Елена Рид

Сонет из венка сонетов Dark Romantic Club

 
В пустыне было тихо и темно,
И даже сердце шёпотом стучало.
Уединенье, всех начал начало,
Желанное и сладкое вино.
 
 
Земная слава, деньги, красота,
Плач соловья о розе несравненной —
Как это все неизмеримо тленно,
Когда свои ладони пустота
 
 
Над миром простирает. Забывай,
Как забывает радости вдова,
Седой солдат – осаду Исфахана.
 
 
Всю суету сует смешай с песком,
Не плача, не жалея ни о ком
Среди кустов-скелетов бездыханных.
 

Люблю полупустой вагон метро

 
Люблю полупустой вагон метро,
Стекло, в котором я не отражаюсь.
Здесь демоны, глядящие хитро,
У поручней почтительно прижались,
 
 
Подобострастно ловят каждый жест,
Придержат когтем двери раздвижные…
Здесь домовые нижних этажей
Навытяжку стоят, как часовые.
 
 
Я самый страшный хищник в эту ночь,
Меня боятся сущности и люди.
Нет ничего, что мне не превозмочь,
И от меня ни капли не убудет.
 
 
Но что мне делать с силою моей?
Скольжу, лечу одна во тьме промозглой.
Змеятся в лужах блики фонарей,
А на глазах моих пылают слёзы.
 
 
Вот промелькнула тень в чужом окне,
Привычно хлопоча о дне грядущем…
И я хочу туда! Откройте мне!
Бесстрашные… Имеющие душу…
 

Урановая Мадонна

 
Бог выше распрей гендера и пола,
Единственный, не знающий греха.
Они кричат: «Гори, умри, Энола!»
Энола кормит грудью и глуха.
 
 
Наверное, она не виновата
(Скажите, кто из смертных без греха?)
Что родила нам меченого брата,
(Такого Ева родила когда-то),
Что родила нам порченого брата,
Что атомного сбросил петуха
На Хиросиму – та в лучах заката
Была, как место лобное, тиха.
 
 
Смешались в кучу кости и копыта,
Стекает кожа с пальцев и лица.
Ничто, как говорится, не забыто,
Не выключай, досмотрим до конца.
 
 
Огромное бессмысленное древо
Отъединило небо от земли.
На это дело грустно смотрит Дева,
Лежащая в урановой пыли.
 
 
В её руках ребёнок полуголый,
И нет за ним греха ни одного.
Кричат: «Умри!». Не слушай их, Энола.
Младенец плачет. Покорми его.
 

Лепестки

(Насте Р.)

 
Мы заигрались. Слишком высока
Цена игры, где ставкой служит чудо.
Струится безымянная река,
Потоком вод уносит нас отсюда,
Под током больно, страшно, не смешно.
Не верьте людям слишком совершенным,
Кольцо на палец, мы в немом кино,
Петлю на память, и платок – на шею.
Раскрошен в щепки наш бильярдный стол,
Вспорхнули карты, разлетелись кости,
В ловушке унизительно простой
Шепнёт палач: «Сопротивляться – бросьте».
Заговорилась. Чуду – не служить,
Оно не раб и даже не дворецкий.
Я не ищу, где голову сложить,
Я жду тебя на личном Эвересте.
 

Ты знаешь, солнце, я спокоен

 
Ты знаешь, солнце, я спокоен,
Я просветлился и просёк,
Что счастье просто, как левкои —
Я никому не подконвоен,
Пусть в поле я один не воин,
Но, слава богу, не осёл.
 

Переведи меня

 
Над Ниеншанцем тучи ходят хмуро,
Чухонский чёлн несётся по реке,
На берегу сутулая фигура
Бездомного в дырявом пиджаке.
 
 
Он столько раз расталкивал локтями
Толпу зевак у храмов и дворцов,
Он столько раз вылавливал сетями
От льда освобождённых мертвецов,
 
 
Он столько слышал выстрелов и жалоб,
Что вечность не меняет на года.
Сидит в тени разросшейся державы,
Несущейся с Невою в никуда.
 
 
Когда в церквах поют: «Приспе година»,
Река клокочет и народ бурлит,
У Анны снова отнимают сына,
И под каретой рвётся динамит,
 
 
На площадях разлиты лужи крови,
Узоры молний прорезают тьму,
Тогда он, одинокий, души ловит,
Всех принимает, кто спешит к нему.
 
 
В такие дни, когда твой дом – не дом,
И не спастись молитвой и трудом,
Кто не страшится стать перед судом,
Спешит прийти к руинам Ниеншанца.
 
 
Там он стоит, как время, как гранит,
И гроздь ключей в его руках звенит.
Он смотрит на пришельца, говорит:
«Поверь, здесь больше нечего бояться».
 
 
Стекаются к нему со всех сторон,
Из коммуналок, домиков, хором,
Из новостроек и с проспектов-просек.
Он чинит лодку и бранит ворон,
Он Петербурга призрачный Харон,
Он знает путь, он ничего не спросит.
 

Modus vivendi

 
Поставить вышки, а не вешки,
Не дожидаясь вешних вод.
Все это делается в спешке.
Тюлень любви во льдах плывёт.
Межзвёздный крейсер на приколе
В далёкой сумрачной стране.
Такое не проходят в школе,
Все это только снится мне.
Бегут разумные пингвины
Друзей пропащих выручать,
Гигантский кот шатает льдины,
Кошмар-кошмар, печаль-печаль.
Трещат моральные устои,
Кричат товарищи: «Налей!».
От жизни бегство не простое,
А на бумажном корабле…
 

Александр Табаков

Агасфер

 
Вдали мерцало всё сильней
Сиянье городских огней.
Я подходил к местечку понемногу
Глаз различал в ночи базар и синагогу,
Вокзал, трактир, за ними постоялый двор
Я пробирался в город словно вор.
Гол, как сокол. В душе нет места вере ни одной
Не на коне я возвращался в край родной.
Триумф не состоялся, потому как трус
Я шёл тайком, неся воспоминаний груз
И поступью своей, распугивая стайки птиц,
Я в тёмных улицах искал черты знакомых лиц.
Чтобы возникла с прошлым связь времён,
Где столько было связано: событий и имён.
Покинув отчий дом молоденьким юнцом
Я вырос, возмужал и даже стал отцом
С тех пор минуло долгих сорок лет
Кого я встречу здесь? Наверняка уж многих нет
Кого по миру раскидала жизнь, а кто в земле сырой
Один лишь я дурак, крадусь ночной порой
С рождения в плену потусторонних сфер
Я вечный жид и вечный странник Агасфер.
 

Сон

 
Она приходит неожиданно,
Словно из ниоткуда.
Эффектная женщина, в полном расцвете лет.
Распугав дискотечный планктон,
Как хищница-барракуда,
Заставляет мужчин смотреть себе пристально вслед.
Игнорируя всех,
Она найдёт тебя средь угара,
Зазывающее улыбнётся, руку подняв в привете.
И ты, не выдержав силы удара,
Потеряешь голову,
Забыв обо всём на свете.
На ватных ногах,
подойдёшь к ней отважно,
Спросишь культурно: – Девушка, что мы хотели?
Как ты добьёшься этого, вовсе неважно.
Но вы окажетесь вместе в постели.
Ты нежно губами к груди её прикоснёшься,
Руками исследуя места эрогенных зон.
И в этот момент
внезапно проснёшься.
С тоской осознав, что это был сон.
 

Молитва

 
Конвейер смерти работает круглосуточно, без выходных.
Каменные жернова мелят грубо и методично
От него не уйдёшь, твоё имя давно в накладных.
А колокольчик судьбы звенит печально и мелодично.
Всё прописано чётко: кто, где и как.
Небольшие сбои в Системе вполне допустимы
Вон идёт суицид, вон – убийство, вон – рак.
Мы на этой планете сплошь пилигримы.
Только я уродился с пометкой «иной»
Генетический код мой отличен от массы
Там, где надо юлить, я иду по прямой.
От того пролетаю порой «мимо кассы».
Но зато я в стаде покорно не прусь на убой
И приказы Системы мой мозг игнорирует
Среди армии клонов я пытаюсь остаться собой
Лишь чуть-чуть от волнения голос вибрирует
Когда молит: – Не хочу быть овцой на закланье!
Матрица, помоги мне ещё один раз!
И глядит, не мигая, на мои трепыханья
С верхотуры космоса безжалостный Глаз.
 

