Автор выражает глубокую признательность Диане Ким за подаренный сюжет

Фантастическая повесть

Перевод с эсперанто Владимира Гончарова

…А ведь я знал, что так и получится. Почти наверняка знал. И на что же я надеялся тогда, когда на всё это пошёл? На то, что у Дианы каким-то чудесным образом возникнут воспоминания, которых у неё никак не могло быть, прорежется, прорастёт память о нашем с ней (или всё-таки не с ней?) общем прошлом?

Сам. Сам я загнал себя в этот угол, где теперь схожу с ума от бешеной ревности и обиды, в сущности, не имея права ни на то, ни на другое. Вот, умом всё понимаю, а сделать с собою ничего не могу! Больше того, я всё время ловлю себя на пакостной мысли, будто Диана каким-то образом виновата в том кошмаре, который твориться у меня в душе. Вот уж это – вовсе ни в какие ворота! Ничего такого она за собою чувствовать не может. С какой, к чёрту, стати ей себя винить?

Она по документам моя дочь. То, что лишь по документам, – знаю только я. Ну, наверное, ещё те знают, кто эти документы тогда, почти восемнадцать лет назад, фабриковал. Если они ещё живы, эти люди. И если, конечно, помнят. Что вряд ли. Помнить об этом, кроме меня, никому не нужно. Незачем. Ну, разумеется, и Диана ни о чём таком даже не подозревает. Я для неё отец – и точка. Самый обыкновенный такой папашка: довольно заботливый (что хорошо, поскольку даёт средства к относительно беззаботному существованию), в меру занудливый (что тоже хорошо, именно потому, что в меру), но иногда (что плохо) излишне достающий своей отцовской, как она думает, любовью и родительской, как ей представляется, ревностью по отношению к её первым девичьим увлечениям.

Чёрт бы подрал этот инстинкт продолжения рода!

Поначалу, когда она была совсем маленькой, мне всё казалось, будто до этого очень далеко. Точнее, мне было легче, когда я так думал. В этом отношении я сам поступал, как малолетка, и просто гнал от себя мысли о будущем. Знаете, так ребёнок обороняется от опасности тем, что зажмуривает глаза и прячет лицо в собственных ладонях.

Но, прячь – не прячь, а время-то идёт. Я бы даже сказал, с присвистом несётся мимо…

В общем, когда ей исполнилось четырнадцать лет, появился первый мальчишка, которого она стала воспринимать не только как компанию для игры в песочнице.

Я испугался! Я сорвался с места, сдёрнул посреди учебного года из школы Диану, и мы перебрались в другой город. Чем-то я ей это объяснил… какими-то серьёзными взрослыми делами… Наврал, в общем, но нужного результата добился: первый «Ромео» довольно быстро вылетел из её головы. И не удивительно. Чувство, чтобы стать прочным, должно иметь время укорениться, развиться, а я не намерен был этого допускать.

Мне показалось, что я нашёл способ оградить Диану ото всех этих пугавших меня влюблённостей, и за последние три с небольшим года мы с ней четыре раза меняли места жительства, находя себе пристанище в разных концах Европы. Но мальчишки, будь они не ладны, обнаруживались везде – в любом городе и в любой стране. Наверное, от них нельзя спрятаться и в Антарктиде.

И вот теперь, будьте любезны, – некто Сташек! Имя не важно. Где-то он мог бы называться Луисом, или Рихардом, или Васей каким-нибудь… Без разницы. Важно то, что отделаться от него тем же простым способом вряд ли удастся. Диана выросла. Она учится на филологическом факультете Краковского университета и запросто может сказать мне: «Не поеду!» И ведь не поедет. И я ничего не смогу сделать. Если, конечно, эта Диана – та самая Диана. Но я же не слепой, – конечно, та самая.

Смотрит на своего Сташека такими глазами, какими смотрела на меня тогда, двадцать пять лет назад. Или всё-таки не смотрела? Или смотрела, но не она?

Этот проклятый Сташек, между прочим, похож на меня – такого, каким я был двадцать пять дел назад, Ну не двойник, разумеется, однако все общие черты внешности совпадают: рост, сложение, тип лица, цвет волос, даже, кажется, голос… Наверное, это логично, что Диана сейчас выбрала его, как когда-то выбрала меня.

