобы освободить руки. Я падала в его объятья и закрывала глаза, захлёбываясь в своём счастье.

Я одёрнула себя и продолжила паковать чемодан. Всё это было в далёком прошлом. А сейчас я была отвергнута. И не в каких-то снах и фантазиях, а в самой что ни на есть суровой реальности. Я вздохнула.

Мишель появился в жизни мамы, когда мне было чуть больше года. Это была какая-то запутанная история с нашей общей поездкой с отцом в Париж, где он просто исчез. Наверное, в двадцать первом веке это кажется смешным – потерять человека среди бела дня. Но по той версии, которая мне была известна, всё было именно так. Родители не были женаты. Мама говорила, что их отношения не требовали никаких формальностей. И, тем не менее, единственный след отца в моей жизни выглядел теперь как фамилия и отчество, которые значились в моём паспорте на главном развороте – Лилия Игоревна Вавилова. Была ещё одна деталь, о которой стоило бы упомянуть. В одном старом мамином дневнике я однажды увидела маленькую чёрно-белую фотографию молодого мужчины, предназначенную для какого-то документа. Тёмные прямые волосы, чётко очерчивающие контур лица; глаза, выдающие какую-то боль, но при этом не делающие взгляд злым. Эта фотография лежала на странице, где я украдкой прочитала запись о том, что мама собиралась в Париж, в ту самую поездку. «Не могу поверить, что это случится уже так скоро» – запомнилась мне фраза, написанная маминым почерком. Запись была последней. Словно после неё жизнь дневника или его обладательницы оборвалась. Не было сомнений, что на фотографии был мой отец. А сам снимок был явно старше меня. Немного позже я осторожно спросила у мамы, нет ли у неё фотографии отца, но она только покачала головой, добавив, что я никогда не узнала бы его, если бы встретила.

Когда мама, едва не потерявшая рассудок от исчезновения отца в чужой стране, судорожно пыталась решить, что делать дальше, так же внезапно, как исчез отец, нежданно-негаданно появился соотечественник, который, услышав нашу странную историю, вызвался помочь. Усилия не увенчались успехом, зато в Россию мы вернулись втроём.

Поначалу Михаил – да, именно Михаил, обычное русское имя – принимал активное участие в поисках отца, который по сей день остаётся для меня лётчиком-испытателем, просто сбежавшим от нас с мамой. В течение недели Мишель снимал для нас с мамой квартиру в Москве, где было больше шансов получить какую-то информацию от русского посольства во Франции. До поездки во Францию мы с мамой жили у бабушки с дедушкой, но теперь мама содрогалась от мысли о том, что ей придётся рассказать родителям, что мой отец «самоудалился» с горизонта. Мишель предложил нам пожить у него, пока суд да дело. Тогда-то мы и попали в этот столичный двухэтажный особняк со своим садом и потрясающим видом на искусственный пруд.

Мишель занимался внешнеэкономической деятельностью. Когда мама говорила ему, что для неё было тайной, как место рядом с таким мужчиной могло быть не занято, Мишель шутил, что у него не было на это времени. И так же, как он привозил дорогие вина из Франции, он привёз себе жену и, на удачу, «отечественного производителя».

Я достала портрет мамы и Мишеля с полки у моей кровати. Этому снимку было больше пятнадцати лет. Мишель в ослепительно белых брюках и рубашке с длинными рукавами, верхняя пуговица расстёгнута; русые прямые волосы, такие мягкие, но на фотографии кажущиеся дерзко-жёсткими; поразительно манящие глаза, взгляд которых создаёт впечатление, что он смотрит только на тебя одну, что остальной мир не существует, что всё, что есть прекрасного в этом мире, эти глаза обещают тебе одной. Вкупе с успешностью его облик просто не оставлял шансов для женского сердца. Неудивительно, что мама так легко рассталась со своим прошлым, о котором ей напоминала, наверное, только я. Она родила меня в двадцать лет. Немногим старше меня сейчас. А через год встретила Мишеля, который был старше её на десять лет, впрочем, как и мой отец.

Мама на фотографии выглядела совсем юной. На ней был элегантный, такой же белый брючный костюм и белая шляпа с чёрной лентой по краю полей. Эту фотографию они сделали в нашей совместной поездке в Париж. Да, этот город постоянно был судьбоносным для нашей семьи. Вернее, для меня и мамы с Мишелем.

Я не могу точно сказать, в какой момент вспыхнула моя страсть к Мишелю. И я не знаю, почему я не воспринимала его как отца, несмотря на то, что это место было вакантно всю мою жизнь. Я словно чувствовала, что мне уготовано другое, куда более яркое, всепоглощающее чувство, чем слепое детское обожание того, кто кормил меня с ложечки. Наверное, женщины обречены влюбляться в тех, кто их кормит и носит на руках. Мишель делал и то и другое. Каждую годовщину свадьбы Мишель готовил маме великолепный ужин. Ах да, забыла сказать, они поженились через год после того, как мы с мамой переехали в особняк Мишеля. Бабушка с дедушкой не были на свадьбе, не сумев так быстро «оправиться» от рокировки мужчин в маминой судьбе, но, когда я достигла более сознательного возраста, они одаривали меня такой любовью, какой могла пользоваться только непростительно капризная единственная внучка.

Мама закончила МГИМО уже после свадьбы с Мишелем. Я почти не видела её за какой-нибудь работой. Пока я была маленькой, она уезжала только на экзамены, оставляя меня с няней, а всё остальное время проводила в особняке со мной. Когда я училась в школе, мама работала в офисе вместе с Мишелем, но, когда я возвращалась вечером после занятий в музыкальной школе, она уже всегда была дома. Летом мы уезжали во Францию, где Мишель и мама решали свои бизнес-вопросы, а я путешествовала вместе с ними.

Мишель открывал дверь небольшого уютного домика, который мы снимали на время поездки, посреди усеянного голубыми цветами поля. При выходе из дома казалось, что ты попадал на небо. Я обожала это место. Оно было для меня уютным, по-настоящему домашним. На ходу расстёгивая ворот рубашки, Мишель проходил в гостиную и падал на софу, на которой сидела мама, укладывал голову ей на колени, закрывал глаза, а она, волшебно улыбаясь, ерошила его волосы.

В ту поездку мне было двенадцать. Я наблюдала за мамой и Мишелем, ловила их взгляды, тайком слушала, о чём они говорят, и спустя какое-то время я сама стала смотреть на Мишеля другими глазами. Если до этого он был моим недосягаемым героем и кумиром, то теперь я воспринимала его как абсолютно реального мужчину, который уже не мог относиться ко мне как к ребёнку, потому что я сама больше не чувствовала себя маленькой девочкой.