Образование принцев долгое время являлось одной из самых неразрешимых проблем, стоявших перед монархами. Выбор ментора и учебного плана не раз менял ход истории и, несомненно, формировал умы юных наследников трона в отношении их взглядов на загадки, с которыми они сталкивались позднее. Точный и дисциплинированный ум принца-консорта еще в 1849 году так оценивал эту проблему: «От хорошего воспитания принцев, в особенности тех, которым суждено править, во многом зависит благополучие мира».

Действуя согласно этому предписанию, принц, еще когда его старший сын лежал в колыбели, разработал при содействии неподражаемого барона Стокмара ту суровую тщательно прописанную дисциплину, от которой затем все свое детство стонал король Эдуард VII и про которую его биограф писал: «Несмотря на то что эта система разрабатывалась с наилучшими намерениями, она, безусловно, была испорчена своим пренебрежением к особенностям нормального мальчика, каким бы ни было его общественное положение».

Памятуя свои собственные страдания, король Эдуард, когда пришел его черед выбирать наставника для своих сыновей, с большим волнением и осторожностью выбрал преподобного Джона Нила Далтона, которого так проникновенно описал сэр Гарольд Николсон в своей биографии короля Георга V. Мистеру Далтону удалось заслужить любовь и восхищение своего воспитанника, чьим личным другом и советником он оставался до самой своей смерти в должности каноника Виндзора в 1931 году, когда ему было уже за девяносто.

Если для короля Эдуарда воспоминания о детстве и учебе были несчастливыми, то у короля Георга все было совсем наоборот, и если король Эдуард хотел для своих сыновей участи противоположной его собственному опыту, то король Георг стремился воссоздать счастливые отношения, существовавшие между ним и его братом и мистером Далтоном. Для этой цели он выбрал мистера Генри Питера Хенселла, которому весной 1902 года поручил своих сыновей.

В то время мистеру Хенселлу исполнилось тридцать девять лет. Сын сельского джентльмена из Роксхэма, графство Норфолк, он учился в Малверн-колледже, где добился выдающихся успехов в английском, истории и как член крикетной и футбольной школы 11; а также в Мадлен-колледже Оксфорда, где он получил награду второй степени по истории. Затем он стал школьным учителем сначала в Росселле, а потом в Ладгроуве и был выбран герцогом Коннаутским в качестве наставника для его сына, принца Артура, которого тот недавно отправил в Итон. Внешне он был высоким и привлекательным, в отличие от покойного мистера Рэмси Макдоналда, бакалавра без особого чувства юмора. Но помимо того, что он был из Норфолка, принца Уэльского привлекла в нем слава заядлого яхтсмена. Он не отличался дружелюбным характером и был склонен надолго впадать в прострацию, когда с трубкой в руках подолгу смотрел в пространство невидящим взглядом. Тем не менее он сумел завоевать прочную привязанность своих юных подопечных, которые называли его «мидер» – детское искажение слова «мистер» – и еще долгое время переписывались с ним после того, как вышли из-под его опеки^[14].

Однако следует признать, что мистер Хенселл не был ни прирожденным учителем, ни идеальным наставником. С другой стороны, справедливости ради, следует добавить, что он прекрасно сознавал свои недостатки и поначалу опасался за успех эксперимента. К его чести, он понимал, что с 1870-х годов, когда мистер Далтон давал уроки принцу Эдди и принцу Георгу, многое изменилось, и то, что мистер Гиббс открыл спустя полвека, а именно что многие юношеские недостатки принцев проистекали от нехватки общения со сверстниками. Он был глубоко убежден и не раз высказывал эту уверенность принцу Уэльскому – последний сразу же наложил на это вето, – что принцу Эдуарду и принцу Альберту было бы намного лучше в хорошей начальной школе, где они получили бы опыт участия в соревновательных играх и занятиях, научились сочетать жесткость и мягкость и быстро начали вести нормальную школьную жизнь.

Своим иногда странным способом мистер Хенселл стремился создать в Йорк-Коттедже атмосферу, максимально приближенную к такой школе. В угловом помещении первого этажа он оборудовал классную комнату с двумя стандартными партами, черной доской, книжными шкафами и т. д. Здесь перед завтраком, с 7:30 до 8:15, мальчики готовились к занятиям. С 9 до 13, а также между чаем и ужином они делали уроки. В некоторых случаях мистер Хенселл с помощью мистера Джонса организовывал детские футбольные матчи между принцами и мальчиками из местной школы, но сомнительно, чтобы кто-нибудь получал от них большое удовольствие.

