Глава 5

Как ни казалась мрачна Цитадель, но всё же была в ней одна башня, где тяжесть стен не так давила на плечи. В солнечные дни блазнилось даже, что среди зябкой сырости нет-нет, а пробивается сюда жаркое лето. Эту башню называли так же просто, как и иные в Цитадели: башня целителей. Здесь обучались те, кто постигал тайны ле́карства.

Впервые оказавшись тут, Айлиша аж пошатнулась: померещилось на миг, будто очутилась она посреди поля. Как же одуряюще здесь пахло травами! Словно на покосе или во время скирдования.

Прикрыв глаза, девушка вдыхала воздух, напоённый ароматами летнего луга. Казалось, будто вот-вот раздадутся рядом весёлые голоса, смех и крики подруг. Сладкие грёзы развеял сердитый окрик Майрико:

– Ну чего встала, как просватанная? Я за тебя, что ли, сушенину перебирать буду?

Ох. Сколько Айлиша на сию пору этой сушенины, а ещё подорожника, мать-и-мачехи, пустырника и чистотела перебрала – не сосчитать.

Однако юная целительница не роптала. Ей, скромной деревенской травнице, наука была в радость, потому и давалась легко. Где ещё она узнала бы столько лекарских тайн? Ей по сей день с замиранием сердца вспоминался миг, когда в доме старосты крефф признала в ней дар. Сколько ночей до этого Айлиша лежала без сна, мечтая, чтобы её умение лечить скотину не оказалось пустым наитием, как у обычных знахарок! Как хотела она попасть в Цитадель! Сколько вечеров, отказавшись от посиделок с подругами, провела возле старой Орсаны, перенимая от неё вежество^[52]. А нынче смешно вспомнить те уроки, которые некогда казались откровением. Теперь-то Айлиша умела столько, сколько Орсане и не снилось.

Ради этих знаний выученица Майрико готова была терпеть и разлуку с домом, и суровость своего креффа, и строгое послушание – всё готова была терпеть! Лишь бы раскрыть тайны трав, лишь бы постичь глубину своего дара, лишь бы лечить людей.

Раньше у Айлиши был брат. Старший. Единственный. Девятнадцать было Любу, когда три зимы назад вернулся он с последней охоты с безобразной рваной раной на руке. Подравший его волк так и скрылся в чаще со сломанным ножом в боку.

Люб умирал долго. Орсана говорила: не волк парня укусил, а оборотень. Но то была глупость, ибо ходящие в ночи боятся дневного света. Однако против страшной раны не помогали ни отвары, ни настои, ни заговоры. Айлиша сидела возле брата и гладила его по горячему потному лбу. Лишь в эти мгновения становилось ему будто бы легче, взгляд яснел. Но старания её пропали впусте. В жилу парень не пошёл.

Отец, отчаявшись, заколол телёнка. Горячей чистой кровью животного кропили захворавшего и дом, прося Хранителей отвести злой недуг. Однако то ли Хранители не услышали мольбу, то ли телёнок показался им слишком тощим, но Люб умер. Лицом он был чёрен, а изувеченная рука смердела так, как не смердят трое суток пролежавшие на жаре мертвецы.

Упокоевал брата Айлиши старый колдун. Вкладывал в искусанные посиневшие уста ясеневый оберег, подвязывал подбородок тряпицей, творил заклинания. Айлиша смотрела на это и об одном только думала: умей она лечить, знай, что нужно делать, Люб не умер бы. А ещё поняла тогда с ужасом: сколько вот таких Любов хоронят из году в год по другим деревням и весям, сколько жён, матерей и дочерей заходятся от горьких слёз. И помочь им некому. Стало в тот миг девочке горько-горько, и такой гнев разгорелся в груди, что она сама себе удивилась.

Оттого теперь в Цитадели Айлиша упрямо училась грамоте, письму и счёту. Оттого вставала затемно раньше друзей и читала старые свитки, царапала писа́лом^[53] по бересте мудрёные названия незнакомых трав, которые не могла затвердить с первого раза. А потом носила эти записки в холщовом мешочке и, едва выдавалась свободной хоть четверть оборота^[54], перечитывала их, шевеля губами.

Всё это не тяготило будущую лекарку. Ей было интересно учиться. Иным, чтобы запомнить заговор, несколько оборотов требовалось, а ей – только раз услышать. И сборы делала она быстрее прочих, без подсказок, не ошибаясь и не путаясь.

За это Майрико выделяла ученицу из прочих: раньше всех дала Айлише одеяние целителя и уже стала брать с собой на лекарскую делянку, разбитую у подножья башни. Ох и отличалась эта делянка от той, что обихаживала старая Орсана! Ни одного оберега не нашла здесь Айлиша. Ни одна привеска не раскачивалась на ветках, отгоняя зло. Даже пчёлы не залетали сюда! Однако травы росли на диво густо, а цвели буйно, дурманя терпким ароматом. Как же так-то?

Наставница на это ответила:

– Всё в своё время узнаешь. Знания ещё четыре года перенимать. Ты покуда и сотой доли не ведаешь.

Послушница в душе только ахнула: стало быть, наука её вся впереди? И сердце сладко затрепетало от предвкушения. До глубокой осени будущая целительница пропадала то на делянке, то в лесу близ Цитадели. Иногда ей казалось, будто сами травы узнают её, льнут к рукам, ласкаясь. Ни колючий шиповник, ни злая крапива, ни острый осот не чинили ей боли, не оставляли ни царапин, ни волдырей, ни порезов.

