Подкупленный названием, я прикусил наживку первых глав без оглядки, предвкушая как минимум жирно-извивающуюся таинственную мистику, а как максимум – пыльный детектив, который похож на лакированный сундучок без надписей, найденный на чердаке и наполненный загадочными предметами, абсолютно не подходящими друг к другу, но постепенно складывающимися в паззл общей ладной истории.
Но в итоге крючок крепко перехватил меня за горло и повлёк, потащил, поволок сквозь череду досужей болтовни такого количества людей, с которым я не имел чести общаться суммарно за последние несколько лет.
Грешен и каюсь в рыбьей памяти на имена, поэтому наделён привычкой конспектировать персонажей, чтобы заметки в блокноте выступали в роли услужливого секретаря, нашёптывающего мне на ушко, с кем имею честь говорить, почему этот незнакомец радостно машет рукой, а тот – глядит так, словно я съел его домашнего любимца. Но в случае с Фаню это игра в одни ворота, конспекты вам едва ли будут полезны, поскольку сходу не угадать, какой персонаж – стержень, на который нанизываются ключевые события, а какой – проходящий проходимец, призванный походя скрасить ваш досуг, уколоть остротой, оживить блёклую сценографию, подсветить черты другого персонажа или бездарно потратить время всех присутствующих, канув в пустоту после своего небольшого камео.
Брюзжание глубоководного удильщика, которого поманили на червячка, а в итоге принялись насильно кормить бульоном, байками, шепотками и пересудами, направлено не столько на Фаню, сколько на тех, кто оборачивал роман современной обёрткой, идя на всяческие ухищрения, чтобы под блеском тугого корсета из обещаний мистической головоломки не виднелся даже кусочек пухлого бочка викторианской тяжеловесности. Эти обещания с обложки формируют предвзятое отношение, ведь сам по себе «Дом у кладбища» - замечательный представитель своей эпохи, но бесконечно скучен сегодня как детектив, и совсем несостоятелен как мистический роман.
Стоит понизить градус ожиданий, как на передний план выходит насыщенный и пёстрый язык автора, отчего хочется поаплодировать переводчиками, поскольку острая наблюдательность автора рвёт удушливое болото пустопорожней болтовни своих героев меткими, ёмкими и занимательными остротами, которые хочется запомнить.
— А как ваш пациент, доктор? — осведомился майор О'Нейл.
Доктор прикрыл глаза, слегка передернул плечами и медленно покачал головой:
— Случай тяжелый, майор. Говорить почти нечего, сэр, и сразу всего не расскажешь.
Изумительная прелесть лаконичной иронии, тонкой иглой которой автор подбивает войлок характера героя!
С другой стороны, автор склонен к нахрапистой демонстрации собственной эрудиции по поводу и без, но и это сложно вменять ему в претензию, поскольку подобное нагромождение фактов характерно для времени и среды, в которой написан роман. Но всех пытливых зануд, что стремятся выгуглить каждое новое имя на странице, должен предупредить, что гуглилка в какой-то момент просто устанет.
— <...> Плиний называет внезапную смерть величайшим счастьем в жизни. Не больше ли оснований для такого утверждения у нас? Множество достойнейших римлян, как вам известно, покинули этот мир именно внезапно. Квинт Эмилий Лепид, выходя из своего дома, ушиб большой палец ноги о порог и испустил дух; Гней Бабий Памфил, джентльмен в преторском звании, умер, когда задавал мальчику вопрос, который час; Авл Манлий Торкват, консуляр, скончался за обедом, поглощая ватрушку; Луций Тусций Валла, врач, подавился вином с медом, Аппий Сауфей — яйцом; Корнелий Галл, претор, и Тит Гатерий, всадник, — оба умерли, когда целовали руки своим женам. И я бы мог добавить еще немало имен, по всей видимости, так же хорошо вам знакомых.
Если же вы способны пропускать подобные перечни с лёгкой душой, не проверяя поимённо, или если, о великие, для вас все упомянутые – известны, то мне остаётся только в трепетном восхищении трясти фонарём на своей глубоководной морде, ибо вы — счастливцы.
В сухом остатке – вот чего так не хватает «Дому у кладбища!», сухого остатка! – мы имеем пухлую книгу, в которую щедрой рукой автора вложено такое количество перипетий, персонажей и жанров, что у читателя зубы сводит от такого излишества, поскольку чем дальше читаешь, тем больше книга напоминает сладкую мечту восьмилетки – чтобы на завтрак мороженое, на обед торт, на ужин печенье с мороженым и тортом, политое сливками и присыпанное мармеладом. К началу движухи (то есть ближе к концу романа) читатель уже лежит в гипергликемической коме от пресыщения калейдоскопом происходящих событий, что сменяют друг друга быстрее лошадиных ног в галопе. Но дорогу осилит идущий, и потому наградой стойким остаётся прекрасный язык и приятные бонусы в виде баек, западающих в память!