Я, кстати, не знаю, насколько далеко у них всё зашло.

Хотя и догадываюсь. Достаточно вспомнить, как развивались наши с ней отношения, когда я был только немного постарше Сташека, а ей было всего на два года больше, чем теперь.

Тьфу, дьявол! Совсем запутался. Точнее, сам всё запутал. Как я теперь буду объяснять ей… всем, собственно, как я буду объяснять, что она мне вовсе не дочь, а любимая, даже обожаемая женщина… жена, наконец? Я ведь, и вправду, схожу по ней с ума, и тем больше, чем она ближе подходит к тому возрасту, в котором я её когда-то встретил. Дурею я от любви, и, чёрт побери, от страсти точно так же, как тогда – четверть века назад. Ну как, скажите мне, это можно соотнести с тем, что все считают меня её отцом? Вот если я дам волю своим настоящим чувствам, что будет? Скорее всего, меня примут за извращенца, одержимого идеей инцеста.

А если я смогу как-то объяснить… доказать… ей, конечно, прежде всего, как всё обстоит на самом деле? Разве это что-нибудь изменит в моём положении? В её отношении ко мне? И, если изменит, как это будет выглядеть? Она, что? Немедленно забудет своего Сташека и срочно полюбит меня, уже не как отца, а как мужчину? Только потому, что именно так любила меня когда-то? Но тогда она любила парня, которому не было тридцати, а сейчас мне перевалило за пятьдесят, в то время как Диане идёт только восемнадцатый год. То есть она даже младше, чем в дни нашей первой встречи.

А может быть, она возненавидит меня? Ведь я использовал её как подопытный материал в своём жутковатом эксперименте. И пусть этот эксперимент был порождением отчаяния и последней надежды безумно любящего сердца, что этот факт меняет для неё? Сможет ли она перенести новое знание о себе и как-то научиться жить с этим грузом? Нет! Я положительно был безумен, когда всё это задумал и осуществил…

* * *

Утверждают, что мужчина – существо полигамное. Дескать, это естественное следствие того пути, по которому на Земле пошла эволюция млекопитающих. Скорее всего, оно так и есть, однако правило (простите за трюизм) подразумевает исключения.

Вот и в мужской линии моих предков, похоже, возникла такая странная поведенческая мутация. Что дед, что отец, – оказались строгими однолюбами. Во всяком случае, ни от одного из них, а также ни от кого другого из близких или знакомых, я не слышал никаких слов или историй, которые содержали хотя бы намёк, позволявший заподозрить, что мужчины в нашей семье имели склонность «ходить налево».

А вот женщины нашей фамилии, в силу какой-то печальной игры судьбы, уходили из жизни раньше своих верных спутников, будто желая подвергнуть жестокой проверке силу их привязанности.

Ну и что же? После смерти жены дед протянул меньше года. А ведь пока бабка была жива, он производил впечатление чрезвычайно крепкого старика. Знаете, такого… вроде можжевёловой палки – высохшей, трескучей, но без малейшего признака гнили. И вдруг как-то сразу сдал, сгорбился, расслабился, будто из него выдернули стержень, наконец слёг от какой-то первой попавшейся простуды и через неделю после этого умер.

Отец овдовел в сорок лет. Они с мамой тогда поехали в туристическую поездку в Россию и в одном из аэропортов Москвы (я не помню его названия) попали под бомбу террориста. Вернее, попала одна мама. Пока отец выуживал с ленты транспортёра их небольшой багаж, она вышла в зал прилёта и оказалась в нескольких метрах от смертника…

Мне тогда исполнилось шесть лет. Конечно, как это принято поступать в отношении детей при подобных ужасных обстоятельствах, меня долгое время обманывали касательно причин внезапного и труднообъяснимого «отъезда» мамы в какое-то новое дальнее путешествие, из которого она так и не вернулась. Так что я имел время смириться с её отсутствием и к моменту осознания истинного положения вещей был избавлен от слишком тяжёлой душевной травмы, связанной с потерей близкого человека.

