Юля с Таней и Владимиром Иванычем собираются на концерт Ваенги в КДС. Они купили билеты, с Юлей поедет муж, а Таню будет сопровождать Владимир Иванович.

Юля в молодости была манекенщицей, у нее были красивые ноги, и она работала на Кузнецком мосту. Сейчас у нее болит колено, и она ждет волшебного укола гиалуронкой в сустав. Таня сиганула с двенадцатого этажа во время ссоры с мужем, но ей повезло: она упала на капот автомобиля. Травмы, конечно, были, она и сейчас ходит с палочкой на колесиках и лежит в больнице очень долго, но уже может ходить – приплатите-мне-все-равно-не-пойду – на концерт любимой певицы.

Еще у нас есть Модус: бабушка божий одуванчик, похожая на гномика или гриб из давно забытого мультика.

Вечером у нее начинается психчас, она идет на пост и компостирует мозги санитаркам, в сто первый раз рассказывая про своих внучек, квартиру в Москве, где идет ремонт и куда ее заберут, когда ремонт закончится. Но, судя по срокам, там выкладывают мелкую мозаику по всему периметру квартиры. То есть навряд ли.

Однажды Модус вышла в коридор в красно-клетчатой флисовой пижамке и воскликнула: «Господи, спасибо тебе! Сегодня священный день! Я молилась и мои молитвы дошли до тебя! Сегодня Херсонская область, ЛНР и ДНР вошли в состав России!» Кошмар, конечно, но Модус-то как раз находится в надлежащем месте, в отличие от многих других, сходных взглядов с ней, которым это тоже не помешало бы.

Мы с ней пересеклись на барокамере. Раз пять она рассказала, как болела ковидом и у нее было сорок процентов поражения легких. Ковидом она заразилась от мужа, который умер от сопутствующих заболеваний. Говорила она о нем мало и кратко, в стиле «хорошо или ничего».

По ее словам, в нашу больницу она, главный врач санатория в Сочи, невролог, доктор наук, легла исключительно потому, что здесь есть барокамера.

Она сделала десять сеансов, а потом еще семнадцать, и на двадцать седьмом сеансе, как космонавт, наблюдающий за членами своего экипажа в открытом космосе, она увидела главврача отделения ГБО, который, радостно улыбаясь, размахивал бумагами и показывал пальцами колечко.

Я спросила: «Что бы это значило?» Модус посмотрела на меня как на умалишенную и сказала: «Ну конечно 0 % повреждения легких».

Все отделение гипербарической оксигенации, или ГБО, порхало вокруг нее, как будто сама английская королева посетила их обитель. И тумбочку под ноги ставили, и шапочку повязывали, и курточку надевали, и в сто пятидесятый раз про строящуюся квартиру в Москве и милейших умненьких внучек выслушивали. Сначала мне казалось, что вечный монолог Модус направлен исключительно на нее саму и у других места вписаться в этот поток не предусмотрено, что делает удобным общение а-ля канон на два голоса: каждый исполняет исключительно свою партию. Но оказалось, ноу-хау есть.

Двадцать семь сеансов! Модус подняла очи к небу и с придыханием спросила меня:

– Знаешь, девочка, как важна барокамера?

– Да, знаю, но, вообще-то, я не девочка, меня зовут Катя, – ответила я, лучезарно улыбаясь и мрачно думая про себя: девочки ездят в метро.

Со следующего утра Модус стала называть меня коллегой, просить распутать запутавшиеся крестики (барокамера как оплот атеизма), стала вести диалог, прислушиваясь к моим репликам. Так, глядишь, через пару недель и в соавторы статьи о пользе ГБО позовет.

Одна пациентка имела неосторожность во время прошлой своей госпитализации зайти в палату к Модус, чтобы подарить ей шоколадку, а вышла через три часа, обладая практически полной и исчерпывающей инфой о внучках, строящемся доме, жизни в Сочи и т. п. В этот раз (дама вновь легла на госпитализацию) Модус даму игнорила по полной, так что та даже подумала, что забвение теперь ее удел. На самом деле, Модус все прекрасно помнила, просто делала вид.

