В июне 1922 года с получившего название в народе «профессорского парохода» из России на пристань города Марселя сошел немолодой мужчина в потрепанном костюме и весьма несвежей рубашке. Было видно, что он очень стесняется своего внешнего вида и поэтому старается как можно быстрее раствориться в людской толпе, уйти подальше от тех, с кем приплыл во Францию. Это был бывший профессор филологии Санкт-Петербургского университета Крутов Федор Иванович, которого гнала судьба с бывшей родины неизвестно куда. Потерявший несколько лет назад, в связи с эпидемией холеры в России, жену и двух сыновей, он был согласен на все, лишь бы быть подальше от своей прежней жизни. В свою очередь, советская страна тоже не возражала, чтобы ее как можно быстрее покинул вышеозначенный профессор.

К своему огромному сожалению, Федор Иванович, уехав от тотального дефицита и послереволюционного хамства, от погромных речей и непредсказуемых поступков, столкнулся практически сразу с теми же самыми явлениями на корабле. Он ничего не мог с собой поделать: его ужасно раздражало общение со своими бывшими соотечественниками, их амбиции и гонор, их заискивание перед иностранцами и желание смешать с грязью все русское. На его глазах, буквально в течение нескольких дней, произошла активная сепарация эмигрантской массы: люди, как правило, ничего не имеющие за душой, нахрапистые и наглые, начали задавать на корабле тон. А образованные, интеллигентные, достигшие чего-то серьезного в жизни, старались отойти в сторону, затеряться в толпе и не привлекать к себе внимание. Процесс захватывания бунтарями и демагогами руководящей роли в корабельном сообществе выражался не только в узурпации распределения материальных благ (матрасов, пакетов с едой, мест на палубе и т. д.), но и в актив ном представительстве от имени этого сообщества в переговорах с разного уровня властями. Жалкое зрелище зарождавшегося на глазах Крутова нового эмигрантского движения, с непонятными для него лозунгами и мелкими интригами, палубными вождями и выяснениями отношений друг с другом, вызывало у него неконтролируемый внутренний протест. Он понимал, что теперь ему придется среди этих людей жить и следует начать привыкать к но вой действительности жуткого коктейля хамства и глупости. Но он пока к этому был никак не готов, чувствуя какую-то внутреннюю опустошенность и страх.

И еще вдруг осознал, что он теперь не профессор. Ему нужно забыть о своих регалиях и званиях, о своем особом положении в обществе. Он не должен отличаться от окружающих его людей. Любое упоминание в разговорах о его прежней жизни, заслугах, привычках, а тем более о льготах, будет вызывать у них яростное желание стянуть его с пьедестала. Лишний раз пнуть и показать, что он теперь такой же, как все. А может быть и хуже, со своими жалкими претензиями. Стремление окружающих его унизить и оскорбить будет моральной компенсацией им за то, что они в прежней жизни не имели. Он пока не понимал, что желание подравнять его со всеми в эмигрантской тусовке, запугать и морально парализовать, имеет своей целью сделать профессора послушным и управляемым, согласным идти туда, куда ему укажут. Федор Иванович оказался на обочине дороги, по которой уверенно двигался всю свою прежнюю жизнь. И дело было даже не в самолюбии, о котором на данном этапе Федор Иванович Крутов должен был забыть. Нет. Он просто не знал, как подступиться к решению самых простых житейских проблем, которые сонмом надвигались на него. Это приводило его в состояние жуткого внутреннего страха. Порождало желание куда-нибудь заползти, спрятаться от реальной жизни и ничем не заниматься, положившись на счастливый случай.

В каком-то сомнамбулическом состоянии Крутов все дальше отдалялся от порта, от жутко галдящей, непривычно активной массы его бывших соотечественников. Только сейчас Федор Иванович почувствовал, как он устал. Причем не только физически, но и морально. Ему вдруг захотелось, от всего, что навалилось на него в последнее время, передохнуть. Просто на что-нибудь присесть, а еще лучше прилечь. Хоть на некоторое время закрыть глаза и забыться. Вдалеке он увидел ухоженный парк и одинокую каменную скамейку. Скамейка стояла буквально в центре цветочной клумбы, но к ней вела узенькая, уложенная гравием дорожка. Все было чисто, аккуратно и совершенно беззащитно от какой-либо агрессии. Никто не рвал цветы, не топтал газоны, не ломал садовый инвентарь. Он даже подумал сначала, что на этой скамейке сидеть нельзя, но, подойдя поближе, не увидел никаких запрещающих знаков.

