Глава 4

Миры выделяются в нашей жизни и в этой истории своею законченностью, неповторимостью, вневременностью. Эти слова не случайны, каждое – точное определение, что, так смущаясь, я впервые произнес, словно самые смелые, самые искренние признания одной ночью, все еще хранившей далекие отголоски запаха горящего миндаля и соленого моря, глядя в глаза самой жизни – широкие, неподвижные, мириадами звезд озаренные. И я был еще больше смущен от того, что чувствовал: Она из всех событий, бесконечных судеб, свершавшихся в то мгновение, остановила свой взгляд именно на мне и слушала, слушала. И что для ее слуха математичность открытых мною законов, определений – лучшие редкие комплименты, так подчеркивающие ее стройность, все ее идеально правильные черты, осмысленность, одухотворенность, бесконечную точность. Для меня важнейшие признания, для нее – комплименты, льстившие ее красоте.

Я с каждым открытием все больше влюблялся в эту жизнь, захваливал ее, даря ей все новые комплименты, все более сложные, более точные законы, все ближе подбираясь, как мне тогда казалось, к ее истинной сути, ради которой я был готов проделать любой путь и перенести любые лишения. И бессонные ночи, проведенные в поисках, размышлениях, в чтении книг – были столь малой жертвой. Период безнадежной влюбленности в эту жизнь – моя юность.

Вневременность, законченность, неповторимость – основные признаки, которые позволили мне безошибочно определить контуры и границы моих миров в общем потоке жизни. Миры вневременны – от перестановки их местами в нашем сознании ничто не меняется. Миры закончены – к ним ничто нельзя прибавить, как бы этого нам ни хотелось. И никогда нам не повторить их, никогда не вернуться в них, никогда вновь не настичь ни один из них. Легче простых чисел они послушно и безошибочно складываются в моем сознании, повинуясь этим законам бесконечно точно. Эти законы и спустя годы остались верными, лишь я изменился, изменились лишь мои чувства, изменилось лишь ощущение от их прикосновений – безнадежность и холодное отчаянье вместо влюбленности. И сейчас я уже не знаю, что же делать с ними, с их бесполезной теперь, тяжелой, мучащей меня верностью.

Первую половину жизни мы мчимся вперед, ища все новые и новые миры, но в какой-то момент мы вдруг понимаем, что пробежали все слишком быстро, чем-то мы не успели насладиться, к чему-то не успели привыкнуть, кому-то не успели сказать что-то важное, где-то оставить свой след – на песке ли, в душе. Упустили что-то самое главное, что-то, что уже было с нами, но что мы в этих бесконечных перемещениях между мирами где-то забыли, потеряли, оставили, словно перепутав багаж, взяв вместо своего – чужой. Почти такой же внешне, но не имеющий ничего общего с нами в своем содержимом. Что делать теперь с ним? С этим чужим счастьем?

И вот мы пытаемся все исправить, бежать назад к прошлому еще быстрее, но словно инерция нашего до этого момента безостановочного движения не дает нам вдруг поменять направление с точностью на противоположное, и вместо счастливого возвращения – все новые и новые, незнакомые миры. Мы знаем, что нам нужно, но не можем вернуться.

Придумав сам все эти миры, законы, и испытав тогда от своих открытий настоящее удовольствие и счастье, как бы я теперь хотел, чтобы все это оказалось лишь юношеской идеализацией, пусть бесконечно прекрасной и полной романтики, но все же сотканной из ошибок, наивности и незнания. Чтобы вся эта история в итоге спуталась в обычное последовательное повествование, чуть лучше многих, хуже остальных, пусть. Но жизнь идет, и книга постепенно появляется на свет, и только все дальше мои миры расходятся один от другого, все очевиднее и неповторимее становятся они. И как бы я хотел теперь отменить хотя бы последнее правило – неповторимость, но что я ни делал для этого, как ни пытался вернуться, все лишь доказывало его верность. Оно верно и сейчас, когда я пишу эту книгу, я уже знаю это наверняка и нуждаюсь в его опровержении как никогда раньше. Сидя рядом с другим морем, раскидывая руками другой песок, в очередной раз промахнувшись.