Есть тут и таинственная обитательница – Эльвира Сергеевна. Она никогда не выходит из палаты на променад, но любит групповые занятия у психолога. Эльвира Сергеевна не отличается ухоженностью и аккуратностью: волосы у нее сальные, нет нижнего зуба, волоски на лице, и дезодорантом она, вероятно, не пользуется. (Впрочем, это довольно обычное состояние тех, кто в депрессии или с какими-либо другими диагнозами.) Эльвира Сергеевна весьма приветлива. Сказала мне без предисловий, что написала книжку стихов для детей. Так что из палаты не выходит: наверное, пишет вторую.

С писательско-поэтическим даром все сложно. Стоматолог Эля внезапно перестала спать и начала писать стихи философского типа, которые ей, как она считала, нашептывал сам Господь. Но господь Эли, видимо, никудышный поэт, стихи были плохие. Эля недоумевала, как с ней случилось такое. Конечно, как стоматолог она была не чужда творчеству: пломбу красивую поставить или виртуозно вырвать зуб, но чтобы стихи… Но если бы Эля писала талантливые стихи, то в психушке было бы ее место или в списке Нобелевских лауреатов? На этот вопрос я до сих пор не знаю ответа.

Наташа похожа на Мерилин Монро: светлые кудрявые волосы, пухлые губы. У Наташи – мани́и. Уж какие только лекарства она ни перепробовала, в каких больницах ни лежала. Ничего не помогает. В одну из известных больниц ее взяли с оплатой за полцены: ее лечащий врач (светило психиатрии) делал исследование по действию нового препарата, который он испытывал, в частности, на Наташе. У нее начались глюки. То она управляла звездолетом, сидя на кровати, то любовалась сверкающим кокошником на голове у соседки. Здесь у Наташи открылся «портал». Связь с высшими силами. Она решила, что беременна тройней: Владими́ра, Святослава и еще кто-то, имени не помню. Действительно, от таблеток и заедания невкусной больничной еды сладким многие прибавляют в весе, и Наташа, видимо, не была исключением. С помощью пульта от телевизора Наташа общалась с инопланетянами и несла что-то невразумительное. Но и это вылечили.

У Лены был психоз. Она заблокировала все свои банковские карточки и телевизор в игровой комнате на пятом этаже так, что даже вызывали мастера, но он не справился. Хотя образование у Лены гуманитарное.

Мария Викторовна решила отправить нас с Кариной на физиотерапию, чтобы мы были при деле. Сначала про нас забыли и никто никуда не звал, а мы и не отсвечивали, но Мария Викторовна спросила, как наша физиотерапия, и, получив невнятный ответ, назначила ее еще раз. Так мы пошли на консультацию к врачу-физиотерапевту. В кабинете сидели два врача: мужчина и женщина. Как сказала Карина, мужчина – завотделением. «Надо же, – говорит, – какой хороший человек. Не похоже, чтобы у него был роман со своей подчиненной». И дальше она рассказала, как ее домогались начальники на разных работах. Но эти истории мы опустим, а перейдем к физиотерапии. Доктор спросила у меня, на что я жалуюсь.

– Да, в общем, ни на что.

Она спросила, какие у меня есть заболевания, а потом предложила:

– Ну если у вас ничего не болит и вы не хотите, то можем ничего не назначать.

Ну как же, как комсомолка и отличница я не могла ослушаться рекомендаций моего лечащего врача. В общем, из назначений получился кентавр. Оказалось, что массаж шеи и плеч мне делать нельзя, потому что есть проблемы со щитовидкой. Массаж спины нельзя из-за кисты в груди, массаж ног – еще из-за чего-то, не помню уже. Остановились на массаже рук, магнитах и дорсенвале. На следующий день мы пошли на процедуры.

