Из-за того что квакеры стремились помогать остро нуждающимся и не ставили перед собой никаких политических целей, британские и американские квакерские миссии почти беспрепятственно налаживали контакты и с русским народом, и с американской публикой, которая щедро жертвовала средства на их деятельность. АКДСО появился в России практически сразу после основания организации в 1917 году, когда ее представители вошли в состав делегации от Комитета британских Друзей по оказанию помощи жертвам войны (КБДОПЖВ). После того как контроль над американской гуманитарной деятельностью перешел к ARA, которая обычно не допускала к работе волонтеров-женщин, исключение все-таки было сделано для АКДСО, так как входившие в него женщины уже работали в России. Таким образом, в годы борьбы с голодом единственными сотрудницами гуманитарных миссий в России были те, кто работал под эгидой АКДСО[182].
Конечно, и среди квакеров не было единства во мнениях о режиме большевиков, и многие активно высказывались против него – и прежде всего сам Гувер. Однако и в британских, и в американских гуманитарных организациях руководящие должности занимали люди, не видевшие принципиального противоречия между обещаниями большевиков построить новый мир на основе равенства и справедливости – и призывом квакеров создать царство Божие на земле. Среди последних даже некоторые наиболее активные противники большевистского режима признавали, что полезно налаживать связи с рабочим движением и левыми, особенно же с теми, кто не желал бы напрямую оказывать поддержку ARA.
Меньше чем за месяц до того, как Луиза Брайант и Джон Рид впервые посетили Петроград, чтобы осветить ход революции, Анна Дж. Хейнс и еще несколько женщин, представлявших АКДСО, приехали в Бузулук, город на западе Оренбуржья, где годом ранее КБДОПЖВ создал пункт, чтобы оказывать помощь почти трем миллионам беженцев, которым пришлось покинуть Польшу и соседние области под натиском наступавших немцев. Когда Хейнс подала заявление в АКДСО с просьбой принять ее на работу (а произошло это в июне 1917 года, то есть менее чем через месяц после основания организации), ей было тридцать лет. По ее собственным словам, она была рослой, «чересчур полной для своего роста», но «весьма энергичной» и отличалась «отменным здоровьем». В 1907 году она окончила колледж Брин-Мор, где изучала политику и экономику, затем преподавала в средней школе, служила в Детском бюро при Департаменте здравоохранения США и три года проработала в Норт-Хаус – сеттльменте в Филадельфии. Потом она была инспектором в бюро здравоохранения в Филадельфии. Хотя Хейнс и происходила из квакерской среды, сама она прямо говорила, что хотела получить «эту работу не из религиозных побуждений». При этом она объявляла себя пацифисткой и выражала готовность работать бок о бок с теми, кем двигали именно религиозные мотивы[183].
Во время этой первой поездки Хейнс возглавляла американскую группу, координировала взаимодействие с британскими квакерами и выступала посредницей между конторой АКДСО в Филадельфии с Советской Россией. Она посетила Россию трижды, оставалась в стране подолгу и в общей сложности провела там почти десять лет, работая в миссиях, помогавших то жертвам войны, то голодающим, и в санитарных организациях. В какой-то момент Хейнс вернулась в США, чтобы пройти обучение на сестру милосердия, с тем чтобы потом открыть в России специальное училище для будущих медсестер. Хейнс нельзя было отнести к пламенным радикалам, но она была убеждена, что большевистский режим всерьез заботится о русском народе вообще и о детях в частности. В статье Хейнс «Московские дети», опубликованной в марте 1922 года, запечатлено то отношение к советским детям, которое разделяли Хейнс, Уоттс и многие другие волонтеры тех первых советских лет[184]. Хейнс вспоминает, как однажды наблюдала на улице за военным парадом, и рядом с ней оказался «приземистый крестьянин, у которого на плече сидел резвый ребенок». Потом мальчик нагнулся и попросил отца спустить его на землю. «Отец поднял сына еще выше. „Давай гляди, малыш, – сказал он. – Мне отсюда только штыки видать – хоть ты что-то еще увидишь“».
Этот эпизод показался Хейнс символичным:
Куда бы я ни попадала в течение тех трех лет, когда я колесила по стране вдоль и поперек, работая с Друзьями, я видела, как взрослые – и мужчины, и женщины, в чьих глазах всегда отражались штыки, поднимали на руках детей, чтобы хоть им оказалось видно «что-то еще».