Федор Иванович достал из кармана свой единственный платок и, расстелив его, присел на край покрашенной в необычный оранжевый цвет скамейки. Рядом на скамейку он поставил свой баул, чтобы на него облокотиться и может быть, подложив под голову, полежать. Но расслабиться ему не дал непонятно откуда появившийся незнакомый, с очень простой внешностью человек.

– Извините, барин, но сидеть, а тем паче лежать Вам на камне никак нельзя. Может случиться какая-нибудь внутренняя болезнь. Лучше сядьте на свой саквояж, если не боитесь там что-нибудь раздавить.

– А Вы, любезный, кто такой? И откуда у Вас, позвольте узнать, познания – на чем можно сидеть, а на чем нет?

– Особых познаний у меня нет. Это правда. Но вот только мой кум от сиденья на холодных бревнах у реки сначала шибко заболел, а потом вообще взял и помер.

И дальше без пауз, глядя на Крутова своими бесцветными, не много слезящимися глазами, человек продолжил:

– Мы с Вами на одном пароходе сюда приплыли. Я, вообще, дав но за Вами наблюдаю и хочу заметить, что Вы, уважаемый, весьма странного поведения: спите там, где никто не спит, кушаете то, что остается после других. Не толкаетесь, не работаете локтями, чтобы проложить себе дорогу. Вы беззащитны, как ребенок, и совсем, из вините, не приспособлены к этой жизни. Вот я и подумал – нужно человеку помочь. Пошел за Вами, когда Вы сошли на берег и побрели один, неизвестно куда. А сейчас решился к Вам подойти. Да, простите великодушно, не представился – Димитрий Пантелеевич Лаптев, стряпчий. На этом пароходе я должен был сопровождать старшего юридического советника Говорова, но они в последний момент не смогли поехать по причине внезапной смерти.

– Профессор Крутов Федор Иванович. Спасибо, что обратили на меня внимание. Я, в самом деле, несколько растерялся в новых для себя жизненных обстоятельствах. Ранее мне, слава Богу, не приходилось сталкиваться с подобными проблемами. Так что от Вашей помощи не откажусь

– Ну и хорошо. А мы сейчас по поводу нашего знакомства немножко перекусим. Разносолов предложить не могу, но и голодны ми, уверяю Вас, не останетесь.

Димитрий как-то споро расстелил на лавке чистую салфетку, достал из своего чемоданчика хлеб, крутые яйца, соленые огурчики и даже две салфетки. Потом еще раз нырнул в свой чемоданчик и вытащил оттуда простую алюминиевую фляжку.

– А?.. – многозначительно спросил он.

– Нет, нет, не надо, – торопливо произнес Федор Иванович, боясь, что тот его не послушает. Но Димитрий, сам несколько устыдившись сделанного предложения, быстро спрятал фляжку.

Кушали они молча, а по окончанию трапезы Димитрий также ловко все убрал с импровизированного стола.

– А у Вас, Федор Иванович, извините за вопрос, что из багажа имеется?

– Да вот все со мной. Один саквояж.

– Ну и хорошо, а то бы нам пришлось ждать разгрузку парохода. А еще позвольте полюбопытствовать, – куда путь держите? Мне, может быть, с Вами по пути, если не побрезгуете моей компанией?

– Отчего же. Не откажусь. Все вдвоем веселее. А направляюсь я в город Лион. Там, на факультете филологии местного университета, работает мой коллега, профессор Буржэ, с которым я хорошо знаком. О своем приезде я его, к сожалению, не уведомил, но, думаю, он это поймет правильно. Войдет в мое бедственное положение и окажет нужное содействие.

Еще некоторое время посидев и поговорив на какие-то незначительные темы, Федор Иванович и Димитрий отправились искать железнодорожный вокзал Марселя. Ехали они до Лиона на поезде в отдельном душном купе, с не открывающимся окном. Купе было очень неудобным – в нем были две полки и маленький столик. На полках, близко расположенных по высоте, сидеть было нельзя – только лежать, что создавало пассажирам большое неудобство. Федор Иванович, лежа на нижней полке, всю дорогу читал Флобера на французском языке, а Димитрий спал. Однако на остановках они оба выходили из вагона: Федор Иванович со скучающим видом прогуливался по платформе, а Димитрий куда-то исчезал. Через некоторое время он появлялся, неся или кипяток, или пирожки. И громко рассказывал Федору Ивановичу о своих новых впечатлениях.