Но тогда, в начале моего пути мне было не до этого. Математика открытых мною закономерностей, беспощадная математическая красота жизни так привлекали меня. Надо было быть осторожнее, тише, но меня несло в новые миры, опьяненного их свежестью. Не до возвращения было, лишь новых миров я жаждал. И вся борьба с этими выдуманными законами, в будущем проявившими свою силу и неистовость, была еще впереди. Пока же они не трогали меня и демонстрировали лишь свои положительные качества, упорядочивая время, обнажая его структуру, даря мне все новые и новые открытия. Они не требовали меня подчиниться им, ничего не требовали от меня, лишь одаривали меня все новыми и новыми мирами, драгоценностями, счастьем, открытиями и откровениями.

Так, благодаря им, я обнаружил малые миры моей жизни, вдруг выделившиеся, вычисленные, обретшие жизнь в моем прошлом. Целые скопления их, словно звезды южного неба, словно бриллиантовая россыпь вокруг изящной шеи заморской принцессы. Почти невидимые для глаз, но вместе с большими мирами составляющие космическую систему моей жизни. Какой богатой оказалась она, сложной. Все новые и новые миры. Оказалось, что некоторые из них могут длиться лишь мгновения, случайным прикосновением красоты рождаемые и успевающие отдать нам всю свою любовь, прожить за это время целую жизнь.

И вдруг, попав в один из таких миров, мы перестаем быть теми, кем привыкли быть, и наш голос звучит строже ли, мягче – не так, и наши глаза светятся их блеском, и мы уже не обычные люди, мы ощущаем их красоту и сами становимся ее частью. Преображение, которое не успевает заметить никто вокруг, как и нашей пропажи, исчезновения – того, что целое мгновение нас не было здесь, того, что целую жизнь мы прожили там, что наше сознание вдруг перенеслось прочь и так далеко, так высоко забрались мы и, вернувшись, принесли назад в своих глазах звездный блеск.

И так же сложно, как заметить окружающим нашу пропажу, наше путешествие в этот мир, так же сложно сохранить нам после возвращения невозмутимость, чтобы не выдать, не показать, что произошло. Эти миры существуют везде, бесконечно прекрасно их многообразие. Они – созвездия, спелыми гроздями нависающие над черной змейкою уползающим и прячущимся в пустыне моим поездом. Они – ледяной холод зимы, вдруг натолкнувшийся на преграду в своем стремительном движении, на тончайшее стекло, делящее ночную тьму – такая ненадежная защита от столь страшного хищника, злобно воющего. Они – пьянящее тепло, смешанное с эллинским вином, перебродившее за десятки веков и теперь не оставляющее шанса случайному гостю сохранить свой рассудок, целое алеющее на закате море. Эти миры – бриллианты. Бриллианты нашей жизни, попадающиеся нам прямо на дороге и составляющие потом все наше богатство. Как многогранны они – тысячи идеальных граней, линий: плавная линия горизонта, косые лини гор вдали, неуловимая грань пляжа, сверкающая морской пеной, линии жизни, линии южных созвездий, управляющие нашей судьбою, линия твоего тела, нежно изгибающаяся и, поворачиваясь, преломляющая лунный ли, или солнечный свет. Волнами спадающие золотистые волосы, ровный квадрат окна в моем номере или идеальный кружочек от донышка бокала с коктейлем на полуночном столе открытой веранды – как нам не хотелось спать. Кем-то безумно точно выделаны эти линии, грани – образуют неповторимые миры, преломляют свет, играют с ними, приводя нас в безмолвное счастье. Мы не можем ни подарить, ни продать эти миры, и даже почти невозможно показать их никому, к сожалению, но и невозможно потерять. И мне кажется, что все это сделано так, чтобы мы всегда были бесконечно богаты – рассеянные дети, так и норовящие все обронить. Может, если мы станем чуть-чуть умнее, взрослее, мы сможем сами распоряжаться ими. Но пока они всегда с нами.

Я изучал эти законы, я примерял их к прошлому, каждый раз находя им подтверждение. Я закрывал глаза и находил все новые и новые миры, погружаясь в воспоминания. И они приобретали в моем сознании стройность и законченность.