Признавая, что «Советская Россия – не идеальное государство», Хейнс все же утверждала, что «духовные перемены», происходящие в народе, пожалуй, ярче всего проявляются в системе образования. Она рассказывала о том, как учителя сидят в нетопленых классах, где нет ни карандашей, ни тетрадок, ни учебников, и вершат настоящие чудеса новаторской педагогики, какие она только видела, а дети в восторге от учебы. Более того, лишения, которые выпали на долю этих мальчиков и девочек, как будто служили им источником роста и развития:
Обязанности и невзгоды, неизвестные детям других, более благополучных стран и времен, явно наделили этих детей совершенно особыми достоинством, мудростью и сдержанностью.
Первые впечатления от России Хейнс получила на железнодорожном вокзале во Владивостоке в 1917 году, где особенно ощущался вызванный войной наплыв беженцев. Там высаживались из товарных вагонов и, не имея возможности ехать дальше, скапливались толпы мужчин, женщин и детей, вынужденных покинуть родные края и бежать от наступающих немецких войск.
Сотни грязных беженцев – старики в зловонных тулупах, женщины в волочащихся по земле юбках, дети в лохмотьях, из-под которых виднелись искусанные паразитами тельца, костлявые младенцы, порой завернутые просто в газету, – лежали и ползали по грязному полу большого вокзала… Они привезли с собой сыпняк и брюшняк, холеру, скарлатину, дифтерию, цингу, малярию и всевозможные кожные болезни… На каждой станции длинной транссибирской железной дороги стояли телеги, груженные мертвецами, которых выбрасывали из товарных вагонов, и только в первые дни еще хватало времени на то, чтобы втыкать в землю кресты над общими могилами[185].
Хотя Хейнс и не была журналисткой, ее яркие описания всех этих ужасов особенно живо действовали на читателей благодаря тому, что она непосредственно общалась с русскими и к тому же хорошо зарекомендовала себя в АКДСО. Гуманитарный дискурс, продвигавшийся квакерскими волонтерами вроде Хейнс, был не менее важен, чем дискурс, в рамках которого профессиональные журналисты старались заручиться поддержкой для русского народа, а также одобрением работы, проделанной большевиками, – особенно в сфере заботы о детях.
Прошлый опыт Хейнс (работа в благотворительных учреждениях, в Детском бюро и т. д.) соответствовал представлениям старшего поколения о реформаторшах, которые смело продвигали «матернализм», то есть всеми силами отстаивали права матерей и детей. Но у других волонтеров из АКДСО было больше общего с феминистками вроде Луизы Брайант, на что указывают имевшиеся между ЧКАЖ и АКДСО связи. Хотя ЧКАЖ и был организацией, отпочковавшейся от феминистской Национальной женской партии, в его публичных заявлениях применялся гуманитарный, «матерналистский» дискурс (пропитанный христианским сентиментализмом), в центре которого находилась забота о невинных мирных гражданах, особенно о детях. Пусть самый разрекламированный проект ЧКАЖ – снаряжение «рождественского корабля» – так и не удалось осуществить (главным образом из-за продолжавшейся блокады), казначей комитета Джессика Смит передала всю собранную сумму – около 3500 долларов – в АКДСО. Она также предложила собственные услуги, причем в любом качестве, чтобы помочь в работе организации на территории России[186].
Выпускница Суортмор-колледжа и дочь художника-пейзажиста Уильяма Грэнвилла Смита, Джессика Грэнвилл Смит родилась в 1895 году в Мэдисоне (штат Нью-Джерси). По окончании колледжа она работала в Национальной американской женской суфражистской ассоциации в Нью-Йорке, а затем в организации Национальной женской партии в Вашингтоне (округ Колумбия). Еще она активно участвовала в деятельности миротворческих и социалистических организаций, в том числе – в Женской международной лиге за мир и свободу, в Лиге контроля над рождаемостью и в Межвузовском социалистическом обществе (в последнем она заняла должность исполнительного секретаря). Смит была проницательна и привлекательна, и позднее одна из коллег по АКДСО называла ее «прекрасным созданием с роскошными золотыми волосами». Преподаватель Смит охарактеризовал ее как человека, который «думает самостоятельно, но не имеет привычки делиться с остальными результатами своих размышлений», а также утверждал, что она «нисколько не поддается действию внешних чар»[187].
Хотя Смит и училась в квакерском колледже, она не принадлежала ни к какой религиозной общине. Однако, подавая заявку в АКДСО о работе на миссию комитета в Россию, она заявляла: «Если бы я решила вступить в какую-либо религиозную организацию, то это были бы Друзья». Свою готовность стать волонтером она объясняла стремлением «содействовать духу интернационализма». Конкретнее же она выражалась так:
Я ощущаю, что должна как-то помогать, – а помогая людям в другой стране, я смогу и удовлетворить свое желание принести кому-то пользу прямо сейчас, и, быть может, лучше подготовиться к тому, чтобы потом помогать людям и в моей стране[188].
В своей заявке Смит честно признала, что у нее мало навыков, требующихся для работы в гуманитарной миссии; однако как активная суфражистка она уже работала с самыми разными людьми, организовывала мероприятия и писала агитационные материалы, а эти-то навыки очень могли пригодиться. Кроме того, недостаток опыта Смит надеялась компенсировать энтузиазмом и готовностью браться за любую работу, которую ей дадут, поэтому она добавляла, что может выехать в Россию в любой момент. Она не скрывала своих политических симпатий: «Я верю в Революцию и солидарна с большинством целей большевиков». Но, сохраняя приверженность квакерским принципам ненасилия, она все-таки упоминала о том, что считает «предосудительным применение силы». По ее словам, «России следовало бы позволить идти собственным путем, оказывая ей помощь по мере наших сил».
Очевидно, из-за неблагоприятного момента заявка Смит так и осталась лежать без дела: в январе 1919 года и американские, и британские квакерские гуманитарные миссии покинули Россию из-за множества сложностей и угроз, вызванных Гражданской войной, блокадой, делавшей связи с сотрудниками гуманитарных миссий в России почти невозможными, а главное – из-за нараставшей враждебностью большевиков по отношению к иностранцам. Хейнс, желавшая остаться в России, примкнула к миссии Американского Красного Креста в Сибири, но эта работа приносила ей гораздо меньше удовлетворения: она сетовала, что АКК, в отличие от квакеров, занимался в первую очередь «медицинскими и военными вопросами», не уделяя должного внимания проблеме беженцев в долгосрочной перспективе. Она отмечала «отсутствие серьезной цели в деятельности АКК, нежелание вникать в ситуацию и направлять усилия на самые нужные, хотя, быть может, и менее эффектные виды работы»[189]. В июне 1919 года Хейнс была уже в США.
Осенью 1920 года Хейнс снова приехала в Россию и примкнула там к Артуру Уоттсу – представителю КПЖВБД в Москве и убежденному стороннику большевиков. В Москве они сообща создали небольшой квакерский пункт, целью которого было оказание помощи русским детям. В эту пору с Хейнс познакомилась Луиза Брайант, позднее с восхищением отзывавшаяся о «работе [Хейнс] с московскими детьми» как о «совсем особой истории»[190].
Хейнс приехала в Москву очень вовремя: там как раз проходила «Детская неделя». Они с Уоттсом увидели специальные представления, подготовленные и детьми, и для детей, и выставки, где демонстрировались работы, выполненные молодежью в школах и детских колониях. «Дети – надежда на будущее», «Дети – счастье человечества»: такие лозунги красовались на плакатах и даже выводились в небе самолетами. Коммунисты брали на себя особые обязательства по отношению к детям: например, возили дрова в детские лагеря или собирали статистические данные, связанные с детским благополучием[191]. Подобные мероприятия помогали убедить сотрудников гуманитарных миссий в том, что их и большевиков объединяют общие цели.
Хейнс и Уоттс обзавелись складом и начали собирать статистические данные: они посещали различные детские учреждения, знакомились с советскими чиновниками, а также с членами немногочисленной англо-американской общины в Москве. Как вспоминала Луиза Брайант, Хейнс была «неутомимой труженицей, всегда сохраняла благожелательность и никогда не падала духом». Каждое утро она выходила на работу в семь утра и раздавала то теплые свитера, то сгущенное молоко, то еще что-нибудь. Она постоянно задерживалась на работе допоздна. «Мы уже раздали свитера, чулки, шарфы и фартуки, обеспечив ими 3500 детей, а поскольку нам приходилось все это раздавать собственноручно, у нас почти не оставалось времени на еду и на сон… Такие раздачи – очень тяжелая работа, но она того стоит», – сообщали Хейнс и Уоттс в лондонский штаб квакеров в феврале 1921 года. Они занялись распределением еды и прочих необходимых запасов, привозя все это прямо в лесные школы, детские больницы, родильные дома и кухни для грудничков. Взамен они получали письма, рисунки, поделки и прочие свидетельства детской благодарности, дававшие им понять, что их помощь ценится. Однажды два мальчика из клуба юных натуралистов даже прошли пешком восемь километров по грязи, чтобы пригласить Хейнс и Уоттса на праздничное выступление, которое дети подготовили к первому дню весны[192].
