Глава 2

Наблюдая за неотступным падением барометра, капитан Макуир думал: «Видно, быть скверной погоде». Именно так он думал. Хотя ему случалось встречаться с довольно скверной погодой, это определение применялось в основном к погодным условиям, причинявшим морякам легкие неудобства. Если бы какой-нибудь непогрешимо авторитетный источник сообщил ему, что близится конец света, вызванный катастрофическими явлениями в атмосфере, капитан воспринял бы эту информацию как предсказание скверной погоды, не более, поскольку никаких особенных катаклизмов ему пережить не доводилось, а вера не обязательно влечет за собой понимание. Мудрость властей выразилась в акте парламента, согласно которому, прежде чем капитана признают годным к управлению судном, он должен ответить на несколько простых вопросов об ураганах, циклонах и тайфунах. Очевидно, капитан Макуир на них ответил, поскольку командовал пароходом «Нань-Шань» в китайских морях в сезон тайфунов, только теперь ничего такого не помнил. Он лишь осознавал, что стоит невыносимо тяжелая, удушающая жара. Он вышел на мостик, но легче не стало. Воздух казался густым и липким. Капитан разевал рот, как рыба, выброшенная на берег, и чувствовал себя не в своей тарелке.

«Нань-Шань» оставлял глубокий исчезающий след на поверхности воды, блестевшей, точно скомканный кусок серого шелка. Бледное, тусклое солнце изливало свинцовый жар и странный неяркий свет. Китайцы в изнеможении валялись на палубах. Своими бескровными, измученными желтыми лицами они походили на больных желтухой. Капитан Макуир обратил внимание на двоих, что лежали навзничь ближе к мостику. С закрытыми глазами они казались мертвыми. Трое других спорили о чем-то на баке. Один здоровый парень, полуголый, с богатырскими плечами, бессильно перевесился через лебедку. Другой сидел на палубе, по-девичьи подогнув колени и склонив голову набок, и с ленивой медлительностью заплетал косу; его пальцы едва шевелились. Дым с трудом выбивался из трубы и не уходил в сторону, а растекался зловещим облаком, испуская запах серы и осыпая палубу сажей.

– Что вы там, черт возьми, делаете, Джакс? – спросил капитан Макуир.

От столь непривычного обращения – хотя слова эти шкипер не произнес, а промямлил, – Джакс вздрогнул как от удара. Он сидел на низкой скамеечке, принесенной на мостик; под ногами у него свернулась веревка, на коленях лежал кусок парусины, и он яростно орудовал парусной иглой. Помощник удивленно поднял голову, его лицо приняло невинное и простодушное выражение.

– Сшиваю мешки из новой партии, которую мы заготовили для угля в прошлом рейсе, – отозвался он вежливо. – Они понадобятся для следующей погрузки, сэр.

– А что случилось со старыми?

– Износились, сэр.

Капитан Макуир, окинув молодого человека подозрительным взглядом, высказал мрачное и циничное убеждение, что больше половины мешков отправилось за борт, да только никто правды не скажет, и удалился на другой конец мостика. Джакс, обиженный необоснованным нападением, сломал иглу на втором стежке, бросил работу, вскочил и вполголоса яростно проклял жару. Стучал винт, трое китайцев внезапно прекратили ссору, а заплетавший косу обхватил руками колени и уныло уставился в одну точку. Бледное солнце отбрасывало слабые, болезненные тени. Волнение усилилось, судно тяжело рыскало в глубоких выбоинах.

– Интересно, откуда взялась эта мерзкая зыбь? – громко произнес Джакс, покачнувшись и с трудом поймав равновесие.

– С северо-востока, – проворчал с другого конца мостика Макуир, понимавший все буквально. – Будет скверная погода. Пойдите взгляните на барометр.

Из штурманской рубки Джакс вышел с задумчивой и озабоченной физиономией, схватился за леер и посмотрел вдаль.

Температура в машинном отделении дошла до сорока восьми градусов. Через решетку котельной поднимался раздраженный гул голосов, чередующийся с сердитым скрежетом и лязгом металла, словно там, внизу, ругались люди с железными конечностями и медными глотками. Второй механик на все корки честил кочегаров за то, что не удержали давление пара. Это был мощный детина с руками кузнеца, и обычно его побаивались, однако сегодня кочегары бесстрашно огрызались и в сердцах хлопали дверцами топок.

Внезапно шум прекратился, и второй механик показался из люка, насквозь мокрый и весь в саже, как трубочист. Едва высунув голову, он принялся бранить Джакса за неправильно прилаженные вентиляторы. Джакс умоляюще развел руками, словно желая сказать: «Ветра нет, что поделаешь… сами видите…» – однако тот не хотел внимать доводам рассудка и сердито блестел зубами на перепачканном лице. Он заявил, что готов взять на себя труд настучать по башке безмозглым кочегарам там, внизу, но пропади оно все пропадом: неужели проклятые штурманы думают, что можно поддерживать пар в этих забытых Богом котлах одними тумаками? Нет, черт возьми! Нужна хоть какая-то тяга. Если это не так, он готов на веки веков превратиться в палубного матроса со шваброй вместо головы. И старший механик тоже с полудня бесится у манометра и скачет как ненормальный по машинному отделению. «Чего вы здесь торчите, Джакс, если не можете заставить своих ни на что не годных калек повернуть вентиляторы к ветру?»