Но тут, собственно, не обо мне речь, а об отце. Вот он-то испытал ужас утраты в полной мере. Будучи человеком очень сдержанным и неся ответственность за меня, он, насколько я теперь понимаю, постоянным усилием воли не давал себе погрузиться в трясину чёрной тоски и депрессии. При этом забыть маму, а точнее, как-то пережить, ослабить своё чувство к ней, ему так и не удалось.

Как мне известно, дед с бабкой, пока были живы, всё убеждали отца в необходимости взглянуть на мир по-другому и создать новый семейный союз. Даже я, когда немного подрос, солидно советовал папе «сойтись с какой-нибудь женщиной». Это выражение я запомнил из случайно подслушанного разговора отца с кем-то из его близких друзей. Отец в ответ на такие предложения и уговоры вроде бы согласно кивал, натянуто улыбался и тут же переводил разговор на любую другую тему.

За два с лишним десятка лет, прошедших со смерти матери, и до конца его собственной жизни около отца, конечно же, появлялись какие-то женщины, и он, похоже, пытался установить с некоторыми из них что-то вроде регулярных отношений, но ничего серьёзного и прочного из этого не выходило. Видимо, его брачный ресурс был рассчитан по странному капризу природы только на один случай любви, только на одну сильную привязанность и мог быть растрачен только на одну женщину…

Такие вот дела! Ну, а гены, как говорится, пальцем не раздавишь, и эти весьма опасные, как оказалось, качества натуры передались по наследству мне.

* * *

Я познакомился с Дианой на вечеринке, куда меня совершенно случайно затащил приятель.

То есть мы с Акселем после работы решили попить пива и уже устроились за стойкой бара, когда у него в кармане заверещал смартфон. Я не особенно прислушивался, о чём он там разговаривал, если это вообще можно было назвать разговором, так как речь его процентов на девяносто состояла из междометий, произнесённых с разными интонациями, и жизнерадостного ржания. Тем не менее, дав отбой, Аксель поведал мне, будто бы нас зазывают на некое сборище в офисе мелкой юридической фирмы, которую возглавлял его товарищ по университету – некто Хайм Гершель.

– Пива там попьём! – заявил Аксель, залихватски толкнув меня в плечо.

Я, чуть не слетев от неожиданного толчка с высокого барного табурета, попытался выставить доводы против: дескать, меня-то там не ждут, а разливное пиво однозначно лучше бутылочного. Однако Аксель отмёл все мои возражения следующими неотразимыми аргументами: «Во-первых, в данный момент, Хайм примет у себя как родного даже активиста «Хезболлах», лишь бы он пришёл со своей выпивкой. Я так думаю, для того он меня и вызвонил, жмот паршивый. Небось, со своими девками всё уже вылакал, а денег на новую порцию жалко. А, во-вторых, девки у него в конторе, я тебе скажу, хай класс! На мой вкус, во всяком случае. Пошли! Не пожалеешь!»

Нужно сказать, что термином «девки» Аксель обозначал всех хорошеньких особей женского пола в возрасте от восемнадцати до тридцати лет, вне зависимости от социального статуса и рода занятий. А мне тогда было без какой-то мелочи двадцать шесть, и у меня были вполне нормальные для такого возраста и при этом весьма традиционные мужские инстинкты. То есть я не заставил себя слишком долго уговаривать, мы подхватились и отправились по известному Акселю адресу.

Это оказалось не слишком близко: минут пятнадцать на автобусе. Хайм Гершель только начинал свой бизнес и не имел возможности раскошелиться на офис в деловом центре города, почему и открыл его в ближайшем спальном районе. Простенькое такое помещение из двух небольших комнат на первом этаже семиэтажного жилого дома, между парикмахерской и магазинчиком, в котором продавались разнообразные предметы для рукоделия.

Миновав стойло, в котором отдыхали на привязи штук десять велосипедов, мы, нагруженные булькающими пакетами (результат посещения ближайшего супермаркета), позвонили в дверь офиса под коротким бетонным козырьком.

Хайм встретил нас не слишком трезвым, но радостным воплем и сразу же потащил вглубь своих владений.