Аппарат с загадочным, предположительно французским, именем оказался металлической коробкой с ручкой и делениями а-ля семидесятые, напомнив мне достижения нашей космической отрасли в музее в Звездном городке. Нужно было расчесывать волосы пластиковой расческой с электроразрядами, пока сыплется песок в песочных часах. Дальше мой трип бэк ту зе ю эс эс ар продолжился в другом кабинете, где стояли кушетки с какими-то матрасами из пластин. «Снимите обувь и ложитесь», – сказала врач. Я легла. Врач заносила какие-то данные в компьютер, потом поговорила с сыном по телефону, потом сняла очки и просто сидела ко мне вполоборота. Я занервничала. Весь персонал больницы всегда был вежлив, а тут непонятно, что делать дальше. Покашлять? Сказать: алёгараж, когда начнется процедура? Но в таких учреждениях становишься очень вежливым, как одна моя подруга, однажды проснувшаяся в вытрезвителе с собственной фамилией, написанной маркером на груди. В общем, пока я продумывала, как обратиться, заиграла электронная музычка и врач сказала: «Все, процедура закончилась, можете вставать». Ну, думаю, ничего себе, вообще ничего не почувствовала. А тем не менее шея, которая иногда побаливала, прошла.

Как-то в один из понедельников мы пришли на физио, и там было много народу. Обе кушетки были заняты, и доктор, показав на аппарат, состоящий из двух колец, говорит: «Ложитесь сюда, у вас все равно только ноги. Я вам всегда нижний отсек включаю». Надо же, а у меня шея прошла. Кто бы мог подумать, какая связь.

Массаж рук проходит под интернет-версию радио «Орфей» – золотые хиты эстрады, льющиеся из телефона массажиста. Ощущение трипа на машине времени усиливается под пение Карела Готта и ансамбля «Самоцветы».

Однажды радио «Орфей» не работало, и массажист Дима включил радио «Джаз». Мы разговорились, Дима сетовал на то, что всегда передают одно и то же: если Бах, то «Аве, Мария», никакого ХТК не дождешься, если Вивальди, то «Времена года» или, в лучшем случае, Концерт для мандолины с оркестром. В общем, Дима оказался большим знатоком музыки, и мы с ним стали обсуждать Юджина Чичеро, Буэно Виста сошиал клаб, Эллу и Луи и других.

Сегодня у Димы опять играло радио «Орфей». Но выяснилось, что на самом деле он любит электронную музыку и отлично в ней разбирается.

Пытаюсь вспомнить известных мне музыкантов и завожу трек «Модерата» из фильма «И всё же Лоранс». В результате массаж правой руки проходит под Аль Бано и Ромину Пауэр, а левой – под Модерат. Интересно, будет ли отличаться эффект.

В день последнего массажа Дима подарил мне маленькую бумажку с фигурными краями, где он написал немного детским почерком имена своих любимых электронных музыкантов. Он трогательно краснел и извинялся за неразборчивый почерк. А я в знак благодарности рассказала ему про «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс», про Рюити Сакамото и «Фордландию» Йохана Йохансона.

На приеме у стоматолога мне назначили рентген. На него меня повел санитар Костя. Несмотря на зиму, он был в форме с коротким рукавом. На мой вопрос, не холодно ли ему, Костя ответил: «Не-а, я толстокожий».

Рентген зубов я никогда в жизни не делала и думала, что придется раскрывать рот по максимуму и вгрызаться в кассету. Ан нет. От доктора вкусно пахло копченой колбасой. Видимо, обед только закончился. Она вставила в аппарат кассету «Кодак» и велела слегка приоткрыть рот и не глотать.

Охранница в рентгенологическом отделении говорила пациентке: «Женщина, вы на зубы? Надевайте бахилы. Зубная фея сейчас снимок проявляет».

Через несколько минут зубная фея вышла с моим проявленным снимком в руке и в полном восторге.

– Скажите, – спросила она, – как вам удалось сохранить все тридцать два зуба?

– Наверное, генетика, – ответила я.

– Но что вы едите?

– То же, что и все. Копченую колбасу, шоколад.

– Вот! – воскликнула рентгенолог. – А мне все говорят: не ешь копченую колбасу.

Моему выздоровлению помогли, как это ни удивительно, японские «пацанки» сукэбан. Подруга Юлька, которая работает в телике, всячески пыталась вернуть меня к жизни, в частности подсовывая мне работу с японским.

Так, она спросила меня, не знаю ли я про грозу японских якудза – девчонок сукэбан, которые держали в страхе Японию в 1970-е. Я про них ничего не знала и заинтересовалась. Стала читать и искать по Юлькиной просьбе видеоматериалы. Так был сделан один из первых шажочков к себе.

Раньше на нашем этаже было геронтологическое отделение. Лежали семьдесят человек. И у них была трудотерапия. Пациенты мыли полы, собирали листья и сгребали снег. И делали это с большим удовольствием. Сейчас трудотерапию отменили, и все маются от скуки. «Это все демократия», – говорит санитарка Оля по пути на ГБО. «При чем тут демократия, – бурчу я. – По-моему, это просто идиотизм, если называть вещи своими именами». – «Это точно», – соглашается санитарка.

Говорю своей подруге Оляше, что я хороший человек.

– С чего это ты взяла? – спрашивает Оляша.

– Ну ты же ходишь ко мне, значит, я хорошая.

– Это я хорошая, вот к тебе и прихожу, – отвечает Оляша.

Подруга Малкина спрашивает меня:

– Как дела?

– Отлично, – говорю, – как в раю.

– Я надеюсь, ты не с того света пишешь, – отвечает Малкина.

По дороге на ГБО около здания валяются ледяные глыбы. Говорю санитарке Маше:

– Да тут рай для суицидников. Ходи, как Пятачок с Винни-Пухом: «Винни, Винни, кажется дождь собирается», – и лови льдины себе на голову.

Подруга Нина спрашивает, как мои дела.

Говорю:

– Думаю, скоро выпишут. Как только наладится сон.

– Катя, если бы хороший сон был основанием для выписки, никого бы не выписывали никогда и все больницы были бы переполнены.

Санитар Саша выглядит как герой американских боевиков про русскую мафию. Он огромный, как глыба: плечи, руки, лицо. Саша добрый внутри и рассказал мне, как был дрыщом после армии. При росте метр 98 весил 86 кг, но двадцать лет качалки сделали свое дело, и теперь Голливуд ждет его. Но, кажется, Саша об этом даже и не подозревает. Ходит он медленно, несет себя, будто крейсер, который рассекает ледниковые воды. Мыть полы Саша не любит: не мужское это дело. Как и бабушек мыть. Поэтому, когда наступает его очередь, Саша глубоко картинно вздыхает.

Сидим у входа на ГБО с санитаркой Таней, ждем, когда закончится сеанс у еще одной пациентки. Вдруг заходит толпа бабушек с симпатичным бородатым экскурсоводом. Бабульки надевают бахилы и уходят на второй этаж на экскурсию в больничный музей. Спрашиваю Таню, много ли еще осталось ждать, а то я бы в конец очереди из бабулек пристроилась, послушала бы рассказ про историю больницы, благо экскурсовод симпатичный.

– О-о, – говорит Таня, – так бы сразу и сказала, что пошоркаться с ним хочешь, а то музе-ей, экскурсия…

– Как я при бабках-то пошоркаюсь? – спрашиваю я, обкатывая новое слово. – Я ему вопросы для начала задам, потом попрошу индивидуальную экскурсию, а вот та-а-ам…

– Вы и пошоркаетесь, – гогочет Таня.

Чем хорошо лежать в психиатрической больнице?! А тем, что с меня взятки гладки. Маммолога тут нет, поэтому напросилась на визит к гинекологу. Медсестра хотела взять мазок (кто бы мог подумать, какая связь), но я твердо отвергла ее притязания. Медсестра угоманиваться не хотела и спросила меня, почему я сразу про УЗИ груди не сказала, когда малого таза делали. И тут – парапампам! – моя гениальная отмазка: а я в невменозе была полном, не помню ничего, даже УЗИ малого таза в голове не отложилось. Вот где еще можно так гениально оправдаться?!

