Глава 1

Кинтбери, март 1840 года

– Мисс Остин, – раздался голос откуда-то сзади. – Прошу меня простить. Я не знала, что вы здесь.

Кассандра обернулась. Улыбнуться она еще смогла, однако не шелохнулась и так стояла на пороге дома викария. О, как бы ей хотелось выразить свои чувства – и она даже ощутила где-то в глубине души знакомые потаенные всплески былой экспансивности, – но сейчас просто-напросто слишком устала. Ее старые косточки растрясло после утомительного путешествия дилижансом из Чотона, где она жила, а стылый речной ветер пронизывал насквозь. Она стояла рядом со своим багажом и ждала, пока Изабелла подойдет ближе.

– Мне пришлось наведаться в ризницу, – на ходу объяснила Изабелла, шагая от церковного кладбища. Она и так всегда была незаметной и бесцветной, а теперь на ней, бедняжке, разумеется, было траурное платье, которое сидело скверно и ничуть не украшало ее щуплую фигуру. – Остаются еще кое-какие дела… – На фоне зеленого склона, усеянного примулами, она скользила как тень. – Еще столько всего переделать…

Если что-то и приковывало взор к Изабелле, то разве только гончий пес рядом. И хотя голос Изабеллы звучал донельзя виновато, но сама она шла на диво неторопливо. Даже Пирам, который вместе с хозяйкой перешел с травы на дорожку, посыпанную гравием, двигался будто неохотно, волоча лапы.

Кассандра подозревала, что ее появлению не рады, и, если это вправду было так, могла винить лишь себя саму. Одинокой женщине не пристало заживаться на этом свете, когда от нее уже нет никакой пользы. Это просто невоспитанно. Она приехала без приглашения, у Изабеллы сейчас свои заботы: положение неловкое, но вполне понятное. Хотя пес, пожалуй, мог бы и выказать радость появлению гостьи.

– Дорогая моя, вы так добры, что позволили мне приехать.

Она обняла Изабеллу – та держалась как воплощенная хладнокровная вежливость – и обласкала Пирама, хотя откровенно предпочитала кошек.

– Но неужели вас никто не встретил? Разве вы не позвонили в дверь?

Разумеется, Кассандра позвонила в дверь. Она прибыла почтовым дилижансом, и шума и суматохи было более чем довольно, чтобы ее прибытие не осталось незамеченным. Кучер дернул дверной колокольчик раз, и еще раз. Людей вокруг она успела увидеть предостаточно: мимо непрерывным потоком катились телеги, и на них ехали с полевых работ батраки, прошла стайка мальчишек, промокших до колен, с головастиком в ведре. Кассандре нестерпимо хотелось заговорить с ними – она обожала головастиков и еще больше обожала ребятишек, охваченных невинной страстью к живности, – но мальчуганы словно бы не заметили ее. А в доме на звонок так никто и не откликался, хотя эта строптивая служанка – как бишь ее? Память Кассандры, всегда поразительно крепкая, теперь начала изнашиваться, пусть лишь по краям, – служанка наверняка отлично знала, что Кассандра стоит за дверью.

– Я приехала некстати. Ах, Изабелла! – Кассандра взяла ее руки в свои, заглянула в бледное личико. – Скажите, как вы?

– Нелегко пришлось, Кассандра. – Глаза Изабеллы покраснели. – Тяжело пришлось. – Она с трудом овладела собой. – Однако скажите, как вам теперь нравятся старые места? Вы уже успели осмотреться?

– Здесь все в точности как прежде. Милый, милый Кинтбери…

Дом приходского священника целых сорок пять лет играл в жизни Кассандры важную роль – хорошо знакомый, пусть временами печальный, но неизменно любимый. Белое строение в три этажа приветливо смотрело на восток, в сторону древней деревушки; по одну его сторону сад спускался к реке Кеннет, а по другую поднимался к приземистой норманнской церкви. Дом этот воплощал все, что было дорого Кассандре: семью и труд, честную, простую, добропорядочную жизнь. Этот прекрасный образчик английского домостроения Кассандра ценила неизмеримо выше, чем строения куда более величественные – даже Годмершем, Стоунли и даже Пемберли, – и ей от всей души хотелось очутиться внутри, в кресле, у огня, в тепле. – Так мы?..

– Разумеется. Но где же все? Позвольте, я возьму. – