Иван Грозный
Правда первого Царя

25 августа 1530 года в подмосковном селе Коломенском у Великого князя Московского и Всея Руси Василия Ивановича родился долгожданный наследник, Иван, который получит в новейшей историографии прозвание Грозный.

Мало о ком ведется в русской истории такое количество ожесточенных споров: кровавый тиран и сыноубийца – или первый царь, искоренитель измены; пророк, видевший на столетия вперёд государственные интересы – или неудачник, лишь портивший то, что делали мудрые советники, которых он в итоге переказнил; создатель Великой России – или разрушитель, ввергнувший страну в страшную Смуту.

Крайность порождает крайность. Решительное «Нет» – решительное «Да» и наоборот. Повторение германской пропаганды времен Ливонской войны о «кровавом тиране» соревнуется с мифом о «святом царе», профанирующим само понятие святости.

Эти крайности порождают ужасающую несправедливость. На столетия была сдвинута на периферию внимания историографии великая битва при Молодях в августе 1572 года, в которой речь шла о самом существовании Русского государства, – лишь потому, что относилась к тому периоду царствования царя Ивана Грозного (1530–1584), который решено было считать мрачным и состоящим из одних теней. С другой стороны, попытки доказать полную непричастность Ивана Васильевича к опричным преступлениям, или к смерти его сына Ивана порождают конструкции на грани пресловутой «фоменковщины», строящиеся на демагогическом отвержении исторических источников и фактов. Иногда и вовсе доходит до кощунства, когда «иоанновцы» начинают обличать как «врагов народа» святых – замученных по царской воле митрополита Филиппа и игумена Корнилия.

Причина, по которой историческому разуму и памяти так трудно справиться с эпохой Ивана Грозного состоит, пожалуй, в её чрезвычайности и насыщенности. Если сейчас просто выписать её основные вехи – войны и походы, государственные реформы, церковные и земские соборы, бунты и казни, творения русской культуры и духа, деяния великих и мелких людей, то голова уже пойдет кругом – практически невозможно будет вместить в себя и как-то уложить множество ярких событий и противоречивых тенденций.

XVI столетие было чрезвычайно ярким во всей Европе – это была эпоха Реформации, конца Ренессанса, итальянских войн, гугенотских войн, нидерландского восстания, освоения Нового Света и закрепления европейцев на пути в Индию, первых шагов капитализма. Но, всё-таки, даже если взять любую из европейских стран той эпохи – Францию, Испанию, Германию, Англию, то её история в отдельности окажется гораздо беднее и скучнее той, что пережила при царе Иване Россия. Ход событий на Русской равнине был равен по насыщенности истории не одной отдельной страны, но целого континента. Разумеется, человек, вмещавший в себя полустолетнюю эпоху на огромном пространстве и все её противоречия, не мог и сам не быть соткан из противоречий.

Прежде всего, царствование Ивана Грозного имело своим результатом изменение масштаба русского пространства, а, следовательно, и русской истории.

Иван Васильевич ещё в молодые годы был провозглашен и помазан первым Царем Всея Руси – этим символическим и мистическим событием увенчалось созидание единого и великого Русского Государства на основе Московского княжества. Династия Ивана Калиты собрала Русские Земли и создала великое православное царство, сохранившее веру после духовного и политического падения Византии. Соединение русского национального государства и вселенского православного царства, продолжателя мистической имперской традиции Ветхого и Нового Рима, дало великую державу континентального масштаба самосозидание которой началось именно при Иване IV.

Присоединение Казани, Астрахани, и объединение под царской рукой всего Поволжья. Начало борьбы с Крымским ханством за Дикое Поле, плодом коего было формирование казачества, создание Большой Засечной Черты и строительство городов-крепостей, включая Орёл, увековечивший ныне своего основателя. Выход русских на Кубань и Терек. И, наконец, начало блестящей Сибирской эпопеи, в которой царь сумел использовать в государственных целях энергию русского предпринимательства в лице Дома Строгановых. Россия Ивана Грозного увеличилась без малого вдвое и стала той Россией, для которой со всей определенностью начал действовать эффект «отдачи от масштаба», без которой русский исторический успех попросту немыслим.

Именно при царе Иване Россия стала глобальным геополитическим и геоисторическим игроком, действия которого оказывают долгосрочное влияние на весь ход мировой истории.

На южном фланге Россия оказалась невольным участником великой антитурецкой войны. Именно поражения, нанесенные Османской империи и её крымско-татарскому вассалу на Мальте (1565 г.), под Астраханью (1569 г.), при Лепанто (1571 г.) и у Молодей (1572 г.) остановили раскручивание маховика османской экспансии в Европе и Азии. Султаны стали переходить к обороне.