Модус держит в руке пластиковый стаканчик с кефиром: давайте чокнемся с вами!

Пухленькая санитарка Лиза:

– Мы и так тут все чокнутые.

Георгия к нам спустили с пятого этажа, где лежали более тяжелые пациенты. Видимо, у него варикоз или еще что-то с венами: он носит специальные чулки, которые ужасно трудно надеваются и не менее тяжело снимаются. Поэтому по утрам и вечерам Георгий занудно просит, чтобы санитарки ему помогли. Даже не знаю, можно ли его назвать занудой, он все время бормочет себе под нос все свои мысли, а иногда и довольно-таки громко и шумно. Мысли у Георгия идут непрекращающимся потоком и не подвластны цензуре, поэтому он часто матерится, чем приводит в бешенство некоторых особенно чувствительных санитарок. Мыться Георгий не любит, чулки носит одни и те же, не стирая, ходит небритый, а санитарка Лиза периодически предлагает помыть его, особенно его, как она выражается, бубенчики. Но Георгий категорически отказывается. У него есть дела поважнее. Он считает машины скорой помощи. Заходит в игровую комнату, смотрит в окно и говорит: вон еще психов привезли. Он умножает количество машин на предполагаемое количество психов в машине и выдает отчет к концу дня. Судя по подсчетам Георгия, психов к нам в корпус привозят много.

Из плюсов пребывания в больнице: я знаю на собственном опыте, а не понаслышке о многих симптомах и побочных эффектах, с которыми бы я вряд ли познакомилась, если бы осталась снаружи. Неусидчивость, когда ты не можешь усидеть на месте (есть еще ее разновидность неулежчивость): и сидеть не могу, и стоять не могу, и ходить, и лежать.

Липкое чувство тревоги. Тебя вдруг бросает в жар, начинают потеть руки-ноги, испарина, пот течет градом и, опять же, появляется неусидчивость.

Ощущение будто тебя пыльным мешком притрёхнули, когда тебя решили загасить уколами, капельницами или таблетками. Галочкой (галоперидолом), анечкой (аминазином) или релашечкой (реланиумом). Бродишь еле-еле, как сомнамбула, ничего толком вспомнить не можешь. Зрачки как пара крошечных точек. Жопа от укола болит.

У меня отобрали телефон на ночь. Чувствую себя престарелым Вовочкой.

– Вовочка, отдай фонарик и не читай ночью под одеялом.

– Вовочка, открой рот, покажи, как ты проглотил таблетки.

– Вовочка, карликов, гномов и енотов тут нет.

Приходит нелюбимая медсестра моя, приносит таблетки.

– Ну что, вы сегодня едете красоту наводить? Красивой станете – как мы вас узнаем?

– По паспорту, – говорю. – Ой, а паспорт-то у вас. Тогда никак.

– Придется по походке. Я милую… – знаете? – спрашивает медсестра.

Хочу сказать, что про милую я еще одно знаю (как свою я милую из могилы вырою), но вовремя осекаюсь. А то салона мне не видать, как пермяку свои соленые уши.

Подслушала на территории. Девушка в бордовой форме (значит, медсестра: медсестры бордовые, санитары серые, врачи темно-синие) говорит кому-то по телефону:

– Время проходит. Ты залежишься. Я те говорю: ты – залёженная.

Ухожу на выходные в лечебный отпуск. Уже стою в дверях. Вдруг медсестра Ира кричит мне:

– Катя, возвраща-а-а-айтесь!

– Конечно, я верну-у-у-усь, – кричу я в ответ.

– Нет, возвращайтесь сейчас, – говорит Ира.

Оказывается, я забыла подписать какую-то бумажку.

Прохожие на территории: