Цитаты из книги «Уровни жизни»

Глубина – это моральное и психологическое измерение; вместе с тем глубина – измерение физическое.

Теорию фотографии, говорил он, можно усвоить за час, техникой можно овладеть за день, а вот чему невозможно научиться, так это чувству света, пониманию внутренней сущности позирующего и «психологическому аспекту фотографии – я не считаю это понятие чересчур амбициозным».

Соединить двух человек, которых никто прежде не соединял, – и мир, возможно, изменится, а возможно, и нет. Они могут рухнуть и загореться или загореться и рухнуть. Но порой – порой возникает нечто качественно новое, и тогда мир меняется. Вместе, при первом подъеме, давая первое оглушительное чувство подъема, они составляют нечто большее, чем по отдельности. Вместе они видят и дальше, и отчетливей. Естественно, любовь порой распределяется неравномерно; иное, по-видимому, случается редко.

лом аннулируешь результаты испытаний, которые выдержали одни знакомые и провалили другие. Когда тебя, наконец, покинут мысли о самоубийстве (если вообще покинут). Когда вернется бодрость духа и удовлетворенность, пусть даже эта бодрость духа более хрупкая, а нынешняя удовлетворенность не идет ни в какое сравнение с радостями прошлого. Когда скорбь станет «просто» памятью о скорби – если такое возможно. Когда мир вновь станет «просто» миром, а жизнь опять вернется на равнину, на тот же уровень

Впрочем, бывают минуты, знаменующие подобие успешного завершения. Когда высыхают слезы – ежедневные, неизбежные слезы. Когда возвращается сосредоточенность, которая дает возможность, как прежде, читать книги. Когда уходит страх перед театральным фойе. Когда можно раздать часть вещей (сложись у Орфея жизнь иначе, он бы отнес то красное платье в какой-нибудь благотворительный магазин). А дальше? Чего ждать, чего искать? Времени, когда жизнь превратится из оперы в реалистическую беллетристику. Когда мост, под которым проезжаешь день изо дня, вновь станет обычным мостом. Когда ты задним чис

Но скорбь таит в себе много ловушек и опасностей, которые неподвластны времени. Жалость к себе, изоляционизм, презрение к миру, эгоистическая исключительность – все аспекты тщеславия. Смотрите, как я страдаю, как никто меня не понимает, – это ли не доказывает, как сильно я любил? Может, доказывает, а может, и нет. Мне доводилось видеть, как люди «изображают скорбь» на похоронах; пустое дело. Оплакивание тоже способно превратиться в состязание: смотрите, как я его (ее) любил(-а), и вот эти мои слезы служат главным доказательством (и гарантируют мне первый приз). В уме, если не на языке, крутится: я упал с большей высоты, чем вы все, – взгляните на мои разорванные внутренности. Скорбящие требуют сочувствия, но досадуют, когда их приоритет подвергается сомнению, и недооценивают страдания тех, кто пережил точно такую же утрату.

В Новом Орлеане она купила аллигатора, который по приезде во Францию испустил дух, опившись молока и шампанского.

Призадумался об осадах и о том, что мужчинам полагается осаждать женщин, покуда те не сдадутся.

участников движения, для тех, кто не знает утраты, они таковыми и остаются.

Скорбь, как сама смерть, обыденна и вместе с тем уникальна. Вот банальная параллель. Сменив марку машины, ты вдруг начинаешь замечать, как много на дороге именно таких автомобилей. Они отпечатываются в сознании, как никогда прежде. Потеряв самого близкого человека, ты вдруг начинаешь замечать, как много вокруг вдов и вдовцов. Прежде они, как и автомобили, оставались для тебя почти незамеченными; для других