Цитаты из книги «Портреты (сборник)»

Но ни один художник не сравнится с Гойей в честности. Честности в полном смысле слова, означающей способность смотреть реальности в лицо и в то же время хранить верность своим идеалам. Гойя мог скрупулезно, мастерски гравировать наружность мертвеца или жертвы пыток, а потом написать внизу наспех – нетерпеливо, гневно, в бессильном отчаянии: «За что?», «Больно видеть это», «Вот для чего ты рожден», «Что бы еще учинить?», «Это хуже». Неоценимое значение Гойи для нас заключается в том, что честность

Свет в его работах безжалостен по той простой причине, что выставляет напоказ жестокость. Некоторые из офортов серии «Бедствия войны», изображающие резню, напоминают освещенные сигнальной ракетой руины после бомбежки: свет заполняет провалы точно таким же образом.

До сих пор спорят о том, объективным или субъективным художником был Гойя, от чего он больше страдал – от собственных болезненных фантазий или от того, что видел воочию: деградацию испанского двора,

все это протест против безрассудного использования человеком своих возможностей. И вот что делает протесты Гойи столь отчаянно важными для нас, после Бухенвальда и Хиросимы: он знал, что когда разложение не имеет предела, когда человеческие возможности жестоко извращаются, тогда и преступник, и жертва способны на любое зверство.

Уникальная сила его творчества обусловлена тем, что он так чувственно переживал страх и ужас предательства Разума.

Рисунок Гойи с точки зрения метода остается загадкой. Практически невозможно сказать, как именно он рисовал: с чего начинал рисунок, как анализировал форму, какую выработал систему для передачи тональных отношений. Из его работ нельзя извлечь ответы на все эти вопросы, поскольку его интересовало исключительно, что он рисует. Его дарование как в области техники, так и в области воображения было феноменальным. Его владение кистью можно сравнить с безупречным мастерством Хокусая. Его сила визуализации предмета была столь точной, что часто при переходе от подготовительного наброска к законченной гравюре не менялась ни одна линия. Каждый его рисунок отмечен печатью его личности. Однако в определенном смысле рисунки Гойи столь же безличны и автоматичны, столь же лишены темперамента, как следы ног на земле: весь интерес заключен не в следах, а в том, что они открывают картину происшествия, в результате которого появились. Какова же природа характерного отклика Гойи на события? По-видимому, несмотря на все разнообразие запечатленных им происшествий, во всех есть некая единая подспудная линия. Его главной темой были последствия небрежения, которое проявляет Человек (порой доходя до истерической ненависти) по отношению к своей самой драгоценной способ

способ видения, присущий Гойе, можно попробовать описать как по сути театральный. Не в уничижительном смысле слова, а в том смысле, что он постоянно думал, как использовать действие, чтобы ярче воплотить характер или ситуацию. Его композиции театральны. Его работы всегда предполагают встречу, столкновение. Фигуры не собраны вокруг какого-то естественного центра, они как бы сходятся из-за кулис. И воздействие его полотен тоже имеет драматическую природу.

Лучше любого другого художника Ватто умел передать, как ниспадает шелк – и как на ниспадающий шелк падает свет.

Все течет… Но в этом течении Ватто расставляет свои акценты, свои знаки определенности, неподвластные потоку. Такие знаки заставляют щеку чуть повернуться, большой палец – слушаться запястья, женскую грудь – давить на руку, глаз – прочно сидеть в глазной впадине, дверной проем – открывать пространство за ним, накидку – обрамлять голову. Такие знаки вклиниваются в каждый рисунок, как разрезы в шелке, сквозь которые проступает анатомия, скрытая за блестящей поверхностью.

Его наброски животных полны характерной для их движений плавности. Во всем есть это приливное движение, медленное и постепенное: поглядите на шерстку его кошек, на детские волосы, на изгибы раковин,