Помещение офиса оказалось самого что ни на есть эконом класса. Окно на улицу имела только передняя проходная комната, а другая, большая по размеру, по какой-то непонятной прихоти проектанта находилась в глубине здания и представляла собою глухой бетонный мешок, в котором можно было работать только при постоянном искусственном освещении. Зато для мероприятий, подобных тому, которое сейчас происходило в конторе Хайма, более подходящее место трудно было придумать. Свет здесь был приглушён до состояния интимного полумрака, и в нем угадывались три офисных стола, на одном из которых сгрудились остатки небогатого фуршета. Откуда-то со стеллажа мурлыкал танцевальную музыку невидимый плеер. Несколько стоявших в беспорядке стульев дополняли весьма спартанскую обстановку. Два стула были заняты. На них – каждая упёршись локтями в собственные колени – сидели друг напротив друга, голова в голове, две девушки и с жаром обсуждали что-то, видимо, очень интересное и очень женское. Ещё одна – стояла, опершись бедром о край стола, и сосредоточенно тыкала пальцем в светящийся дисплей айфона.

Не заметить нашего прихода было нельзя, поскольку не в меру возбуждённый Хайм, сопровождая нас в комнату, громыхал своим зычным голосом так, как громыхают сразу с десяток консервных банок, летящих по трубе мусоропровода. Все три девушки обернулись в нашу сторону, и Хайм, без каких-либо церемоний тыкая в направлении каждой из них пальцем, стал называть имена: «Лиза, Сарра, Дженни». Точно таким же образом он представил и нас с Акселем.

Не знаю, как насчёт «хай класс», но, насколько позволяло разглядеть скудное освещение, каждая из девушек была по-своему симпатична, и все они вполне укладывалась в возрастную категорию, представлявшую интерес как для меня, так и для Акселя.

Когда мы выгрузили на стол бутылки, пакетики с фисташками и ещё какую-то съестную ерунду, Хайм, повертев по сторонам головой, вдруг взревел: «Диа-а-на!»

Почти сразу в дверном проёме позади нас появилось совсем юное создание – девушка, по виду лет семнадцати-восемнадцати, одетая в короткое облегающее платье. Как уж мы её проглядели, проходя по офису, я не знаю. Скорее всего, она была в это время в туалетной комнате.

– Дианище, сокровище моё, – громогласно воззвал к ней Хайм, – ополосни стаканчики!

Скорчив обречённую рожицу и коротко втянув воздух носиком, Диана собрала захватанные стаканы и снова скрылась там, откуда только что вошла.

Помню, что я успел отметить про себя, когда её силуэт мелькнул на фоне света, ударившего в отворённую дверь: «А у девочки отличная фигурка!»

Как вскоре выяснилось, вечеринка в офисе Хайма не имела для себя никакого очевидного повода. Просто коллектив подобрался из молодых, жизнерадостных, не обременённых семьями людей, а его шеф, только недавно закончивший юридический факультет университета и решившийся начать собственное дело, ещё не успел закоснеть в понятиях субординации, в формах размежевания деловых и личных отношений, в осознании собственной значимости. В Хайме жили ещё привычки студенческого братства, и он легко поддавался на любые подначки по части организации спонтанных и легкомысленных сборищ, особенно если это не требовало от него лично сколь-либо значимых финансовых затрат.

Дальше покатилось по обычному в таких случаях руслу. Все моментально перезнакомились, пошёл общий, наперебой, весёлый трёп, анекдоты, россказни… Пиво быстро закончилось, сбегали ещё. При этом Аксель позволил себе разориться на бутылку «Смирнофф». Он, видите ли, недавно побывал в какой-то экзотической компашке, где пьянка происходила, как он утверждал, в «русском стиле» и под восхитившим его девизом «пиво без водки – деньги на ветер». Попробовали – ничего особенного. Совсем захмелевший Хайм с какой-то стати начал приставать к присутствующим с требованиями немедленно признать за Израилем право на возведение новых поселений на западном берегу Иордана. От него со смехом отмахивались, а он пытался обижаться. Аксель пробовал флиртовать со всеми девушками одновременно, но в какой-то момент до него дошло, что это самый ненадёжный способ добиться желаемого результата, и он сосредоточился на Дженни, потребовав при этом (видимо, для установления более тесного контакта) объявления танцев. Сначала все довольно лихо отплясывали в кружок под какие-то энергичные мелодии, а затем, накатившее романтическое настроение навело на идею переменить темп. Из плеера поплыли меланхолические звуки…

Во всё это время, за всей этой болтовнёй, выпивкой и шумством я периодически ловил себя на том, что меня буквально тянет вновь и вновь остановить взгляд на Диане. Просто не мог удержаться от этого.