Однако война за Астрахань, в которой князь Серебряный разгромил присланное из Константинополя 30‐тысячное турецкое войско, включавшее янычар, в нашей истории оказалась забыта. Ещё более чудовищным является пренебрежение битвой при Молодях, хотя в ней решалась сама судьба России. Эта битва по праву должна находиться в одном ряду с Куликовской, Полтавской, Бородинской и Сталинградской, а её герои – князь Михаил Воротынский и воевода Дмитрий Хворостинин – войти в пантеон величайших русских полководцев. Не так давно события этой битвы описаны в замечательном романе Дмитрия Володихина «Смертная чаша».

XVI век был эпохой, когда Великая европейская морская экспансия привела к «первой глобализации» – мореплаватели стали исходить из того, что земля – шар и пользоваться этим фактом в исследовательских, торговых и завоевательных целях.

Драматичным было вхождение России в глобализацию на северном европейском направлении. Развернув интенсивный торг с англичанами и голландцами в районе Печенги, а затем Холмогор и Архангельска, Россия Ивана Грозного подключилась к самому ядру формировавшейся европейской капиталистической мир-системы. Для обеих северных протестантских капиталистических стран именно «московская торговля» была теми парусами, которые вынесли их на командные позиции в мир-экономике.

Англичане старались выбивать себе торговые привилегии и влиять на политику Москвы, пытались даже поставить царя под контроль через врача и астролога Бомелия, последователя Парацельса, пользовавшего Ивана опийными настойками и натравливавшего Государя на собственных бояр и воевод. Но и после лютой казни Бомелия влияние англичан на русскую политику сохранялось и даже усиливалось. К концу правления Ивана IV, Джером Горсей – резидент главы английской разведки Уолсингема – был, мягко говоря, не рядовым человеком на Москве. Смерть царя не случайно была встречена радостным восклицанием главы русской дипломатии дьяка Щелкалова: «Помер ваш английский царь!»

Но в целом, нельзя не признать, что царь Иван встретил этот глобалистский вызов достойно. Он заставил англичан рассматривать Россию как равного партнера, превратил масштабную торговлю с Лондоном в неиссякаемый источник серебра для царской казны, позволявший вести масштабную политику.

XVI век был эпохой проникновения раннекапиталистической торговой экспансии европейцев всюду. В большинстве случае экономическая экспансия шла рука об руку с политической и военной. В большинстве случаев она приводила к разрушению суверенности тех обществ, куда проникали «просвещенные мореплаватели». В большинстве случаев торговый обмен производился европейцами частично или полностью внеэкономическими методами. Россия, конечно, была крепким орешком, но ничто не говорило о том, что решить с ней вопрос будет сложнее, чем с какой-нибудь Бенгалией. Строго говоря, под европейцами можно было либо сломаться, как это сделали большинство тогдашних обществ, либо их прогнать, пока были силы, как хватило мужества и мудрости поступить японцам в сёгунат Токугава.

Политика Ивана IV оказалась третьим решением, которое в полном объеме никто так и не смог в мире повторить. Иван произвел абсолютную монополизацию внешней политики (не торговли, торговля была в частных руках, а именно политики – установления правил игры, переговорного процесса и т. д.). Иван IV значительно опередил свой век, создав подлинный внешнеполитический моносубъект гораздо раньше, чем та же степень моносубъектности была достигнута в большинстве европейских стран. В России была создана система профицитной внешней торговли, которая финансировала русское государство за счет англичан и голландцев, причем эта система позволяла выходить из убийственных для большинства стран тогдашней Европы финансовых кризисов вроде того, с которым столкнулась Россия в середине XVII века, в эпоху Медного Бунта.

«Иван Грозный пытался установить автономию Российского государства от европейского мира-экономики, и, в краткосрочной перспективе, это, как мы видим, ему удалось… Он не пускал незваного гостя на порог достаточно долго, чтобы впоследствии, когда этот мир-экономика всё же поглотит Россию, она вошла в его структуру, как полупериферийное государство (наподобие Испании XVII–XVIII веков), а не как периферия типа Польши», – отмечал создатель мир-системного подхода американский социолог Иммануил Валлерстайн.

