Глава 2

Два дня спустя после вечера того дня, когда Нил Рокингем отправился в Париж, Роберт Гренвилл начал свое расследование, связанное с местом жительства Дебретта.

Возвращаясь домой в тумане после разговора с Рокингемом, Гренвилл погрузился в раздумья. История, которую он услышал, показалась ему странной, но он также заметил, что в последнее время поведение Эттлтона стало необычным.

Когда Гренвилл впервые встретил Брюса Эттлтона три года назад, тот был весельчаком, немного язвительным в остроумии, возможно, немного на грани манерности, но хорошим собеседником и полным веселья. Однако в последнее время его хорошее настроение ушло, и он стал более раздражительным и нервным. Его друзья считали это испытанием, а жена устала от его придирчивости.

Гренвилл, человек наблюдательный и остроумный, догадался, что очаровательный дом в Парк-Виллидж-Саут содержался в основном на деньги Сибиллы, поскольку Брюс Эттлтон не смог сохранить свой ранний успех как писатель. Два бестселлера и провал, размышлял Гренвилл. Не стоит добиваться успеха слишком рано. Лучше создавать репутацию медленно.

Тем не менее, подумал он про себя, не было никаких причин, по которым Эттлтон должен был быть столь непреклонным в вопросе брака Элизабет. Ей было девятнадцать, совсем не слишком юная, чтобы не знать, чего она хочет, особенно в наши дни, когда молодые люди рано приходят к выводам о проблемах жизни. Что касается Гренвилла, то он был влюблен так сильно, как только может быть влюблен здоровый молодой человек тридцати лет. Ждать два года, пока Элизабет достигнет совершеннолетия и освободится от опеки? Два года? Черт возьми! Гренвилл понимал, что его шансы жениться на ней будут неуклонно уменьшаться с каждым днем этих двух лет.

Когда он шел на восток сквозь туман, что-то внутри его головы спросило: «А что я?» Если все средства хороши в любви и на войне, как следует поступить ему, Роберту Гренвиллу, если он обнаружит какой-то рычаг, чтобы сместить упрямство опекуна в этой загороженной привилегии полномочий, касающейся его подопечной? Гренвилл был достаточно справедлив и честен, но он был очень влюблен, и его кровь кипела внутри. Неудивительно, что он презирал осторожность этого осторожного старого хлыща, Нила Рокингема, и позволил своему разуму блуждать вдали от возможностей, скрытых в этом странном разговоре. «Шантаж?» – подсказал ему голос внутри, понимая, что то, что он задумал, не так уж и далеко от этой отвратительной практики. Ну, черт возьми, это дело опекуна и подопечной было разновидностью рабства, и человек вообще не имел права быть опекуном, если он был подвержен действиям шантажистов.

«В любом случае, нет ничего плохого в том, чтобы разобраться в этом», – сказал себе Гренвилл. «В любом случае, это, скорее всего, чушь. Кто-то наказывает Эттлтона за карточный долг и пытается запугать его, чтобы он заплатил. Рокингем напуган тем, что молодой Фелл так хвастается, и он просто ищет неприятностей».

Тем не менее, когда Гренвилль лег спать той ночью, он признался себе, что это не похоже на Рокингема – сбиваться с толку. Он вообще был самым уравновешенным из мужчин.

В пятницу вечером Гренвилл впервые посетил паб «Рыцарь-Тамплиер», который он нашел, спросив у продавца газет на станции Notting Hill Gate. Даже с очень точными указаниями, данными знающим газетчиком (а Гренвилл быстро распознал эксперта по пабам, когда встретил одного), ему потребовалось много времени, чтобы найти Mulberry Hill, где находился этот конкретный паб. Это был ужасный вечер, лил ужасный дождь с примесью мокрого снега, и Гренвилл проклинал тихие маленькие дороги Notting Hill, пока он тащился по ним, застегнув плащ до подбородка и держа трубку во рту, перевернутой вниз.

В итоге он добрался до Малберри-Хилл. Это была широкая, тихая улица – то, что агенты по недвижимости назвали бы «хорошим жилым кварталом», с приятными маленькими покрытыми штукатуркой домами, хорошо расположенными в глубине садов и тенистыми деревьями. Гренвилл достаточно знал о районе, чтобы знать, что здесь было много студий. У Гиттингса, портретиста, было большое место неподалеку в Бердон-Хилле; старый сэр Джордж Крэмптон жил на этой же дороге, а у Делани, художника в черно-белом стиле, было свое место в Бердон-Плейс – хотя почему, черт возьми, Рокингем полагал, что его даго связан с искусством, Гренвилл не мог понять.

Как раз когда он чувствовал себя наиболее подавленным и, по-видимому, в милях от любого паба, Гренвилл увидел огни и вывеску очень скромной на вид таверны, которая называлась «Рыцарь-Тамплиер». Казалось, она попала сюда по ошибке и больше походила на обычную резиденцию, чем на трактир, стоявший в глубине своего маленького сада, с несколькими скромными вывесками, обозначавшими предлагаемое ею пиво.