Хейнс очень неплохо говорила по-русски, что позволяло ей без труда общаться с русскими. В тот первый год она устроила небольшой рождественский праздник для местного сиротского приюта: как вспоминала Брайант, Хейнс «сидела вечерами и делала украшения из фольги, в которую заворачивают табак, и вот так, из кое-каких новых запасов, которые прибыли как раз вовремя, она нарядила очень милую рождественскую елку». Хейнс и Уоттс быстро завоевали доверие советских чиновников, потому что, как выразилась Брайант, «все видели, что они никогда не ввязываются в политику». На праздничном мероприятии в декабре 1920 года заведующий отделом стран Антанты и Скандинавии народного комиссариата иностранных дел РСФСР Сантери Нуортева заявил, что Друзья – «единственная благотворительная организация, которую Советская Россия не может упрекнуть в неоправданной деятельности, выходящей за рамки заявленных целей». Поясняя это замечание, Хейнс и Уоттс обращались с настоятельной просьбой в лондонский центр своей организации:
Это унаследованное доверие вселяет в нас острое желание: не выполнять и даже не получать просьб о выполнении каких-либо заданий, которые могли бы вызвать превратные толкования[193].
Пользуясь своей хорошей репутацией, квакеры начали распределять гуманитарную помощь и от имени других агентств, в том числе Американского Красного Креста, который Советы считали «официальной американской организацией». Не все сотрудники относились к воспитательным методам большевиков с таким же восторгом, как Хейнс, Уоттс и некоторые другие волонтеры-квакеры. Иные квакеры даже беспокоились, что их могут заподозрить в поддержке большевистского режима, и кое-кто просил Хейнс и Уоттса выпустить заявление, где бы они пояснили, что помощь русским детям еще не свидетельствует о солидарности с большевистскими целями; однако делать это Уоттс и Хейнс отказались, причем Уоттс аргументировал свой отказ тем, что квакеров, вероятнее всего, и так воспринимают как «буржуазных филантропов, пытающихся настроить здешний народ против своего правительства». В феврале 1921 года фонд Save the Children выразил сомнение в том, допустимо ли оказывать помощь детям, посещающим школы, где им «промывают мозги» большевистской пропагандой. Они считали, что эти дети ходят в школу «ради бесплатной кормежки», а там «их притесняют и насильно вдалбливают в голову ненавистные им идеи». Представитель фонда дошел до того, что заявил: «Друзья, работающие в России, стали орудием в руках советских властей». Уоттс в ответ указал на то, что в большинстве стран школьное обучение является обязательным и что никто не заставляет детей участвовать в политических занятиях. Однако если члены фонда Save the Children «желают быть уверенными в том, что присылаемая ими материальная помощь не будет использоваться как приманка для приобщения детей к коммунистическому учению», то ее можно направлять исключительно в дошкольные учреждения[194].
В апреле (через полгода после приезда) Хейнс наконец получила велосипед, и ей больше не нужно было идти полтора часа пешком или платить по два доллара за такси всякий раз, когда требовалось добраться от дома до склада. В следующем месяце доставили и несколько автомобилей, правда, в не очень хорошем состоянии. После короткой поездки в только что доставленном «форде» Хейнс отметила: «Тормоза неисправны, работают только три цилиндра, рожка нет, зато колеса крутятся, а мотор издает достаточно шума, чтобы предупреждать прохожих о нашем приближении». Да и в любом случае, продолжала она, «мы рады, что получили [машины] вовремя – как раз к раздаче мыла и молока». В июне 1921 года миссия ломилась от продуктов. «На дворе у нашего склада не протолкнуться от грузовиков, фургонов-фордов, крестьянских телег, фаэтонов, а еще там часто толпятся босоногие ребятишки – они приходят пешком с кувшинами и канистрами за драгоценным растительным маслом»[195]. Когда Уоттс взял долгожданный отпуск, Хейнс весьма ловко управлялась со всем хозяйством в одиночку. Но было совершенно понятно, что тут необходимы помощники.
Хейнс и Уоттс сходились во мнении, что к отбору волонтеров-новичков нужно подходить весьма строго:
Среди кандидатов не должно быть никаких диванных мечтателей-социалистов; охотники за сенсациями столь же нежелательны: здесь предстоит тяжелая, серьезная работа, не более увлекательная и гораздо более трудоемкая, чем жизнь дома, зато очень интересная и целиком осмысленная, если она действительно по душе.
В итоге самым большим препятствием, которое помешало им найти новых работников, оказалось сопротивление самих русских. Максим Литвинов, тогдашний народный комиссар иностранных дел, заявил, что даст разрешение на въезд сотрудникам АКДСО не раньше, чем США согласятся принять российскую торговую делегацию или представительство. Однако вскоре разразился голод, и это существенно изменило ситуацию[196].
О проекте
О подписке