Цитаты из книг автора «Егана Джаббарова»

Сначала идешь по костям первых строителей города, по бывшему заречному кладбищу, то есть по улице Карла Либкнехта. Потом выворачиваешь маршрут наизнанку и идешь в парк «Зеленая роща». Этого парка мы в детстве боялись, по нему ходил эксгибиционист, периодически распахивающий полы плаща, чтобы продемонстрировать беспомощное, белое, цвета сырого куриного бедра тело.

Единственное, что она забирает себе, в глубины складок своего тучного тела, – улыбки, она прячет их по разным лесным массивам и горным озерам, чтобы периодически возвращать самым стойким. Кто-то выживает, отрабатывая двойную смену, кто-то едет в Сибирь работать вахтовым методом, а кто-то придумывает новые способы обмануть других, заглянуть в их карманы, выудить сто или двести рублей, лишь бы запихать их себе в ротовую пасть и жевать до тех пор, пока хрустящие купюры не станут едой. Это такая земля, похожая на огороженный ринг: бей или ударят тебя. Она таит в себе камни, минералы, человеческие улыбки и останки тел. Ты выходишь из дома под вечер пройтись по городу Е., по городу Е-К-Б, по городу Е-ка-те-ринг-бург.

Пьет, потому что никогда не чувствовал себя частью этой страны, но стал ее налогом на землю. Пьет самозабвенно, как я пишу, это его способ поставить жизнь на паузу, сказать «стоп». Пьет, чтобы чувствовать, как прозрачная водка обжигает пищевод и убивает мозг вместе с памятью.

Смерть – проводница в плацкартном вагоне

Жить в России в чем-то очень похоже на хроническое заболевание: чтобы осознать, что ты есть, тебе нужна боль.

Иногда я думаю, зачем писать о себе или близких, когда можно писать о чем-то глобальном и большом, но потом понимаю, что история отдельно взятого мальчика Сережи или история моей семьи – родинки на теле государства. Родимые пятна истории, угнетения и умирания не одного, а многих. Об этом легко забыть в большом городе, где нужно выживать, об этом легко никогда не помнить.

В мире, где почти все твои силы уходят на выживание, кощунственно писать книги. Обращать время не в деньги, а в смыслы означало обрекать себя на неизвестность. В данную секунду я лишаю себя еды, преобразуя время в смыслы, но парадоксально то, что это единственное, что я хочу делать.

Я, наконец, поняла, что такое Россия. Это открытая старая консервная банка, острые края которой неизбежно режут руки. И ты вначале промываешь их водой, затем смазываешь йодом или зеленкой, чтобы накрыть пластырем. Даже еду ты оплачиваешь собственной кровью, царапиной или раной, которая еще две недели будет напоминать тебе о прошлом. Во всем, даже самом безобидном и красивом, чувствовалась готовность убить и уничтожить. В магазине продавщица, в автобусе кондуктор, в поликлинике сотрудница регистратуры, в университете женщина из отдела кадров – все они, наученные выживать, разрезают первого попавшегося человека своим острым краем. Разрезают как бы на будущее, заранее, на вырост, чтобы быть уверенными, что это они нанесли первый удар.

Мне хочется верить, что никто, умирая, не остается один. Земля впитывает нас в себя как мясо – бактерию сальмонеллы, чтобы затем бесконечно порождать подобных ей. Наверное, поэтому никогда не закончатся поэты: один, исчезая, оставляет в почве эту странную потребность – говорить без практической надобности. После смерти все они, говорящие без цели, оказываются вместе – в антологии для мертвых, больше им недоступны слова вслух, только наблюдение за теми, кто еще способен производить речь без усилий. Они, мертвые, завидуют живым ртам, подбирают их слова и коллекционируют удачные предложения, чтобы затем выставить в галерее. Подходят почти вплотную к полотнам, чтобы незаконно провести пальцем по еще пульсирующему слову. Тщетно пытаются вспомнить строки, написанные ими при жизни, и, не способные, выходят покурить. Какой след после себя оставило тело моего брата, что породит земля, приютившая его последней?

Мой брат так ненавидел свою нерусскую часть, что весь стал Россией, большой русской хтонью, пах водкой, землей и нефтью, жил в самом страшном общежитии, где в коридорах лежат наркоманы, ходил в церковь, мечтал воевать. Мой брат был Россия, со всей ее огромной судьбой, страшной смертью, большими венами на руках, в строительной пыли. Мой брат был Россией, и она съела его, не подумав и не осознав, без перца и без соли. Мой брат умирал в маленькой комнате вонючего общежития, он не кричал от боли, потому что слова закончились, не начавшись: он не успел оплатить мобильную связь. Мой брат умирал тяжело и долго: врачи говорят, очень странно, что он не кричал – ему должно было быть очень больно.