Я иду с тобой по Елисейским

 
Я иду с тобой по Елисейским
По полям, до арки Триумфальной
И киваю всем французским полицейским
Запивая круассан водою минеральной.
Неужели мы опять в Париже?
Ущипни меня, чтоб я поверил в это
Арка Триумфальная всё ближе.
И вокруг жарою пышет лето.
Сувенирами торгуют «жители Алжира»,
На асфальте спят голодные клошары
Я и ты – для них богатые транжиры
А на самом деле – мы обыкновенные лошары.
 

Без пятнадцати девять вечера

 
Без пятнадцати девять вечера.
Подыхая от скуки, подавляю зевоту.
У меня ещё два выходных,
А делать нечего,
И в понедельник с утра опять на работу. Пустота в душе и вокруг,
Отчуждение родителей уже не так убивает,
Понимаю, что это какой-то замкнутый круг.
Я хотел бы его разорвать, но время моё убегает.
 

Обращение к признанным

 
Выслушайте меня, от Вас не убудет
Я надолго не задержу.
Вы, надеюсь, не глупые люди,
И поймёте то, что скажу.
Уделите каплю внимания
С высоты своего положения
Отметите предвзятость заранее
Вместе с ней – кислых лиц выражения.
Вспомните себя начинающих,
Когда Вас давили «маститые»
Шавок-критиков, моськами лающих
И редакторов, с их: – Желаю расти тебе!
Вспомните своё нигилистское прошлое
Как кричали: – В топку каноны!
К чёрту классику! В ней всё пошлое!
Ну-ка, мэтры, освободите амвоны!
Вспомните то глухое отчаяние,
Что душило Вас от бессилия
Когда всей души твоей чаяние
Подвергалось тупому насилию.
Когда резались строчки, правилась фабула
А рецензией автору был отборнейший мат
И ждала Вас в лучшем случае кабала
В худшем же – звучал приговор: «неформат!»
Так ответьте мне, ради Бога,
Почему Вы очерствели внутри?
Неужели ваша совесть убога
И чумаза – сколько не три?
Я не верю! Должен быть кто-то
Кто в жюри заседает журя
Всё такой же, как прежде – босОта
Он поймёт и поддержит меня.
 

Роман Котчик

Старость

 
Угасают вновь бурлящие жизни,
И разбиваются капли дождя.
Растворяется образ Отчизны,
Разлетаются части тебя и меня.
 
 
Жизни героев гаснут упрямо,
Сколько огонь ты не раздувай.
Мотыльки на свет летят прямо,
Жить вечно шанс им не давай!
 
 
Капли стекают, вымывая время,
Не смахивай их, не мешай.
Они унесут с собой тяжкое бремя,
Пускай уползают, пускай.
 
 
Жизнь коротка, и спор ни к чему,
Быть мотыльком, значит слабость?
Вечная молодость. Зачем? Не пойму!
Старость, ну что ж, будет старость!
 

Он идёт под дождём

 
Он идёт под дождём, рассекая лужи,
Не удостоив взглядом тёмное небо.
Он себе тот прошлый совсем не нужен,
Но другим никогда, возможно, и не был.
 
 
Он спешит открыть заскучавшее сердце,
Да себя искренне подарить и всецело.
Чтобы грудь обжигало красным перцем,
В этот вечером о главном скажет смело.
 
 
И о том, что радуется её пальцам всегда,
И о том, что верит бесподобным глазам.
Хоть и опрометчиво вдали грустит иногда,
Но печаль-змею в одночасье изгоняет сам.
 
 
Что дурачится нередко, прекрасно знает,
Что ведёт он себя неприкрыто странно.
Тёплый дождь наконец-то двоих обнимает,
Бесконечность любви одна лишь желанна.
 

В часы душевного покоя

 
В минуты и часы душевного покоя
Наш мир внутри не требует разбоя.
Не требует грозу, ни зной, ни снег,
Ни страх, ни скорбь, ни сердца бег.
 
 
В минуты и часы душевного покоя
На сердце не бывает места боя.
Нет боли, слабости, переживания,
Испепеляющего душу содрогания.
 
 
В минуты и часы душевного покоя
Никто не выведет броню из строя,
Что защищает душу от восстания.
В моменты сна и отдыха сознания.