Однако основным недостатком мистера Хенселла была его чрезмерная добродетель, та добродетель, которой он обладал в силу своей эпохи и происхождения. Он действительно словно сошел со страниц одного из великих романов о школьной жизни декана Феррара. Он был одним из «мускулистых христиан» церкви Святого Уинфреда^[15], и это не повлекло бы за собой больших сложностей, если бы он не ждал, что его ученики тоже проникнутся достоинствами героя романа Феррара «Эрик, или Мало-помалу». Но с ними этого определенно не произошло. Они росли совершенно обычными маленькими мальчиками, не обладавшими ни какими-то особенными пороками, ни выдающимися добродетелями по сравнению со своими сверстниками. Они были жизнерадостными и умными, но зажечь в них искру стремления к учебе наверняка было бы непростой задачей для любого наставника. Старания мистера Хенселла вдохнуть в них эту искру закончились, похоже, чем-то вроде выстрела с сырым запалом.

В Королевском архиве Виндзора хранятся тетради в кожаных переплетах, содержащие еженедельные, а иногда и ежедневные отчеты мистера Хенселла принцу Уэльскому об успехах и поведении его сыновей. В них – даже если сделать скидку на неизбежное раздражение, которое вполне объяснимо периодически охватывает тех, кто учит молодежь, – наставнику, по-видимому, редко удавалось преодолеть недовольство, а временами он был просто ворчлив. «Оба мальчика должны подчиняться с большей охотой. Я часто называю их про себя мальчиками послушными со второго раза» (20 сентября 1902 г.). Это такое же типичное вступление, как: «Работа с простым делением разочаровывает больше всего. Я действительно думал, что мы освоили деление на 3, но деление на 2, похоже, выше его [принца Альберта] понимания» (25 июля 1902 г.). И еще: «Мне очень жаль это говорить, но на этой неделе принц Альберт устроил две неприятные сцены у себя в спальне. Во втором случае он, как я полагаю, нанес бы своему брату очень сильный удар, если бы в дело вовремя не вмешался Финч. Причем для такого поведения у него не было никакого повода» (16 января 1904 г.). Мистер Хенселл был не склонен замалчивать выходки своих подопечных.

Трудился мистер Хенселл не в одиночку. Со временем он собрал весьма разносторонний штат педагогов. Помимо мистера Джонса ему помогали двое бородатых европейских коллег: М. Хуа, который учил французскому принца Уэльского, а потом принца Георга на «Британнии», а затем стал преподавать в Итоне, и профессор Освальд, учитель математики в школе Тонбридж. Себя мистер Хенселл считал главным среди них, а его методы достаточно хорошо описаны в книге отчетов: «На этой, последней странице второго тома книги отчетов, – писал он 20 мая 1905 г., – не лишним будет, если я приведу несколько наблюдений по важному вопросу о том, как поддерживать учебу и поведение принцев на должном уровне. Тщательный обзор книги отчетов день за днем покажет, что отчеты о плохой работе были отмечены и проработаны мною. Высокое качество отчетов, которые предоставлялись его королевскому высочеству после каждого урока, будет сохранено доктором Освальдом, мистером Дэвидом и месье Хуа. В отношении моей собственной работы и ответственности я предполагаю только составлять отчеты непосредственно о случаях плохого поведения или лености. Такие отчеты могут быть сделаны только после соответствующего рассмотрения и с полной уверенностью».

Можно себе представить, какой эффект производили подобные отчеты на принца Уэльского c его приверженностью к морской дисциплине и жестким викторианским воспитанием. За их получением нередко следовал вызов сыновей в отцовскую библиотеку, предвещавший провинившемуся страшную головомойку. Все дети, даже принцесса Мария^[16], которая на какое-то короткое время оказалась под властью мистера Хеселла, подвергались подобным «внушениям». Больше всех их боялся принц Альберт, отчасти потому, что был самым чувствительным из старших детей, а отчасти потому, что уже тогда страдал заиканием, которое причиняло ему страдания на протяжении всей жизни, с которым он так мужественно боролся и над которым в конечном счете одержал победу.

Истоки и причины заикания принца Альберта трудно определить. Он, несомненно, был очень нервным, возбудимым ребенком, а его первый детский опыт не способствовал улучшению этого состояния. Он был чувствительным, ранимым и склонным слишком серьезно воспринимать свои ошибки и слабости. Это находило свое выражение то в резких приступах депрессии, то во вспышках злости как на себя, так и на других. Но когда принц только начал говорить, он не заикался, и, видимо, эта проблема появилась у него в период от семи до восьми лет. Ее приписывали тому, что его, левшу от природы, заставляли писать правой рукой. Это породило тревожное состояние, известное в психологии как декстрастресс, и могло повлиять на способность говорить. Однако, какой бы ни была причина, у него начались нарушения речи.