По прибытии в Лион профессор Крутов решил сразу разыскать профессора Буржэ и обговорить с ним возможность получения работы в университете. Однако на это Димитрий резонно посоветовал ему сначала решить вопрос с жильем, а затем уже наносить визиты коллегам.

– Федор Иванович, простите меня великодушно, но не кажется ли Вам, что нам первым делом целесообразно решить квартирный вопрос. Думаю, с учетом наших материальных возможностей, желательно поселиться вместе, в одной квартире. А так как Вы, насколько мне понятно, собираетесь работать в университете, то и квартиру нам следует искать в районе университета.

– Вы правы, милейший, но я совсем не представляю, как эту идею реализовать.

– Реализовывать эту идею, с Вашего позволения, буду я. А Вы пока посидите в парке на скамеечку и почитаете газету.

Самое интересное, что они друг друга называли на «Вы»: Федор Иванович никогда ни к кому на «ты» не обращался. А Димитрий этим обращением демонстрировал свое особое уважение к профессору, хотя был, как минимум, лет на десять его старше.

1.2

Димитрий отсутствовал несколько часов. За это время он успел обежать практически все дома, прилегающие к университетскому городку. Его минимальное знание французского языка позволяло задать вопрос о съемной квартире и получить ответ. Все дома были похожи между собой и внутри представляли собой несколько маленьких комнат, с одним туалетом и общей умывальной комнатой на этаже. Такая система съемного жилья соответствовала запросам молодых людей, посещающих университет и не отличающихся особым набором требований. Однако даже днем, когда многие из них находились на занятиях, в доме было очень шумно и неприятно пахло от приготовления дешевой пищи. Димитрий понимал, что с учетом того морального состояния, в котором находится Федор Иванович, снятие в таком общежитии комнаты может привести профессора к тяжелой психологической травме. Практический ум и жизненная смекалка Димитрия подсказывали ему, что он ищет квартиру не в том районе. Нужно искать жилье подороже и не привязываться к университетскому кампусу. Он даже не мог пересказать профессору свои впечатления от того жилья, которое видел, и поэтому, вернувшись на то место, где оставил профессора, предложил на сегодня переночевать на лионском вокзале. Самое интересное, что Федор Иванович не задавал лишних вопросов и, целиком полагаясь на Димитрия, согласился без разговоров продолжить поиски квартиры на следующий день. По дороге на вокзал они нашли недорогое кафе, в котором первый раз во Франции покушали. Все в этом кафе было чисто, вкусно, аккуратно и ничем не напоминало голодную, грубую и нищую Россию. Федор Иванович повеселел, даже как-то взбодрился и стал успокаивать Димитрия по поводу его сегодняшних безрезультатных хлопот.

Свободную скамейку на вокзале они нашли без особого труда, но спали на ней попеременно. Сказывалась многолетняя российская привычка быть все время начеку, чтобы тебя не обворовали. Да и представить Федору Ивановичу, что он может соприкасаться с каким-либо посторонним мужчиной, было немыслимо. У него еще стояла перед глазами сцена, которую он видел на пароходе, когда двое молодых людей на глазах у всех, не стесняясь, обнимали и целовали друг друга. У одного из них на шее висели бусы и были ярко накрашены красной помадой губы. Он, по всей видимости, исполнял роль женщины. Другой изображал из себя страстно влюбленного мужчину. Деликатный Димитрий, чувствуя внутреннее состояние Федора Ивановича, поставил между ними свой чемоданчик, обозначив тем самым границу их взаимных контактов. Лишними разговорами он профессора не докучал и дал ему возможность не сколько часов поспать, периодически тоже проваливаясь в какое-то полузабытье. За всю ночь никто ни с какими вопросами или просьбами к ним не подошел.

Как только на улице забрезжил рассвет, оба были на ногах. Посетив туалетную комнату, в которой были бумажное полотенце и туалетное мыло, они были готовы к новому дню. Сегодня им нужно было обязательно определиться с жильем, но теперь Димитрий понимал, какая задача перед ними стоит. Обойдя несколько кварталов за пределами университетского городка, они наткнулись на двухэтажную виллу, перед которой располагался уютный садик. Федор Иванович нажал на звонок, и дверь открыла средних лет женщина.

– Мадам, двое приличных мужчин ищут комнаты на съем. Не можете ли Вы что-нибудь порекомендовать?

– Прошу Вас, месье, заходите.