Я закрывал глаза, и ступеньки вновь уходили вверх в темноту, а чуть ниже огромное море блестело своей чернотой, обрамленное силуэтами гор. И крикливый пляжный город оставался внизу, тишина, лишь слегка касался этой высоты его свет. И созвездия южного неба выстраивались в геометрически точные последовательности. И теплый ветер, чтобы я не замерз, набрасывал мне на плечи свой легкий трепещущий шелк. И время совсем останавливалось. И невозможно ни идти дальше, ни вернуться, я словно в невесомости, словно на огромной глубине. Слыша отголоски жизни и шепот ветра. Видя и звезды, и огни города, но не в состоянии дотронуться, дотянуться до них.

Глава 5

Я не помню, когда впервые столкнулся с их разъяренными красными глазами, с их необъяснимым животным гневом. Когда они впервые почувствовали мой страх и свою власть надо мной, мою слабость и свою силу.

Каждый человек – это целый мир, взгляни на огромное пространство своей души, ты увидишь настоящее небо, бескрайние поля, высокие горы, таинственный темный лес вдали и небольшую речку рядом, и трудолюбивых поселенцев, пытающихся наладить спокойную, праведную жизнь.

Это все ты почувствуй – какое огромное пространство, как много ветра, воздуха. Ты день за днем наблюдаешь за этим миром с божественной высоты, ты видишь, как лето сменяется осенью и зима весною. Почувствуй счастье, почувствуй тревогу за это счастье, ты же видишь отсюда так далеко, до самого горизонта – ты же знаешь, что кто-то еще населяет этот мир. Испытываешь ужас от этого?

Что скрывают эти темные леса? Монстры, прячущиеся в темных углах нашего сознания, они набрасываются на нас, на нашу душу, разрывая на части, оставляя следы от своих зубов и уходя в никуда. Зачем они в этом мире? В моей душе? Что ищут? Откуда в них эта сила? Неужели это все я? Зачем? Темная сторона моей жизни.

* * *

ОНИ выслеживают меня, заманивают, идут за мной по темным зимним ночным улицам. Я слышу ИХ голоса, чувствую страх, пытаюсь спрятаться – где угодно. В почти чужой компании, в шумном теплом заведении с деревянными столами, где тускло горят настенные светильники.

– Виски!

Улыбчивые официантки приносят наполненные до краев стаканы. И стеклянный звон, и шум громкой музыки, и многоголосье посетителей – все заглушает ИХ вой. И я в тепле и в безопасности спрятан, ОНИ остались где-то за дверью, в темноте, и не могут проникнуть сюда. Неужели на этот раз я избежал ИХ?

– За тебя, друг! Как давно мы не сидели так с тобой! – мой сосед по барному столику угрожающе поднял стакан, пролив несколько капель на стол.

– За нас! – звон стекла, от столкновения из стаканов вылилось еще несколько капель, я, словно акробат идущий по канату над пропастью, остановился на мгновение, пытаясь удержать равновесие, несколько нерешительных секунд, и после я ощутил обжигающее горло тепло.

Этот человек и правда мой друг, хотя, то, что сейчас осталось от дружбы – это редкие развалины Античных городов. В них уже невозможно жить, но разве можно их снести с лица земли и строить на их месте что-то заново? Не видел его два года. Когда сейчас увидел, он и правда показался мне разрушенной древней статуей с трещинами по осунувшемуся лицу, в потертой куртке и старых джинсах. Я пытался вспомнить того, кого изображает эта статуя.

– Стой, подожди, – обратился он к проходящей мимо официантке, – еще по сто.

Я ничего о нем не знаю сейчас, лишь обрывки каких-то старых историй вертятся в голове. Неужели он был великим полководцем? Героем? Правителем? Я, наверное, что-то читал о нем, но не помню, что. В каких древних мифах или старинных книгах встречался он мне? Какие подвиги или злодейства превратили его в камень? Я не чувствовал в нем хоть какой-то жизни. Я вообще не чувствовал здесь хоть какой-то жизни. Я закрывал глаза и вся эта сигарно-дымная пелена призрачной таверны рассеивалась, и шум стихал.

