Цитаты из книги «Зима тревоги нашей»

По большей части люди не интересуются никем, кроме себя. Как-то раз девушка-канадка, в чьих жилах текла шотландская кровь, поведала мне историю, которая проняла ее, а рассказ о ней пронял меня. Повзрослев, она почувствовала, как все на нее смотрят, и отнюдь не дружелюбно, отчего она то краснела, то ударялась в слезы. Ее дед, шотландский горец, резко выдал: «Если б ты знала, насколько людям плевать на все и вся, ты бы с ума не сходила!» Она излечилась от смущения, я же уверился в неприкосновенности моих тайн, потому что это правда.

Сила и успех – выше любых моральных принципов, выше критики. Выходит, дело не в том, что́ ты делаешь, а ка́к ты это делаешь и как называешь. Есть ли в людях, в самой глубине души, предохранительное устройство, способное остановить или наказать за проступок? Не похоже.

том в банке. Женщина, стареющая в одиночестве, – бесполезный, никому не нужный хлам, морщинистое недоразумение без семьи и близких, которые бы над нею кудахтали и растирали больные места.

Неправда, что есть один общий свет или мировой костер. Каждый несет свой собственный огонек, и каждый одинок.

Поправка в кодекс Морфи: при непредвиденных обстоятельствах немедленно меняй план.

Выходит, дело не в том, что́ ты делаешь, а ка́к ты это делаешь и как называешь. Есть ли в людях, в самой глубине души, предохранительное устройство, способное остановить или наказать за проступок? Не похоже. Наказание настигает лишь в случае неудачи. По сути, если преступник не пойман, то и преступления никакого нет.

Подойди к делу основательно: начни с самого начала и припомни все, что сможешь, до конца. Каждый раз, когда оно будет возвращаться, проделывай это снова и снова. Довольно скоро ему надоест, и посыпятся отдельные куски, а потом и все исчезнет.

Для моей жены, моей Мэри, заснуть не сложнее, чем закрыть дверцу шкафа. Сколько раз я с завистью наблюдал, как это происходит. Ее прелестное тело чуть вздрагивает, она будто укутывается в кокон. Легкий вздох, глаза закрываются, губы безмятежно складываются в мудрую и отстраненную улыбку греческой богини. Она улыбается всю ночь, дыхание вибрирует в горле – на храп совсем не похоже, звук такой, будто котенок мурлыкает. На миг температура у Мэри резко подскакивает, и от тела рядом со мной исходит свечение, потом температура падает, и Мэри уже далеко. Не знаю, куда она уходит во снах. Она утверждает, что ей ничего не снится. Конечно, снится. Просто сны ее не тревожат либо тревожат так сильно, что к моменту пробуждения она их уже не помнит. Она любит сон, и сон отвечает ей взаимностью. У меня, увы, все иначе. Я сражаюсь со сном и в то же время жажду в него погрузиться. Думаю, разница между нами в том, что Мэри знает – она будет жить вечно, из одной жизни она шагнет в другую с той же легкостью, с которой переходит от сна к пробуждению. Она знает это всем телом, всем своим существом и думает об этом не больше, чем о том, как дышать. И поэтому у нее есть время на сон и отдых, время на то, чтобы ненадолго прервать свое существование. Что же касается меня, то я интуитивно чую: однажды, рано или поздно, моя жизнь закончится. И я изо всех сил борюсь со сном, взываю к нему и даже порой заманиваю. Сплю я с чувством щемящей тоски, в яростных муках. Мне это известно, потому что в момент пробуждения я все еще ощущаю сокрушительный удар. Заснув, я не отдыхаю вовсе. Мои сны – продолжение дневных тревог, доведенных до абсурда, они похожи на маленьких человечков, пляшущих в масках рогатых зверей.

Женщина, стареющая в одиночестве, – бесполезный, никому не нужный хлам

Мы умеем посылать ракеты в космос, но так и не научились излечивать ни злобу, ни тревогу.