Войдя вовнутрь дома, он увидел шикарную обстановку и богатую лестницу на второй этаж. О таком жилье, при их деньгах, и речи не могло быть. Как будто прочитав его мысли, женщина с улыбкой сказала:

– Сейчас я возьму ключи, чтобы показать Вам сдаваемую часть квартиры.

Женщина в сопровождении Димитрия и Федора Ивановича обошла дом и подошла к крыльцу с противоположной стороны дома. Крыльцо было невысокое, ступенек десять – двенадцать, и вело оно в помещение, предназначенное, по всей видимости, для проживания постоянной прислуги или взрослых детей. Помещение состояло из двух маленьких комнат и кухни. В одной из комнат на полу лежал довольно толстый матрац. Вторая комната оказалась совершенно пустой. На кухне была печка с духовкой. Рядом располагался умывальник, под которым на табурете стоял, тронутый ржавчиной в нескольких местах, небольшой таз. К сожалению, на следующий день пришли двое молодых людей, снимавшие эту квартиру до них, и забрали принадлежащий им матрац.

После того, как они расплатились с хозяйкой за год вперед, они ее несколько месяцев не видели. Ни по каким бытовым вопросам ни хозяйка, ни ее муж помощь им не оказали, так что оставалось надеяться только на себя. И здесь с самой лучшей стороны снова проявил себя Димитрий. Он где-то раздобыл и привез две старые солдатские кровати и матрацы. Правда, кровати были без сеток, но он вместо них положил доски. Федор Иванович это первое приобретение во Франции запомнил на всю жизнь. После кроватей Димитрий на каких-то складах нашел стулья и журнальный столик. Все вещи были, естественно, в нерабочем состоянии, но благодаря его золотым рукам они просто преобразились. Через некоторое время их квартира вообще приобрела жилой вид, с ковриками на полу и картинами на стенах. Но Федора Ивановича все эти мелочи мало занимали. Его интересовала только его будущая работа. О ней он думал с утра и до вечера. Вопрос с получением им места в университете и возможных научных перспектив не решался из-за того, что профессор Буржэ уехал то ли отдыхать, то ли в творческую командировку. К сожалению, никто не мог сообщить, когда он вернется. Федор Иванович регулярно наведывался на кафедру, но все было безрезультатно. Наконец, ему сообщили, что профессор Буржэ должен на следующий день появиться на кафедре и готов принять Федора Ивановича в одиннадцать часов утра.

На следующий день профессор Крутов проснулся рано. Накануне он постирал и выгладил свою единственную белую рубашку. Привел в порядок видавший виды черный костюм. В какой-то небольшой лавочке он даже приобрел бабочку, которая неплохо гармонировала с его костюмом. Федор Иванович самым тщательным образом готовился к встрече с профессором Буржэ. Почему-то он волновался перед ней, как, пожалуй, никогда в своей жизни. Профессор Крутов хорошо помнил, как выглядел профессор Буржэ, когда в 1916 году он посетил Санкт-Петербург. Сколько они вместе гуляли по городу и какие темы часами обсуждали. Тогда вечером Федор Иванович пригласил французского профессора в интеллектуальное кафе. Они оба были филологами, но если Буржэ был специалистом в области европейской литературы, то Крутов занимался Ближним Востоком и тюркскими языками. Они с удовольствием рассказывали друг другу о своих научных интересах, ища и находя точки соприкосновения в этих богатых языковых культурах. А потом Федор Иванович долго провожал профессора Буржэ до гостиницы и они вместе любовались красотой белых ночей северной столицы. Вспоминая все это, Крутов рисовал в своем воображении, как они, встретившись после шестилетнего перерыва, продолжат свои удивительные беседы. Как, обрадовавшись встречи с ним, профессор Буржэ познакомит его со своими коллегами, введет в круг интересных людей Франции.

В назначенное время Крутов стоял у двери с табличкой «Профессор Буржэ». Он робко постучал в дверь и на приглашение войти аккуратно ее толкнул. За столом сидел знакомый ему профессор с настороженным выражением на лице. Он даже не встал из-за стола, увидев гостя, и не протянул руки. Не говоря уже о каких-либо других положительных эмоциях, которые принято демонстрировать в подобных ситуациях. На Крутова пахнуло холодом и какой-то нарочитой отстраненностью. Это был прием человека, которого, по каким-то непонятным причинам, не хотели просто видеть. Буржэ жестом показал на стул, стоящий поодаль от стола, у самой стены. После этого ледяным тоном спросил:

1 2 3

...

Премиум

(1 оценка)