Только те, кто сам пережил трагедии, вызванные заиканием, может оценить всю их глубину и остроту, приводящие в бешенство ограничения и фрустрации, горечь унижения и душевные муки, приступы жалости к себе и страшную усталость духовную и физическую. Но, возможно, самое главное ощущение, что ты не такой, как другие, и нежелание принимать помощь, предложенную из жалости. Только величайший такт, сострадание и понимание способны облегчить участь страдальца, однако эти качества не были доминирующими в атмосфере Йорк-Коттеджа.

Поэтому неудивительно, что мистер Хенселл докладывал об отставании принца Альберта в устных уроках и о том, что тот не склонен принимать участие в беседах на французском с мистером Хуа и на немецком с доктором Освальдом. Мальчик с трудом выражал свои мысли на родном языке, не говоря уже об иностранных, и нет ничего странного в том, что, представая перед своим разгневанным отцом, он терял дар речи и не мог защитить себя.

В некоторых аспектах заикание заставляло его чувствовать себя отрезанным не только от родителей, но и от брата с сестрой. Хотя с ними он чувствовал себя более непринужденно и потому меньше стеснялся говорить, оно мешало ему активно участвовать в их шутливой остроумной болтовне, что являлось частью семейной жизни, и он очень страдал, когда дети с бездумной непреднамеренной жестокостью молодости передразнивали его заикание. Замкнувшись в себе, он переходил от периодов мечтательной рассеянности, когда, по-видимому, был не способен сосредоточиться, к вспышкам эмоционального возбуждения, выражавшимся иногда в приподнятом настроении и чрезмерной радости, а иногда – в бурных рыданиях и депрессии. «Le temperament excitable du Prince Albert, sa disposition hative, la facilite avec laquelle il se rebute devant le moindre raisinnament sont les obstacles contre lesquels il y a a lutter et qu’il faut vaincre…»^[17] – писал месье Хуа, проявляя лишь частичное понимание (14 июля 1908 г.).

Но это было не единственным несчастьем, выпавшим на долю принца в то время. Как и их отец, все сыновья принца Уэльского, за исключением самого старшего, страдали от проблем с коленными суставами. Для исправления этого недостатка сэр Френсис Лейкинг разработал систему шин, в которых принц Альберт должен был проводить несколько часов в день и в которых в то время ему приходилось спать всю ночь. Шины очень утомляли его и причиняли боль, но он продолжал их носить.

«Это эксперимент! – писал он матери в Мальборо-Хаус. – Я сижу в кресле, а мои ноги в новых шинах лежат на стуле. Я получил специальный стол, замечательно удобный для чтения, но на данный момент несколько неудобный для письма. Я жду, что смогу к нему привыкнуть».

Помимо этого, шины вызывали определенные душевные муки у мистера Хенселла. «Утренние занятия принца Альберта оказались почти бесполезными из-за шин, которые, должен сказать, подходят ему, видимо, гораздо больше и уже приносят пользу, – сообщал он. – Однако в таких условиях даже совсем небольших результатов можно достичь лишь ценой огромных усилий со стороны учителя» (21 мая 1904 г.). И еще: «Практически все занятия принца Альберта со мной проходят в шинах. Теперь стало совершенно ясно, что такое сочетание невозможно» (2 июля 1904 г.). Однако позднее мистера Хенселла успокоил тот факт, что сэр Френсис Лейкинг распорядился, чтобы злополучные приспособления использовались только ночью, а день оставался свободным для умственного развития. К счастью, лечение оказалось успешным.

Однако не надо думать, что детство принца Альберта проходило в атмосфере, описанной в романе Флоренс Монтгомери «Непонятый». Возможно, он бывал переменчив и мог вести себя бурно, но существовали длительные периоды светлой безмятежности. Семейный круг Йорк-Коттеджа и Мальборо-Хаус был наполнен счастьем. Вечерами принцесса Уэльская садилась за фортепиано и все пели детские песенки. Были и другие сельские развлечения. Мальчики учились ездить верхом, с подачи мистера Хенселла участвовали в мистериях и играли в гольф. В Лондоне наставник водил их по традиционным достопримечательностям, включая зоопарк, Белый город и крикетные матчи.

В ходе подготовки к коронации их дедушки 26 июня 1902 года два принца получили первый опыт королевских развлечений и впервые познакомились со своим историческим наследием. С мистером Хенселлом они ходили в лондонский Тауэр, чтобы посмотреть на драгоценности короны, которые затем надевали их дедушка и бабушка, и в Вестминстерское аббатство, чтобы увидеть коронационное кресло, на котором в течение последних шестисот лет их предков короновали в соверены Англии. Вместе с Британией и всей империей они пережили болезненный шок, разочарование и до какой-то степени тревогу в связи с внезапной болезнью короля и отсрочкой коронации. Но когда 9 августа этот великий день наконец настал, они сидели в аббатстве – два маленьких мальчика, каждому из которых предстояло стать королем, но только одному суждено было короноваться, – в королевской ложе, предназначенной для принцев, одетые в «балморалские костюмы» под присмотром мистера Хенселла и Финча. Очевидцы вспоминали, что они ерзали и постоянно перешептывались, но с благоговением наблюдали, как их отец присягал вновь коронованному королю. Однако катастрофа, случившаяся с одной из их двоюродных бабушек, которая в один из напряженных моментов церемонии со страшным грохотом уронила свою лежавшую на перилах ложи тяжелую тисненую богослужебную книгу в большой золотой сосуд, стоявший внизу, оказалась слишком сильным раздражителем для их чувства приличия и вызвала такое бурное веселье, что принцу Уэльскому пришлось их жестко осадить.

Из всех переездов, в которых дети следовали за своими родителями, они больше всего ждали ежегодной летней поездки в Шотландию. Там, в прекрасном романтическом замке XIV века Абергелди, расположенном в нескольких милях от Балморала, они избавлялись от любых ограничений. Все недели, остававшиеся до отъезда из Лондона, они считали дни. А потом был восторг от ночного путешествия на королевском поезде, раннее пробуждение и подглядывание из-за зашторенных окон в ожидании первого проблеска утренней Шотландии, переезд со станции Баллатер и, наконец, дорогой, прекрасный, чарующий Абергелди. Там принцы и их сестра дружно обследовали суровый ландшафт по берегам реки Ди и по ходу дела осваивали мастерство ловли лосося, охоты на рябчиков и травли оленей. Они с восторгом и страхом думали о том, что в башне замка обитает дух несчастной женщины, которую сожгли как ведьму, и приходили в радостное возбуждение, проходя в ветреный день по качающемуся подвесному мосту через Ди. Однако самое большое удовольствие доставляла головокружительная езда на велосипедах, когда на полном ходу, пригнувшись к рулю, они бесстрашно рисковали свернуть себе шею, а Финч, следовавший за ними по пятам, охрипшим голосом выкрикивал бесполезные предостережения. Постепенно длинные дни становились короче, и впереди маячила грусть, сопровождавшая последнюю неделю перед возвращением в Лондон, прощание с любимыми местами, печаль от отправки велосипедов на поезде в Сендрингем и, наконец, безысходная тоска от расставания с Шотландией до следующего года.

Эти ежегодные поездки в детстве зародили у принца Альберта любовь к Балморалу, соперничавшую с его любовью к Сендрингему. Эти чувства он сохранил на всю жизнь, став первым королем, унаследовавшим от королевы Виктории глубокую и сильную привязанность к этому шотландскому дому.

В 1905 году, вскоре после возвращения со своих шотландских каникул, принц и принцесса Уэльские снова расстались со своими детьми. С середины октября до начала мая они были с государственным визитом в Индии. Принцы и их сестра снова остались на высочайшем попечении своих бабушки и дедушки, а непосредственно под властью мистера Хенселла и мадемуазель Дюссо. Нынешняя ситуация несколько отличалась от той, что была четыре года назад. Король Эдуард больше занимался государственными делами, чем в 1901 году, когда он заменял им родителя. В 1905-м трения с партией консерваторов вынудили Артура Бальфура уйти в отставку, и подавляющее большинство, которое сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман и либеральная партия получили на всеобщих выборах 1906 года, принесли с собой первые невнятные отзвуки тех яростных конституционных бурь, которым суждено было омрачить последние дни царствования короля Эдуарда и начало царствования его преемника.

По этим и другим причинам король и королева бывали в Сендрингеме реже, чем раньше. Но когда они приезжали, прекрасные отношения между ними и внуками возникали снова, и их сказочно прекрасные визиты из Йорк-Коттеджа в Большой дом возобновлялись. Путы дисциплины снова слабели. «Из-за того, что они так поздно возвращались из Сендрингема, стало практически невозможно провести экзамены», – писал мистер Хенселл. А тяга к обществу бабушки и дедушки заставляла принцев пренебрегать, или в любом случае отвлекаться от их сыновних обязанностей по написанию писем родителям. Эта оплошность немедленно вызвала выговор из Дели. «Вы с Дэвидом, похоже, не поняли, что мы хотим, чтобы вы оба каждую неделю писали маме и мне по очереди, как это делает Мэри», – увещевал принц Уэльский своего второго сына. «Дэвид должен был написать мне на прошлой, а не на этой неделе. Не понимаю, как произошла такая путаница». А мистеру Хенселлу он написал: «Мальчики должны писать принцессе и мне каждую неделю по очереди, так чтобы оба писали еженедельно».