Как известно, отношения между «машиной» и «палубой» на «Нань-Шане» были самыми что ни на есть братскими, вследствие чего Джакс наклонился и сдержанно попросил собеседника не прикидываться идиотом – на другом конце мостика стоит капитан.

Механик мятежно заявил, что ему плевать, кто стоит на другом конце мостика. Джакс, мгновенно перейдя от высокомерного неодобрения к крайнему возбуждению, в недвусмысленных выражениях пригласил его подняться и самому повернуть чертовы вентиляторы куда заблагорассудится и поймать тот ветер, какой получится у такого осла, как он. Второй механик принял вызов, выскочил наверх и набросился на вентилятор по левому борту с такой яростью, точно хотел вырвать его из переборки и швырнуть за борт. На самом деле он всего лишь повернул раструб на пару дюймов, вложив в это движение все силы, после чего безвольно прислонился к переборке рулевой рубки. Джакс подошел к нему.

– О боже! – слабым голосом воскликнул механик.

Он поднял глаза к небу, затем опустил остекленевший взгляд к горизонту, который, наклонившись под углом в сорок градусов, повисел некоторое время на откосе и медленно выровнялся.

– Господи, да что же это?

Джакс, расставив длинные ноги, как ножки циркуля, произнес с чувством собственного превосходства:

– На этот раз непогода нас захватит. Барометр падает как бешеный, Гарри. А вы тут пытаетесь затеять дурацкую ссору…

Услышав слово «барометр», второй механик окончательно взбеленился. Вновь собравшись с силами, он грубо посоветовал Джаксу засунуть этот позорный прибор себе в глотку. Кому какое дело до треклятого барометра? Беда в том, что давление падает – понимаете? – падает! Кочегары теряют сознание, а папаша Раут совсем одурел. Надоела такая собачья жизнь, и начхать, что все это вот-вот взлетит к чертям! Казалось, бедняга сейчас расплачется, но он лишь перевел дух, пробормотал мрачно: «Я им покажу – терять сознание!» – и бросился к люку. Там он остановился на секунду, чтобы погрозить кулаком всему белому свету, издал боевой клич и провалился в темную дыру.

Обернувшись, Джакс увидел сутулую спину и большие красные уши капитана Макуира, который перешел на его край мостика. Не глядя на помощника, он сказал:

– Этот второй механик – чрезвычайно грубый человек.

– Зато чертовски рукастый механик, – проворчал Джакси и, ухватившись за поручни, поскольку предвидел неминуемый крен, поспешно прибавил: – Они не могут удержать давление пара.

Капитан Макуир, не успев среагировать, едва удержался на ногах и налетел на пиллерс, поддерживающий тент.

– Грубиян! – заявил он упрямо. – Если так будет продолжаться, я отделаюсь от него при первой возможности.

– Это все жара, – вступился за механика Джакс. – Отвратительная погода. Тут и святой заругается. Даже здесь, наверху, я чувствую себя так, словно у меня голова обмотана шерстяным одеялом.

Капитан поднял глаза.

– Вы хотите сказать, Джакс, что когда-то обматывали голову шерстяным одеялом? Зачем?

– Это образное выражение, сэр, – невозмутимо ответил Джакс.

– Странная у вас манера выражаться! А что значит «и святой заругается»? Впредь извольте не говорить таких глупостей. Что же это за святой, если он ругается? Думаю, такой же святой, как вы. И при чем тут одеяло… или погода? Я ведь не ругаюсь из-за жары, правда? Просто у него скверный характер, и дело с концом. И какой смысл в таких грубых выражениях?

Так выступил капитан Макуир против использования образных выражений, а под конец и вовсе огорошил Джакса, презрительно фыркнув и сердито проворчав:

– Черт возьми! Я выкину его с судна, если он не уймется.

А неисправимый Джакс подумал: «Надо же! Старичок-то наш совсем разбушевался. Вот тебе и характер! А все из-за погоды. Не иначе из-за погоды. Тут и ангел полезет в драку, не говоря уж о святом…»

Казалось, все китайцы на палубе находятся на последнем издыхании. Заходящее солнце, неестественно маленькое, тускло поблескивало угасающим буроватым светом, как будто с этого утра прошли миллионы столетий и оно доживает свой последний день. С севера надвинулась густая гряда облаков зловещего темно-оливкового оттенка; низкая и неподвижная, она выглядела осязаемой преградой на пути судна. Корабль, зарываясь в волны, медленно шел ей навстречу, словно измученное животное, гонимое к смерти. Медные сумерки постепенно угасали; спустилась темнота, и в небе высыпал рой дрожащих крупных звезд; они мерцали, будто их кто-то задувает, и висели совсем низко.