Оказавшись в баре, Гренвилл сразу же понял, что это заведение выделяется среди других пабов, и, заказав двойную порцию виски, почувствовал, как его настроение улучшается. В этом баре-салоне он встретил разношерстную компанию: пару мужчин в смокингах, увлеченно споривших друг с другом, одного или двух успешных торговцев, которые обсуждали собачьи бега с молодым человеком, принятым Гренвиллом за букмекера, и высокого мужчину в довольно потрепанной одежде, который, несмотря на старое пальто и свитер, производил впечатление важного человека. Именно к этому мужчине Гренвилл обратился с вопросом об аренде студии. Он хорошо знал жаргон художников, чтобы не теряться в их среде, и вскоре смог назвать имя Дебретта, который, как он полагал, был «где-то поблизости». Художник, с которым он разговаривал, приподнял бровь.

«Дебретт? Скульптор, не так ли? Твой друг?»

«Эм… Ну, так. Друг друга», – ответил Гренвилл.

«Странная птица – и у него чертовски странный угол для обитания. Мне бы не хотелось там жить. Я бы напился до беспамятства, если бы жил в таком месте», – сказал собеседник.

«Где он конкретно живет? Я хочу его разыскать».

«Господи, ты лопнешь от злости, когда увидишь это. Какой-то остряк назвал его «Моргом». Это чертовски хорошая студия, но тебя она приведет в ужас. Я забыл, кто построил это место, какая-то секта со своей собственной религией и личным Мессией. Должно быть, у них были кучи денег. Так или иначе, это было место поклонения еще в девяностые, потом секта сдулась, или деньги у них закончились, и это здание было заброшено на долгие годы. В конце концов, какой-то парень купил его и превратил в студию, но она оказалась слишком большой и дорогой, и в течение многих лет там просто гнили случайные арендаторы. Я думаю, что сейчас оно продано, и его собираются снести через несколько месяцев, чтобы построить на этом месте квартирные дома. Эй, Мелисанда», – это он крикнул барменше, – «кто был последним владельцем «Морга», прежде чем старый Бобёр взял его? Тот парень-скульптор?»

«Мистер Лествейс», – ответила упомянутая дама. «Он жил один. Мне сказали не обслуживать его, в конце концов. Он был постоянно пьян».

«Лествейс, вот это был парень. Повесился на балке в славном старом месте. Не удивляйтесь. Там на одном конце башня, где гнездятся совы и летучие мыши. И большие змеи! Это сумасшедшая дыра», – сказал собеседник.

«Звучит весело», – ответил Гренвилл. «А как насчет старого Дебретта? Он тоже чокнутый?»

«Ну, если он не твой приятель, то, признаюсь, да. Занимается какими-то большими делами, я думаю, и хотел место подходящего размера. Ну, у него оно есть! Я думаю, в этом амбаре можно разместить пятьсот человек, а в дождливую погоду оно протекает, как дуршлаг. Он говорит, что приспособил брезент, чтобы глина оставалась сухой, пока он работает».

«Он, должно быть, немного не в себе», – сказал Гренвилл, а собеседник ему ответил: «Вот примерно такой размер, по-моему. Иди и посмотри на него сам. Стоит посетить. Первый справа дом, когда выйдешь отсюда, ты не сможете его пропустить».

«Спасибо. Я пойду и посмотрю», – ответил Гренвилл. «Думаю, стоит прогуляться».

Он заплатил за напитки и снова застегнул пальто, чувствуя себя гораздо бодрее, чем когда вошел, и снова вышел в холодную, мокрую темноту. Его разум был занят попытками разобраться во всем и осмыслить все. Какая связь может быть между скульптором "с летучими мышами на колокольне" и Брюсом Эттлтоном, этим выдающимся писателем, мужем прекрасной Сибиллы? Сомнение мелькнуло в голове Гренвилла. Может быть, этот скульптор, этот Дебретт, возможно, родственник "даго" Рокингема?

«Иди и узнай – как мангуст», – сказал себе Гренвилл и повернул направо, как было указано.

Дорога, на которой он оказался, была шире Малберри-Хилл и засажена платанами, и вскоре он увидел здание, описанное художником в пабе "Рыцарь-Тамплиер". На фоне нависающего неба, освещенного отражением неоновых огней Вест-Энда, показалась изможденная башня. На углу башни выделялись горгульи на фоне безумно светящегося дождя, а длинная крыша основного корпуса здания казалась черной на фоне неба.

Это было необычное здание, выделяющееся среди уютных домов на приятной на вид улице. Гренвилл, увидев тёмное массивное сооружение, ощутил беспокойство, которое, как ему казалось, было совершенно необоснованным. В его голове промелькнула мысль о «Морге» и скульпторе, повесившемся на балке.