Именно торговая угроза с Запада подтолкнула Россию к решительному расширению в Сибирь. В Европе того времени, прежде всего – в Англии, существовала мечта о достижении Китая «Северным путем» – либо в обход Азии, либо по течению реки Оби, от истоков которой, якобы, быстро можно добраться до китайской столицы. При этом «царь Московитов» воспринимался как препятствие, а преодоление этого препятствия планировалось на пути создания своего рода «полярного Гонконга». «Очень хорошо, если бы вы отыскали какой-нибудь небольшой островок на Скифском море, где мы могли бы в безопасности основаться…» – говорилось в инструкции, данной «Московской компанией» капитанам Пэту и Джекману в 1580 году, за год до похода Ермака. Поход в Сибирь и её присоединение были превентивной акцией по предотвращению колониального перехвата англичанами или кем-то, кому ещё могло прийти в голову попытаться плавать в Китай по Оби.

Борьбу Ивана Грозного за Ливонию невозможно понять, если не ставить её в этот двойной контекст – русской ирреденты, формируемой представлением о границах «вотчины Рюриковичей», и поиска удобных торговых маршрутов, в рамках которого царь сразу же развернул бойкую торговлю в Нарве и снарядил на Балтике целый корсарский флот в стиле Хокинса и Дрейка.

Именно Ивану IV первому пришлось столкнуться с феноменом «санитарного кордона», которым восточноевропейские соседи России пытались отгородить Россию от стран европейского ядра. Именно эти санитарные задачи преследовала развязанная против царя истеричная клеветническая кампания. Восемьдесят так называемых «летучих листков» были напечатаны в Германии специально для агитации против русских и их Государя. И именно в них впервые возник образ Ивана как чудовищного кровожадного злодея, убийцы и людоеда.

Необходимо понимать, что образ «кровожадного Ивана» формировался в Европе не на основании действительных или мнимых жестокостей русского государя, а с помощью выведения его предполагаемых свойств из ярлыка «тирана», приклеенного ему русофобской публицистикой:

«Место в иерархии правителей мира для Ивана Грозного было определено чётко и однозначно: тиран… – отмечает один из ведущих специалистов по эпохе Ивана Грозного А. И. Филюшкин, – Показательно устойчивое использование термина тиран применительно к Ивану IV: так в европейской публицистике до того называли преимущественно турецкого султана, а также Лютера. Присвоив это имя русскому правителю, западные гуманисты синхронно перенесли на него всю семантическую нагрузку понятия тиран, сформировавшуюся ещё на античной экзегетической традиции. Поэтому им не надо было углубляться в изучение качеств и поступков московитов: заранее было известно, как держат себя тираны и каковы модели поведения их несчастных подданых… Ивана Грозного сравнивали с античными деспотами… Один из самых обширных списков содержится у Гваньини: “Ныне тот, кто владеет Московитской державой, превосходит своей жестокостью Нерона, Калигулу, Гелиогабала, Максимина, Фаларида Агригентского или даже Бусирида или Мезенция и, наконец, всех тиранов, которые описаны и ославлены историками, а также поэтами”».

Нельзя сказать, что Иван IV справился с задачей прорыва этого кордона – к сожалению, тут он потерпел скорее неудачу, в том числе и из-за своей несдержанности, грубости, задиристости и высокомерия как дипломата. Но он вел трудную борьбу более двух десятилетий и заставил противника изрядно понервничать. Изнурительная борьба за Ливонию, принесшая на первом этапе блистательные победы – взятие Нарвы и Феллина, отвоевание Полоцка, Ливонский поход 1577 года, закончилась неудачей в результате войны на два фронта против Польши и Швеции в 1578–1582 годах. Но эта борьба заложила предпосылки того, что в течение следующих полутора столетий все поставленные Иваном задачи были выполнены и перевыполнены.

Если искать ближайшую аналогию Ливонским войнам (1558–1583 гг.), именно войнам, а не войне, – единственное число тут – произвольная историографическая конструкция для того, чтобы усилить ощущение поражения, то её указал еще полтора столетия назад выдающийся русский историк Т. Н. Грановский. Это Итальянские войны, сотрясавшие Европу почти в то же время (1494–1559 гг.). Их протагонистом была Франция, пытавшаяся завоевать Италию, одержавшая немало громких побед и потерпевшая ряд ужасных поражений. В конечном счете, эти войны закончились для Франции неудачей, восторжествовала ненадолго Империя Габсбургов, однако тоже крайне истощенная противостоянием. После Ливонских войн начался подъём Речи Посполитой и Швеции, однако не прошло и полтора столетия, как обе эти силы были сокрушены взаимным столкновением, а затем добиты Россией.