В первую зиму своего послушания Айлиша училась делать настойки и целебные взвары. Сколько раз тогда к ней приходили измученный перхотой Тамир или Лесана с безобразными кровоподтёками на теле – не счесть. И хотя Майрико строго-настрого запрещала выученикам лекарствовать, Айлиша на свой страх выносила под рубахой то кувшинец со снадобьем, то травки для отваров или припарок. И поймана ни разу не была.

А ещё… Ещё крефф учила послушницу готовить мази и притирки, от которых волосы становились нежнее шёлка, а тело белее ландыша. Умоешь лицо особым настоем – кожа делается гладкой, чистой, едва не сияет.

Словно в подтверждение этих дум, луч скупого осеннего солнца упал на руку замечтавшейся над охапкой сушёных трав юной целительницы. И в этот миг она впервые заметила, как изменились её руки: пропали мозоли и трещинки, не стало с детства привычных и будто въевшихся в кожу цыпок, а прежде грубые от деревенской работы длани сделались мягкими, нежными, словно никогда не знали тяжкого труда, не держали ни рубеля, ни серпа, ни вил. Как эта рука отличается от руки Лесаны! У той костяшки пальцев вечно сбиты, а кожа от запястий до плеч черна от синяков. Иной раз синяки темнеют даже на скулах. Про Тамира и вовсе говорить боязно.

Кидая вороватые взгляды на переодевающегося парня, Айлиша частенько видела на его спине следы кнута. Но он не жаловался и никогда не просил облегчить боль.

А сколько раз лекарка слышала, как Лесана украдкой всхлипывала по ночам, пряча лицо в тощем сеннике? Отчего она плакала? Айлиша стеснялась спрашивать. Раз не рассказывает, значит, не хочет. Как тут подступишься? Оно ведь и так понятно: нелегко ей одной среди парней. Да и Клесх зол в учении: у него всякая вина виновата, спуску не даёт. Оттого ли стала подруга молчаливой и угрюмой, а взгляд её временами был такой колючий?

От этих мыслей больно ёкнуло сердце. Позабыв про травы, целительница уставилась в пустоту. Как же до сего дня не замечала, глупая, сколь сильно её жизнь отличается от жизни друзей?! Ведь наставница ни разу не то что не ударила, но и слова худого не сказала!

Айлиша закрыла лицо ладонями и замерла. Ей вдруг сделалось невыносимо стыдно перед Тамиром и Лесаной. Вроде бы и нет её вины в происходящем. Но сердце не обманешь. Вины хоть и нет, но ведь и заслуги тоже. А ну попади она на обучение к такому, как Клесх? Смогла бы молча терпеть?

Девушка выглянула в узкое оконце, надеясь, что солнечное тепло разгонит мрачные мысли. Увы. Вместо этого она увидела, как во дворе к столбу для наказаний привязывают одетого в серое платье нескладного парня. Из колдунов. Знать, или Лашта, или Донатос лютуют. Сейчас пороть будут, как пару седмиц назад Лесану.

Целительница по сию пору помнила безжалостный свист кнута, извивающееся полунагое тело и вспухающие борозды на белой спине. А ночью, сдерживая слёзы, юная лекарка выхаживала подругу. К целителям идти Клесх Лесане запретил. Сказал: так лучше запомнится. Куда уж лучше?! Она в голос бы кричала, не догадайся Тамир ей в зубы сложенную вчетверо холстину сунуть. Да и ту едва не прогрызла.

Как кляла Айлиша жестокосердного креффа, который запретил даром снять боль! Но всё равно не удержалась: легко, не касаясь изувеченной кожи, провела руками, рассылая по телу несчастной подруги не целительство даже, а сон. А потом они с Тамиром всю ночь, не смыкая глаз, меняли на воспалённой спине Лесаны холстины с отварами.

Так почему же всё это забывалось, едва Айлиша оказывалась в башне среди трав и настоек? От этих мыслей стало муторно. Даже горечь во рту разлилась, будто полыни съела. Лекарка встрепенулась. Разогнать чёрную тоску можно лишь работой. И снова её руки проворно запорхали над ворохом трав, раскладывая их по холщовым мешочкам. Скорей бы всё доделать, вернуться в родную каморку и нынче же спросить друзей: отчего те никогда не рассказывают, как идёт их учёба, а только слушают её болтовню?

Вот и всё. Можно уходить. Айлиша смахнула со стола сор и заторопилась вон из башни. Сегодня тут, вопреки обыкновению, задерживаться не хотелось. Хлопнула за спиной тяжёлая дверь. Послушница направилась прочь, подгоняемая поселившимися в голове беспокойными мыслями.

После яркой солнечной кладовой на узкой лестнице оказалось неожиданно темно. Девушка осторожно спускалась, нащупывая ногой каждую следующую ступеньку: мало ли кто чего по дурости оставить мог. В прошлый раз недотёпа какой-то ушат забыл… Эх и летела тогда она! Хорошо, ещё каким-то чудом зацепилась за факельное кольцо в стене. А ушат ещё долго громыхал, покуда не разбился где-то в самом низу.

Пока целительница вспоминала злосчастный ушат и ждала, когда глаза наконец-то обвыкнутся в темноте, её выставленная вперёд ладонь наткнулась на неожиданную преграду. Девушка пискнула, едва не потеряв равновесие, но тут же две сильных руки стиснули её стан и удержали на месте.

– Спасибо, что в глаз не ткнула, – отозвалась темнота мужским голосом, и у Айлиши обмерло сердце.

Ихтор. Обезображенный целитель, который расспрашивал их с Лесаной по приезде в Цитадель. Век бы его не видать! И ведь почти не встречались все эти месяцы. А тут на тебе, угораздило!

– Ой! – Девушка испуганно отдёрнула руку. – Прости…