«Весело!» – сказал он себе, но, несмотря на свои опасения, не собирался отступать перед этой мрачной громадой. Он подошёл к железным воротам, которые стояли между двумя внушительными каменными колоннами, встряхнул их и обнаружил, что они поддаются его усилиям. Толкнув их, он вошёл внутрь и поднялся по вымощенной камнем дорожке к арочному дверному проёму, который был настолько заросшим плющом, что казалось, его не открывали уже много лет.

Свернув на дорожку, ведущую вдоль длинного зала, он увидел свет в окне в конце. Повторяя про себя историю о друге, который хочет сделать портретный бюст, он пошёл дальше, пока не нашёл дверь прямо под освещённым окном. Здесь он заметил пустые бутылки из-под молока и жестяной мусорный ящик – верные признаки того, что здесь кто-то живёт. Их вид придал ему уверенности. Бутылки из-под молока – милые, домашние и обыденные – возможно, этот человек всё-таки не был сумасшедшим.

Оглянувшись на ярко освещённую улицу, он услышал ровный топот констебля, который был на своём обходе, и гудение проезжающего такси. Это заставило его рассмеяться над своими недавними предчувствиями. Но всё же он подумал: «В Лондоне случаются странные вещи». С этой мыслью он поднял руку и дернул за цепочку звонка у двери.

Услышав звон колокольчика внутри, Гренвилл почувствовал, как бешено бьётся его сердце. Это было абсурдно, но место казалось жутким и необычным. Он услышал шаги по каменному полу, а затем в верхней части двери открылась небольшая панель, и свет упал на его лицо. Он мог видеть тёмную фигуру на фоне света – голову человека, но она была силуэтной, и он не мог различить никаких деталей.

«Да, кто это?»

В голосе из открытой панели слышался несомненный акцент – в слове «кто» не было придыхания, и Гренвилл почувствовал прилив сил.

«Вы мистер Дебретт? Меня попросили вас разыскать. Один мой знакомый хочет сделать портретный бюст».

«А кто твой друг?»

«Парень по имени Мартин. Неважно, если вы заняты. Здесь чертовски сыро, а я не филантроп и не выступающий тюлень».

Агрессивность в голосе Гренвилла, казалось, понравилась собеседнику. Он рассмеялся и ответил более дружелюбно:

«Milles pardons! Это место – дом бродяг. Подождите. Я открою дверь. Я один, мне нужно быть осторожным».

Раздался грохот засовов, а затем дверь открылась, и яркий свет от лампочки без абажура ударил в лицо Гренвилла. Он увидел на фоне света фигуру мужчины и смог различить, что лицо мужчины было бородатым, и он носил очень большие очки. Затем произошло неожиданное. Была поднята рука, и содержимое стакана было выплеснуто в лицо Гренвилла. В стакане было виски с содовой, и журналист отшатнулся, на мгновение ослеплённый и сбитый с толку неожиданным нападением.

«Возвращайся к своему другу Эттлтону и скажи ему, чтобы он катился к черту», – пронзительно закричал бородатый человек у двери. «А ты – катись! Allez vous en! Diable! Тьфу!»

С последним звуком, похожим на плюющуюся кошку, мужчина захлопнул дверь, оставив Гренвилла под дождём с виски, стекающим за воротник. Его глаза горели злобой, и его гнев был очень заметен. Он услышал гогот смеха, прежде чем раздвижная панель закрылась, и в порыве беспричинной ярости начал пинать сплошную дверь, в основном из желания выплеснуть свой гнев на что-нибудь.

Это бесполезное занятие было прервано грубым голосом, раздавшимся из ворот у дороги.

«Ну, что тут происходит? Спокойно там!»

Гренвилл вытащил из кармана свой носовой платок и вытер глаза, когда на тропинке появился полицейский.

«Проклятый негодяй плеснул в меня стакан виски».

«Теперь вам лучше разобраться», – твёрдо сказал констебль. «Какие-нибудь обвинения выдвигать будете?»

Гренвилл собрался с мыслями, которые были ошеломлены неспровоцированным нападением. Он не хотел осложнений с полицией в качестве итога своих вечерних дел.

«Нет. Извините, констебль. Думаю, я сам напросился. Он вылил на меня свой стакан, грязный пес. На минуту меня это разозлило. Мне нравится виски, когда его употребляют в надлежащем месте. Понюхайте моё пальто, если не верите, – а потом этот негодяй рассмеялся. Разве вы сами не сошли бы с ума, если бы кто-нибудь сыграл с вами такую грязную шутку?»

«Ну, я не говорю, что я бы не стал», – серьёзно ответил полицейский. «Вы, господа художники, все одинаковы. Лучше идите домой и выспитесь, сэр».

Гренвилл рассмеялся. Он не мог сдержаться.

«Я чертовски большой дурак! Точно, констебль, только такие мелочи и выводят из себя».

Высокий полицейский провёл его по тропинке и, наконец, плотно закрыл за ним ворота, когда они вышли на тротуар.

«А теперь, сэр, отправляйтесь прямиком домой», – напутствовал он и проводил взглядом Гренвилла, который быстрым шагом удалялся от места своей позорной встречи.