Вряд ли было бы уместно говорить о «слабости» и «ничтожестве» Франции по факту её конечной неудачи в итальянских войнах и столь же нелепо говорить о слабости России по факту неудачи войн Ливонских: два десятилетия шла борьба на равных с двумя опаснейшими соперниками – Речью Посполитой и Швецией, которым с тыла содействовало Крымское ханство, и борьба была сведена «вничью», причем у Швеции Россия вскоре выиграла войну-реванш 1590–1593‐го годов.

Эпоха Ивана Грозного – это период становления России в формате «национального государства» – современного суверенного государства с властной вертикалью, внятной административной системой, постоянной армией, регулярными финансами, системой сословно-представительных учреждений.

Первый этап этого становления связан со своеобразной «революцией» отечественных «джентри» и «буржуазии», которая была запущена в 1549 году, после пожара Москвы и последующего восстания москвичей. В результате этого восстания олигархия временщиков была свергнута, а власть перешла в руки правительства лидерами которого были представитель дворян Алексей Адашев и выходец из городского среднего класса священник Сильвестр. Их эффективную связь с молодым царем осуществлял митрополит Макарий.

Деятельность этого правительства и вошла в историю как блестящий период «Избранной рады» (при всей спорности этого изобретенного Курбским термина) – поток быстрых впечатляющих реформ, выковавший современную Россию.

Судебные и административные преобразования, начало совещаний, которые с легкой руки К. С. Аксакова получили в современной историографии имя «земских соборов».

По сути, соборы были соединением государевой думы, церковного Освященного собора и приглашенных представителей «детей боярских», а затем и купечества. Нельзя согласиться со скептической формулой В. Ключевского, назвавшего земские соборы «совещанием правительства со своими собственными агентами», выросшим из административной необходимости, а не из политических потребностей. Большинство соборов были как раз продуктами политической борьбы, как тот же «собор примирения», собранный после большого городского восстания.

Представителями своей братии, а не агентами правительства, чувствовали себя участники ранних московских соборов, а потому и говорили уверенно и не по шаблону, чувствуя поддержку того сообщества, выражать мысль которого были призваны. «Уже самые первые московские соборы представляли собой государственные совещания. Они приобщали к вопросам внешней и внутренней политики сотни людей – вплоть до рядовых помещиков и купцов. Тем самым резко расширялась сфера публичной политики», – отмечает историк М. М. Кром.

«Судебник» Ивана IV впечатляет своей логикой – логикой обеспечения равных прав и всесословной защиты прав личности, распространявшейся на крестьянина. Взять под стражу крестьянина ни по суду, ни до суда наместники не могли иначе, как испросив на то согласия у общинных выборных начальников, старост и целовальников. По сути, это был русский вариант Habeas Corpus ^[4]. Более того, законодатель предоставлял крестьянским общинам право самоуправления, раскладки податей и надзора за порядком на своей территории.

Мятежная «революция» снизу перетекла в реформу сверху. В этом была её первоначальная сила, пока намерения преобразователей совпадали с намерениями царя, но и последующая слабость – когда программа царя изменилась, у правительства реформаторов не оказалось низовой поддержки, да вряд ли они и мыслили всерьёз о ней.

Программа самого царя состояла в утверждении самовластия, централизованной военной монархии по османскому образцу, заданному в сочинениях Ивана Пересветова. Некоторые исследователи не без оснований полагают, что это – публицистический псевдоним царя и уж точно это произведение кого-то из его окружения. Стремясь создать монархическую систему, послушную лишь единоличной воле, Иван IV закономерно вступал в противоречие и с боярским сословием с его круговой порукой, и с Церковью, с её административной и нравственной автономией, и с горожанами, не вполне лишенными чувства привилегий и собственных прав.

Отсюда и попытка создания государства-в-государстве – Опричнины с разделением страны на две зоны и созданием лично преданного властителю «черного корпуса». Иван IV затребовал у боярства, Церкви и народа не только чрезвычайных диктаторских полномочий, выбивавшихся за рамки традиционных ограничений царской власти, но и осуществил фактический развод Государя и государства. Если до того момента об интересах России говорилось как о «деле Государевом и земском», то царь Иван попытался государево от земского отделить.

В итоге Земщина оказалась государством как таковым, традиционным Российским государством предшествующих веков, в то время как Опричнина стала родом личной царской вотчины с чрезвычайным негосударственным порядком.

И именно этот развод доказал силу уже сложившегося Российского государства: даже в таком чудовищном разладе оно функционировало надежно и справлялось со своими функциями, выдерживая не только внешние удары, но и приступы гнева и безумия самого царя, выражавшиеся в опалах, казнях и массовом терроре, как расправа над Новгородом.