Что такое вязание?

В самом общем виде вязание можно определить как формирование трикотажного полотна посредством переплетения сплошной нити пряжи^[5]. В случае ручной работы вязальщик использует для создания петли две спицы или более, круговые или прямые; он протягивает петлю через полотно и закрепляет в процессе вывязывания прямых и обратных рядов. Основой полотна служат два типа петель – лицевая и изнаночная (они и формируют прямой и обратный ряды соответственно). Для создания узора или специфической текстуры ткани требуется модифицировать (и/или изменить) это сочетание, пропуская петли или провязывая несколько петель вместе; можно скручивать или поворачивать нить и/или все полотно, использовать нити разных цветов и т. д. Внешне все выглядит очень просто – мастер всего лишь протягивает нить сквозь полотно, формируя новую петлю. Однако это чрезвычайно сложное занятие. Одна из респонденток рассказывала: «Вы не можете пойти учиться вязать и ожидать, что после одного занятия сможете связать пару рукавиц. Это навык; чтобы приобрести его, нужно потратить время. Когда я смотрю на восьмидесятилетних женщин, я думаю, что никогда не буду обладать теми знаниями, что они, никогда не буду так же хорошо вязать, – а я занимаюсь этим уже двадцать пять лет. Я говорю своим ученикам, что учиться вязать – все равно что овладевать новым видом спорта и новым языком одновременно: это занятие требует упорства, практики и тренировки пальцев и умственных способностей. Нельзя просто так взять и связать вещь»^[6]. В этом и заключается дилемма вязания. Кажется, все очень просто – любой может научиться вязать; и вместе с тем это дело очень сложное и требующее самоотдачи. Вязальщица и историк Монтс Стэнли признавала: «У вязания проблемы с имиджем. Думаю, беда в том, что вязание давно пало жертвой собственного успеха. Базовые методы ручного вязания внешне довольно просты, и представление об этом глубоко укоренилось в нашем коллективном восприятии. Как только мы минуем стадию новичка, вязание превращается в сложное дело и приобретает новые смыслы. Но этого никто не замечает»^[7].

Формированию адекватного представления о вязании мешает и его широкая распространенность: мы сталкиваемся с вязанием повсюду. Многие вещи, которые мы носим, поверхности, по которым ступаем или на которых сидим, представляют собой вязаное полотно. Иными словами, вязание ассоциируется с демократичными объектами и практиками, настолько многочисленными и обыденными, что их попросту считают чем-то само собой разумеющимся. Вязание ускользает из поля зрения во многом из-за стигмы простоты, которая противоречит уровню мастерства вязальщиков и сложности процесса изготовления вещи.

Кроме того, вязание исторически представляло собой домашнюю практику; считалось, что люди обычно вяжут дома, это занятие привычно, хорошо знакомо и ассоциируется с семейным бытом. Не случайно распространенные представления о вязании включают в себя образы старушек в креслах-качалках, позвякивающих спицами и потихоньку плетущих полотно из нити. Это настолько устойчивый и яркий образ, что слоган в рекламе хлопьев «Shreddies» («Шреддиз») звучал так: «Связанные бабушками» («Knitted by Nanas») – остроумное обыгрывание образа пшеничных подушечек, внешне похожих на вязаное полотно. Тесная связь вязания с домом влечет за собой пренебрежение. Вязание имеет привкус ностальгии, предстает гендерно маркированным пережитком прошлого, который не только не соответствует новым модным течениям, но даже выглядит несколько смехотворно.

Автору хотелось бы привлечь внимание читателя к текстильной практике, результаты которой настолько широко распространены, что попросту игнорируются, воспринимаются как нечто само собой разумеющееся и не рассматриваются как достойные внимания. Мне хотелось бы поразмышлять о том, как вполне обыденный, казалось бы, феномен приобретает особый смысл, каким образом его можно анализировать, а также каковы способы и методы исследования и интерпретации маргинальных творческих практик. В силу специфики темы книги мне пришлось ограничиться изучением преимущественно американской и британской вязальных практик, однако иногда я обращаюсь к европейской и австралийской практикам, чтобы создать у читателя более развернутое представление о современном вязании.

В настоящей книге вязание рассматривается во всех его проявлениях (искусство, ремесло, дизайн, мода, предметы повседневного обихода и практики) в широком социальном и идеологическом контекстах. Поэтому потребовалось воспользоваться самыми разнообразными методами исследования, чтобы расширить традиционные подходы к этому вопросу. Для автора принципиально важен междисциплинарный характер исследования. Оно опирается на методы, используемые в антропологии, устной истории, истории дизайна, истории культуры и в социальной истории, социальной географии, а также использует подходы, принятые в терапевтических и культуральных исследованиях. Перечисленные методы оказались продуктивными при анализе эстетики, локаций, контекстов и причин, обусловливающих те или иные практики вязания на протяжении всего изучаемого периода. Ключевое значение для предмета исследования имел язык ремесел, поскольку вязание – это именно ремесло. Иначе говоря, это навык, приобретаемый в результате обучения: повторяющиеся действия, которые осуществляются преимущественно вручную.

Методы устной истории позволяют услышать голоса, которые ранее игнорировались или маргинализировались. Автор разговаривала с художниками, дизайнерами и ремесленниками Великобритании, континентальной Европы, США и Канады, а также с любителями-вязальщиками в Великобритании. Ретроспективный контекст обеспечивали сведения, почерпнутые из архива проекта «Массовое наблюдение» (Mass Observation – MO) в Великобритании. Эти два подхода позволяют судить о том, как воспринимается вязание, одновременно в количественном и качественном аспектах, в макро- и микрокосме.

Автор книги надеется, что разнообразие методологических подходов позволит полноценно описать вязальные практики и объекты, а также разрушить стереотипы и предубеждения, связанные с представлениями о роли вязания в современном мире. В каждой главе вязание рассматривается с новой точки зрения. Автор исследует предмет, обращаясь к логике феминизма, постмодернизма, психоанализа и постмарксизма, и каждый следующий шаг в процессе анализа призван продемонстрировать, что теоретическая оценка способна помочь прояснить запутанное положение вязания в современном обществе.

Разумеется, эта книга не отражает опыт каждого любителя вязания. Не является она и сколько-нибудь полным путеводителем по современной культуре вязания. На избранном материале автор предлагает спектр новых методов анализа вязания, новых способов видения этого феномена, обусловленных выходом за границы отдельных дисциплин. Речь не идет о некритичном восхищении: предлагаемая работа – именно аналитическое исследование языка, литературы, иконографии вязания, а также мотивов, которыми движимы его приверженцы. И вместе с тем одну из задач книги составляет формирование пространства, в котором вязание имеет признанную ценность и подлежит обсуждению. Таким образом, книга отдает дань всем, кто вяжет, независимо от квалификации, намерений или мотивов. Не так важно, что именно эти люди вяжут и для кого, движет ли ими желание высказаться или им просто нравится это занятие, – автор относится к ним с равным уважением. Кроме того, автору хотелось бы, чтобы люди наконец уделили вязаным вещам чуть больше внимания. Где бы ни были эти вещи – в галереях, на подиумах, на малых детях или в глубине шкафа – всякий раз мы сталкиваемся с особой культурой.

Глава 1
Вязание и гендер

Думая о вязании, мы, как правило, думаем о женщинах: вспоминаем о пожилой даме, позвякивающей спицами в кресле-качалке, или об одежде, связанной матерями, тетушками или бабушками. В коллективном сознании вязание имеет отчетливую гендерную спецификацию. Это происходит, прежде всего, потому, что вязание – домашнее занятие. Поэтому оно ассоциируется с женщинами. Настоящая глава посвящена гендерным аспектам вязания. Я рассмотрю вязание как домашнее занятие и досуг, а также проанализирую устойчивость этих представлений, сохранивших актуальность в XXI веке.

Встав на феминистскую точку зрения, я рассмотрю традиционное представление о вязании как о принципиально женском занятии и своеобразном маркере фемининности. Опираясь на тексты, описывающие гендерно маркированные культурные и пространственные границы, я попытаюсь заново осмыслить, какое значение имеет вязание для женщин, да и для мужчин. В данной главе также будет показано, что вязание не только вписывается в жесткие гендерные модели, но и разрушает их.

Иными словами, вязание рассматривается здесь как намеренно маргинализованное (но не маргинальное) занятие. В главе обсуждаются причины возникновения этого феномена и особенности его восприятия в период с 1970-х годов и по сей день.

Феминизм и взгляды на вязание

Ужин запаздывает, говорят, ну и черт с ним, я вяжу. И дом не убран, ну и черт с ним, я вяжу. И я не спасла мир, не похудела на пять килограммов, не сделала эпиляцию, ну и черт с ним, я вяжу^[8].

История феминизма восходит к XVIII веку и к политическим трудам Мэри Уолстонкрафт. В конце XIX века сформировалось женское движение (суфражизм и феминизм первой волны). Я, однако, буду говорить лишь о нескольких этапах развития этого социального феномена в послевоенном обществе – главным образом о второй и третьей волнах феминизма, которые можно описать как освобождение женщин и постфеминизм. Выделение этих периодов обусловлено контекстуально и исторически. Оно предполагает влияние разных направлений философской и политической мысли на вязание и вязальщиков в 1970-е годы и позже. Кроме того, я рассмотрю пути влияния феминизма на вязание как разновидность поп-культуры, или повседневную практику.

Феминизм – политическое движение, поставившее своей целью борьбу с неравноправием мужчин и женщин. Деятели движения полагают, что в патриархальном обществе женщины традиционно подвергались социальной маргинализации^[9]. В этом обществе мужчины наделены привилегиями и доминирующим статусом, а женщина воспринимается как «Другой», обладающий подчиненными функциями. Данную точку зрения разделяют большинство приверженцев феминизма, хотя многие из них и расходятся в трактовке сути патриархального общества и конкретных механизмов угнетения^[10]. Основой патриархата служит владение частной собственностью. В XIX веке с ростом буржуазной культуры патриархат приобретает все более явно выраженные формы и определяет каждый из аспектов повседневной жизни. Феминистки поставили своей задачей исправить положение дел и вернуть женщинам достойное место в истории и соответствующий социальный, культурный, экономический и политический статус. Свидетельством патриархального неравенства служат, в частности, такие ключевые понятия, как «пол» и «гендер». «Пол» – категория биологическая, «гендер» – культурная; эта дихотомия обусловливает воспроизведение и легитимизацию патриархальной системы. Иными словами, феминизм является оппозиционным или маргинальным движением, участники которого пытаются оспорить и изменить положение вещей, считающееся нормой.

В 1970-е годы положение феминизма упрочилось, он получил более широкое признание. Причиной тому послужили изменения в законодательстве, подтверждающие и защищающие принцип равенства мужчин и женщин: были приняты законы о равных возможностях и равной оплате труда. Оба закона имели серьезное социокультурное значение. Образ женщины в медиапространстве и в повседневной жизни изменился. Бурному обсуждению подверглась тема женского труда и отдыха, в том числе и вязания.

В основном идеологи второй волны феминизма рассматривали вязание как средство угнетения женщин, то есть как домашнюю работу, отнимающую много времени и практически никем не вознаграждаемую. Они считали вязание рутиной, механизмом порабощения, привязывающим женщин к дому, где они заняты обыденными, скучными и низменными делами^[11]. Кроме того, вязание – молчаливый труд; этот труд невидим, его никто не замечает и не признает, и, соответственно, он не обладает социальной и культурной ценностью. С домом традиционно связана и экономика вязания. Этот навык – признак хорошей и бережливой хозяйки, способной сделать одежду из подручных материалов. Вязание не связано с рыночными и денежными отношениями, оно прочно заключено в границах женского мира, доминантой которого служит нравственная экономика. Да, вязание требует времени, мастерства и служит способом творческого самовыражения. Однако в силу своей ограниченности и незначительного социокультурного статуса оно может интерпретироваться как один из механизмов угнетения женщин. Это одна из женских рутинных обязанностей, домашний труд, время, потраченное на семью, то есть на других, а не на себя или на признаваемое и вознаграждаемое обществом занятие. Таким образом, складывается впечатление, что вязание представляет собой одно из многих скучных повседневных дел, необходимых для сохранения семьи и поддержания домашнего очага.

Однако представители второй волны феминизма внимательно исследовали значение женских творческих домашних практик, а также взаимосвязь между мужскими и женскими хобби. Они пришли к заключению, что опыт и удовольствие, связанные с подобными практиками, не имеют гендерной специфики. Соответственно, авторы попытались заново осмыслить женские хобби и домашние творческие практики и вернуть им социальную значимость. Деятели феминизма рассматривали, каким образом женщины используют вязание для творческого самовыражения и обретения ментального личного пространства посредством повторения одних и тех же действий. Авторы отмечали, что на протяжении XX века умение вязать действительно служило признаком экономной хозяйки. Вместе с тем женщины зачастую тратили время и силы лишь на то, что им нравилось, а дешевые и функциональные вещи, которые было скучно вязать, попросту покупали. Дебби Столлер, редактор феминистского журнала Bust («Бюст»), а также основатель и автор руководства по вязанию «Stitch’n’Bitch» («Вяжи и сплетничай»)^[12], отмечала: «Почему, черт побери, вязание не заслуживает такого же уважения, как любое другое хобби? Почему им пренебрегают? Главное различие между вязанием и, скажем, рыбалкой, резьбой по дереву или баскетболом заключается в том, что вязанием традиционно занимались женщины. Пожалуй, это единственная причина его скверной репутации. И вот когда я это осознала, до меня дошло: люди, которые смотрят сверху вниз на вязание, на домашние дела и на самих домохозяек, вовсе не сторонники феминизма. Это антифеминистская позиция – полагать, что ценны лишь те вещи, которые делали или делают мужчины»^[13].

По мнению Столлер, один из главных успехов феминизма обернулся его неудачей. Писательница усматривает внутреннее противоречие в тезисе, согласно которому женщины вяжут потому, что их вынуждает к этому патриархальное общество. Если же они находят удовольствие в вязании, то это занятие считается чем-то неважным и не выдерживающим сравнения с мужскими развлечениями. Кроме того, женщину считают успешной, если она способна конкурировать с мужчинами в традиционно принадлежащих им областях деятельности и одновременно исполнять женские роли домохозяйки и матери. Теоретически женщина может быть кем угодно и делать то, что ей больше нравится, однако общество по-прежнему оценивает ее, ориентируясь на мужскую модель успеха. При этом женщину никто не освобождает от необходимости выполнять традиционно приписываемые ей обязанности. В контексте многообразия предписываемых ей ролей, рецептов успеха и постоянного давления идеальных образов (таких, например, как Марта Стюарт, Джо Фрост, Найджела Лоусон и др.), транслируемых медиа, успешная современная постфеминистская женственность предстает конкурентоспособной, сложной и в конечном счете абсолютно нереализуемой моделью^[14]. Это одна из ключевых тем постфеминизма, или третьей волны феминизма.

В постфеминистской культуре вязание обрело новую жизнь. Сегодня оно рассматривается как публичная социальная деятельность, содержание которой обусловлено намерениями и желаниями каждой отдельной вязальщицы. Постфеминизм, или феминизм третьей волны, отличается от предыдущего этапа движения тем, что трактует гендер как нестабильный феномен. Сторонники феминизма больше не руководствуются жесткой оппозицией мужского и женского начал и рассматривают механизм формирования идентичности скорее как бриколаж.

Постфеминизм исходит из представления, согласно которому задачи феминистского движения в целом выполнены, и сегодня женщины, приложив определенные усилия, могут добиться всего, чего угодно, без помощи мужчины. Эта точка зрения выглядит эгалитарной, ориентированной прежде всего на личность, а не на коллектив, и многообразие ролей и идентичностей, предполагающееся в рамках этой модели, сбивает с толку. Кроме того, поскольку репрезентация идентичности/идентичностей осуществляется посредством потребления и демонстрации товаров, можно также заключить, что постфеминизм являет собой лишь один из аспектов капитализма (свободы потребления), а не служит утверждению личной или социальной свободы.