– Я ежедневно делаю кофе и сэндвичи для моей секретарши Ольги. Она много лет состоит у меня на повременной оплате. Приходит к полудню и пашет допоздна. Это минимальное внимание, которое я ей уделяю. Джун не разрешает и не хочет у нас иметь проживающую прислугу, чего я предлагаю много лет. Да, днём приходит домработница. Со всем остальным в доме мы управляемся сами. Пока, как видите, дополнительных слуг не требуется. Время дорого! Это самое ценное, что каждый из нас имеет. Время нужно очень беречь, если хотите что-нибудь создать. Конечно, разные люди трактуют такой стиль жизни по-разному. Но бессмысленные разговоры, даже с бывшим приятелем, во время интервью считаю неуместными.

Вот так! Варить кофе и готовить сэндвичи секретарше – между прочим, правнучке вожака бакинских комиссаров, Степана Шаумяна – князь, ненавидящий коммунистов, не считает для себя зазорным! А трата времени на пустые разговоры с бывшим приятелем – излишество! Кстати, само появление приятеля в роли берущего интервью, вызвало у меня удивление. Дик записывал каждое слово Никиты Дмитриевича и вёл себя так, будто ничего не знал о человеке, к которому много лет ходил в гости, принимал у себя. Даже охотились вместе! Оказалось, дело обстояло несколько иначе:

– Незнание о моем коллекционировании, несмотря на относительно дружеские отношения в 50-х, 60-х и 70-х годах в Нью-Йорке, типично для почти всех наших знакомых. В молодые годы мы старались утвердиться профессионально. Моими приятелями были студенты бизнес-школ, начинающие юристы, банкиры, маклеры. Мало кто из них интересовался русским искусством, да и вообще искусством. Никто картин не покупал. Но был узкий круг людей, такие, как директор Музея современного искусства Альфред Барр, или же Юрий Рябов – единственный на тот момент коллекционер русского искусства в Нью-Йорке, с которыми я и моя первая жена Нина могли поделиться нашими интересами.

У моих современников в Нью-Йорке была мотивировка: преуспеть в жизни и зарабатывать деньги. Я никогда никому из друзей не навязывал свой интерес к искусству. А в тот же период в Советском Союзе люди сидели на кухне, пили водку, терзали друг друга вопросом «ты меня уважаешь», обсуждали отвлечённые моральные темы, составляющие суть русской души и столь типичные для русской интеллигенции. Но такие посиделки на кухнях никак не помогали продвинуться в карьере, а отражали двойственность жизни. С одной стороны, публичная жизнь, связанная с работой и учёбой, где надо было убеждать всех, кто слушал и подслушивал, в своей лояльности к режиму; с другой – личная, где старались жить нормальной жизнью, отводили душу в пустых разговорах. Вот почему бывший приятель задавал мне многие вопросы, относящиеся к моей жизни в Болгарии и к искусству. Не только его, никого из моего окружения, повторяю, это не интересовало тогда в Нью-Йорке!

К этим комментариям князя о жизни в Советском Союзе добавлю лишь мой скепсис к тем иностранцам, которые и сегодня полагают, что жизнь на кухне в советские времена отражала нашу духовность, выгодно отличавшуюся от западного прагматизма. Как много времени уходило тогда на пустые разговоры! Наверное поэтому в последние годы я ценю, когда телефон молчит. Мне всё больше нравится уединение. Какие-то приятели сами собой отпали из круга моего общения. И не жалею. Времени стало больше. Я успеваю сделать то, чего раньше не удавалось. Хотя, возвращаясь к теме гостеприимства и помня голодные годы, вероятно, всегда буду готов попотчевать не только гостей, но и студентов своих.

Теперь об отзывчивости. В Ричмонд-парке, увидев бездомного, я спросил князя: «Подаёте?» Он ответил: «Нет!» И объяснил, что когда учился, как-то оказался в компании пятерых студентов Оксфорда, один из которых уже получил степень доктора. Все вместе выходили из гостиницы «Рандольф». У выхода стоял нищий. Состоятельный приятель протянул ему довольно солидную тогда сумму в пять долларов и спросил: «Почему ты попрошайничаешь?» Тот ответил: «Потому что находятся дураки вроде тебя, которые подают!»

Князь привёл и другой пример. В центре Парижа, на улице Дарю стоит русская церковь – храм Александра Невского. У входа в неё всегда дежурит нищий. В Париже попрошайничество запрещено. Оказалось, что русская церковь получила диспенсацию в мэрии на том основании, что подача милостыни является частью православного обряда. Церковь специально наняла человека на… роль нищего, чтобы пробуждать у прихожан сердоболие. Потому служащий каждый день подъезжал на велосипеде, проходил в помещение канцелярии церкви, забинтовывал голову, переодевался в лохмотья и садился на рабочее место у входа во двор церкви…

– Несколько лет назад, – рассказывал князь, – моя супруга Джун предложила работу человеку, просившему у прохожих подаяния: приходи, подметай и убирай на улице около моего дома, а я буду платить тебе. Он походил два дня и исчез. Наверное, у него были причины отказаться. Или просто не привык работать, или смекнул, что, попрошайничая, получает больше, не прилагая никаких усилий.