В восемь часов Джакс вошел в штурманскую рубку, чтобы заполнить судовой журнал. Он старательно выписал из записной книжки пройденное расстояние и курс судна, а в колонке, озаглавленной «Ветер», нацарапал сверху донизу, с полудня до восьми часов: «Штиль». Непрерывная монотонная качка выматывала. Тяжелая чернильница скользила по столу как живая и будто сознательно уворачивалась от пера. Написав в колонке для примечаний слова «Гнетущая жара», он зажал зубами колпачок ручки, как мундштук трубки, и промокнул лицо платком. «Качка сильная, волны высокие, поперечные…» – начал он с новой строки и подумал: «Сильная» – не то слово». Затем написал: «Заход солнца угрожающий. На северо-востоке низкая гряда облаков. Небо над нами ясное».

Распластав руки по столу, он поглядел в дверной проем и увидел, что все звезды, заключенные в раму из тикового дерева, стремительно понеслись вверх по черному небу. Они взлетели и скрылись из виду, осталась только чернота, усеянная белыми пятнами, ибо море было таким же черным, как небо, только с клочьями пены. Когда судно накренилось в другую сторону, звезды вернулись и, мерцая, посыпались вниз; они выглядели не огненными точками, а крошечными блестящими дисками.

Джакс проследил взглядом за летящими звездами и написал: «Восемь вечера. Волнение усиливается. Сильная качка, палубу заливает. Кули размещены на ночь, люк задраен. Барометр продолжает падать». Он остановился и подумал, что, возможно, ничего не будет. Затем решительно заключил: «По всем признакам надвигается тайфун».

На выходе из рубки ему пришлось посторониться, чтобы пропустить капитана Макуира, молча ступившего на порог.

– Будьте добры, закройте дверь, Джакс, – крикнул из рубки капитан.

Джакс повернулся, закрыл дверь и насмешливо пробормотал:

– Видно, боится простудиться.

Его вахта начиналась позже, однако он жаждал общения с себе подобными и благодушно заговорил со вторым помощником:

– Все не так уж плохо, как считаете?

Второй помощник шагал взад и вперед по мостику; ему приходилось то быстро семенить вниз, то с трудом карабкаться в гору. Услышав Джакса, он остановился и устремил взор вперед.

– Ничего себе волна! – сказал Джакс, покачнувшись и касаясь рукой палубы.

На этот раз второй помощник издал какой-то недружелюбный звук.

Это был немолодой плюгавый человечек со скверными зубами и без малейших признаков растительности на физиономии. Его спешно наняли в Шанхае, в том рейсе, когда прежний второй помощник задержал судно в порту на три часа, ухитрившись (капитан Макуир так и не понял, как это у него вышло) упасть за борт и угодить на пустой угольный лихтер, стоявший у борта. Беднягу пришлось отправить на берег в больницу с сотрясением мозга и какими-то переломами.

Джакса его недружелюбие ничуть не смутило.

– Китайцам, должно быть, весело там, внизу, – сказал он. – Им еще повезло, что «Нань-Шань» – самое устойчивое судно из всех, на каких мне приходилось плавать. Ого! Ничего себе!

– То ли еще будет, – буркнул второй помощник.

Из-за острого носа с красным кончиком и тонких поджатых губ он всегда имел такой вид, словно внутри кипит от злости, а его лаконичность граничила с откровенной грубостью. Все свободное от вахт время он сидел у себя в каюте. Едва прикрыв дверь, он затихал, словно моментально погружался в сон. Однако матрос, который приходил будить его на вахту, неизменно заставал помощника в одной и той же позе: лежал на спине, голова покоилась на несвежей подушке, а глаза раздраженно сверкали. Писем он никогда не писал и, казалось, ни от кого не ждал новостей. Однажды как-то он упомянул о Вест-Хартлпуле, да и то с крайним возмущением по поводу грабительских цен в каком-то пансионе.

Подобных людей можно найти, если понадобится, в любом порту мира. Они чаще всего неплохо знают свое дело, обычно нуждаются, порочных наклонностей не проявляют и неизменно носят клеймо неудачника. На борт такие попадают случайно, судно их не интересует, они живут в своем замкнутом мирке, ни с кем не заводя дружбы, а от места отказываются в самый неподходящий момент. Уходят, ни с кем не попрощавшись, в каком-то захолустном порту, где другие просто побоялись бы остаться, прихватив свой облезлый морской сундучок, тщательно перетянутый веревкой, словно там спрятаны бог весть какие сокровища, уходят с таким видом, будто хотят расстаться навсегда.