Я стою высоко-высоко, на огромном утесе, на самом краю. Я пытаюсь вслушаться в журчание маленького ручейка, протекающего в долине, внизу. Мне безумно нужно знать, что он нашептывает мне, что пытается объяснить. Это и есть настоящий голос, мой голос.

Ни слова не разобрать и не спуститься к нему, огромная чудовищная пропасть.

Меня вдруг охватил страх высоты, своими цепкими холодными руками обездвижил. Я открыл глаза, в полутьме таверны мне что-то говорили, но я не мог ответить или пошевелится, перехватило дыхание. Как безумно высоко. Страх высоты, но я не могу никому рассказать о нем из окружающих, засмеют, не поймут меня. Я закрыл глаза и снова очутился на самом краю, я смотрел вниз, на далекую реку, и мне казалось, что она и есть моя жизнь, и что вода может, словно маленькая змейка, уползти совсем. Как бы я хотел спуститься к ней, в тишину. Вернуться в благодать спокойной долины. И как мне было страшно – дрожали руки от холода или от ужаса. Вой ветра и крик птиц, отчаявшихся подняться еще выше, и шум леса, и страх – все это парализовало меня. И все заглушающая музыка, и непонятные слова и речи, и звон стаканов. Отвлечься, отвлечься, быть с ними заодно, спастись.

– Как я рад видеть тебя, все-таки ничего не изменилось, ничего не меняется, – громко провозглашает мой сосед. Ничего, только даже камень подвластен времени.

– Еще по сто! – в сторону кричу я, избегая ответа, – девушка, еще по сто!

Как же спуститься? Как спуститься вниз? Никак, никак: броситься с обрыва? Я не знаю другого пути. Нет никакого пути, нет. Буду здесь.

Мягкий свет постепенно перемешался с клубами табачного дыма, с шумом разговоров, с завывающей музыкой, с горьким вкусом виски. Женские лица расплылись, словно художник, рисовавший их, разочаровавшись, решил все-таки исправить очевидные ошибки и размыл все краски, подарив им будущее и ключ от нашего воображения. Я знаю, что ничего у него не получится, и то, что он опять нарисует к утру вместо этих красочных, взволновавших фантазию разводов, будет бездарно, но какой пьянящий коктейль: обжигающий лед смысла и тревог тает в нем, теряя свои четкие очертания.

– Как тебя зовут красавица? Ты не скучаешь? Присаживайся к нам.

– Девушка! Два по сто и… Что ты будешь? Вино?

ОНИ ворвались, когда я уже совсем не был готов к НИМ, я даже забыл о НИХ и уже не мог сопротивляться. Перевернув весь мой мир, обрушив вниз, разбив бокалы и графин об пол, ОНИ просто смели все со стола, перемешав цвета, крики, голоса, жаля меня своими зубами. Мое сознание, словно стекло, разбилось блестящими звонкими брызгами осколков о какой-то выступающий угол, обо что-то твердое и беспощадное, и разлетелось по полу, все перемешалось, режа мне щеки, кожу. Боль и стыд пронзили меня. Зачем все это?

Я помню дорожные огни, я куда-то мчался, пытаясь уехать, сбежать от НИХ, от себя, вырвавшись на мгновение и почти оторвавшись от погони. Но ОНИ загоняли меня назад, и это был проклятый круг, и то же самое место – я зачем-то вернулся. Въехав прямо в сугроб у бара, оставил машину открытой, поцарапав дверь. И все продолжалось, все снова, но они уже не отпускали меня, вцепились, схватили и поволокли куда-то. Боль и снег, ОНИ ухватили меня и с силой рвали на части, не отпуская, кто-то держал меня, чьи-то руки, пытаясь спасти, но ОНИ не уходили, долго-долго не оставляли в покое. Неужели на этот раз ОНИ решили довести дело до конца? Неужели все? Неужели не отпустят? Огромные звезды были безучастны. Само время было безучастно. Я поднимался, но ОНИ, навалившись со всей силы, возвращали меня на землю, роняли и опять с болью вцеплялись в меня, выворачивая наизнанку.