Какое из этих предположений правильно, вопрос для социолога. Но мои прежние собственные убеждения: мол, подавать надо, если человек дошёл до того, что выходит на улицу попрошайничать, тот разговор с князем серьёзно поколебал. В Лондоне городскими властями бездомным предоставляется ночлег с возможностью принять душ, иметь завтрак, обед и ужин. Надо только обратиться в соответствующие учреждения. Более того, если в большинстве случаев, бездомность и попрошайничество – сознательный выбор, то подавать означает поощрение лени, социальной беспомощности, наконец, презрения к обществу.

Милосердие уместно, когда человек борется, хочет помочь себе сам. В противном случае это развращает. Развращает, кстати, не только личность, но и целые народы, страны. Слишком тонка грань между требованием социальной справедливости и иждивенчеством. Эта грань легко разрушается во время социальных взрывов, революций. Призывы всё поделить между богатыми и бедными в современном арабском мире; иждивенчество в российском народе, насаждавшееся системой распределения – всё это цепочки одного звена. В последнем случае это особенно заметно.

В современной России развращёнными оказались все слои населения: ветераны войны вспоминали «минувшие дни», заливая их водкой, в то время как на Западе вернувшиеся с фронта строили свою жизнь, не рассчитывая ни на какую помощь. Да, государство должно заботиться, да, страна в вечном долгу! Но кто будет платить этот долг? Те же поколения иждивенцев, вопивших в пионерском строю: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»? Обречённые на пожизненное ожидание очередники на бесплатное жильё? Миллионы пенсионеров, потерявших свои скромные вклады и живущих на гроши?..

Никита Дмитриевич в его тяжелом детстве голодал, нищенствовал, но никогда не попрошайничал. На его примере выскажу крамольную мысль: в крайней нужде предпочтительнее стащить кусок хлеба, чем сесть на улице и просить милостыню. Такое воровство менее разрушительно для личности, чем попрошайничество!

Любопытно, что и сегодня князь в очень счастливом втором браке и мысли не допускает, что повесит свою старость и грядущую немощь на плечи более молодой жены. Нет, он и здесь позаботился о себе. Они с Джун нашли и наняли женщину, которая пока выполняет обязанности домработницы, но при первой необходимости будет жить в их доме и профессионально ухаживать за ним до смертного часа, зная, что её будущее обеспечено соответствующим распоряжением в банке.

Умение позаботиться о себе – это инъекция от любых форм иждивенчества, включая паразитизм родителей на детях и наоборот, зависимость от родных и близких, прикрываемые в российском обществе ханжескими наставлениями о заботе и милосердии. Что же касается слухов о скупости князя, подозреваю, их он сам провоцирует (причину таких провокаций поясню ниже). Пока же расскажу о сваре, затеянной князем в Ричмондпарке с продавцом в чайной палатке: мол, в пластиковом стакане чай твой мне не по карману! Тот, глядя на нагрудный карман пиджака, из которого выглядывал край шёлкового платочка, заметил: «Вы не производите впечатления человека, который не в состоянии заплатить за чай». Но князь продолжал ворчать, что красная цена его чаю не полтора фунта, а 20 пенсов. Ну что ж, Никита Дмитриевич не скрывает, что не хочет тратить деньги, когда заламывают нерезонную цену, считает это транжирством.

Я же добавлю к его репутации скряги следующее: тот, кто рассчитывает на денежную помощь, должен знать – князь деньгами не разбрасывается и в тратах весьма осторожен. Несмотря на то, что он заподозрил меня в намерении получить от него спонсорскую поддержку на мою книгу, с этими жизненными установками князя я согласен и даже хотел бы внести коррективы в свои. Хотя в какой-то момент Никита Дмитриевич и выразил желание помочь издательству в публикации этой книги, я отозвался шуткой: в моих рассуждениях так много противного, что ему лучше подумать, как стимулировать автора, чтобы книга не вышла в свет!

Но если говорить всерьёз о действиях князя и разговорах о скупости, то лишь очень предвзятый биограф не увидит разительную дистанцию между скаредностью и настоящей благотворительностью. О какой скупости можно говорить, если его меценатство в Оксфорде имеет точное выражение в цифрах: князь в 2011 году пожертвовал миллион фунтов альма-матер, Оксфордскому университету, на создание кафедры планетарной геологии.