Чёрт её знает, что в ней было. Хорошая фигура? Что я раньше хороших фигур не видел? Милое лицо? Таких лиц, в общем-то, немало. Светло-русые с едва заметным рыжеватым оттенком волосы, подстриженные в «каре»? У рекламных красавиц они не в пример шикарнее. Яркие, серо-голубые глаза? Пол-Европы таких глаз…

Тогда, в своём возрасте, я уже успел заметить, что внешняя притягательность дело тёмное, классификации и логике мало поддающееся. Кто-то из моих приятелей и друзей считал красавицами таких девиц, в которых я не мог найти вообще ничего привлекательного. Их внешность оставляла меня совершенно равнодушным или даже вызывала безотчётное отторжение. Вот начнёшь разбирать по частям, – вроде всё в порядке: отдельно ноги, отдельно грудь, отдельно глаза, отдельно губы… А вместе – чёрт-те что! Ну, на мой вкус, конечно.

Или вот была у нас на факультете, на моём же курсе, одна девушка. Не ослепительная красавица, правда, но то, что называется «сексопилка». Всё при ней, и лицо такое модно-дерзкое, и одета со вкусом. Но при всём при этом от неё постоянно исходил такой запах… Как бы это выразить? Вот разрежьте очищенную луковицу пополам, положите половинки полежать с полчасика в тепле и получите что-то вроде. Я, заметьте, не сомневаюсь, что девушка регулярно принимала душ, – во всяком случае, со стороны она всегда выглядела чистой и опрятной. Может быть, ей по каким-то неведомым идеологическим причинам претило использование дезодорантов? Или химия её тела сводила их действие на нет? Не знаю… Однако, если мне случалось оказаться с ней в каком-нибудь одном и при этом небольшом помещении, я стремился удалиться оттуда в то же мгновение, и никакие женские прелести, соблазнительно трепыхавшиеся за вырезом её кофточки, эффектно обтянутые джинсами или соблазнительно приоткрытые разрезом юбки, не могли заставить меня поверить, что не вся она состоит из этого проклятущего запаха.

И вот, представьте себе, когда мы учились на третьем курсе, в университете появился молодой американский профессор, которого пригласили прочитать курс, кажется, на физическом факультете. Где и как он познакомился с нашей «сексопилкой», я не знаю, но очень скоро их стали часто встречать вместе в разных местах небольшого старинного города, в котором находилась наша древняя альма-матер. Профессор, судя по всему, совершенно дурел от девушки, и, как я подозреваю, не в последнюю очередь от её аромата. Во всяком случае, я сам однажды невольно подглядел, как он, обнимая свою европейскую подругу в укромном уголке одного из пригородных парков, притиснул свой длиннющий нос к её шее над самым вырезом воротника кофточки и, ритмично раздувая ноздри, страстно втягивал в себя ненавистный мне запах, который со всей очевидностью доставлял ему неизъяснимое наслаждение. Меня тогда чуть не стошнило, а профессор, успешно отчитав свой курс, увёз нашу однокурсницу с собою в Штаты, где, по слухам, женился на ней.

Всё это я к чему? Ах да. Зацепила меня чем-то Диана. Я не смог себе тогда объяснить, чем именно, но сильно зацепила.

Что было дальше? Помните? – Начались медленные танцы, которые, как обычно, представляли собою относительно ритмичное топтание попарно в обнимку в полутёмном помещении. Партнёры в этом соблазнительном кружении постоянно менялись, и вскоре под моими руками оказались талия и плечи Дианы. А её лицо, волосы, шея – у самых моих глаз, рядом со щекой, вплотную к подбородку…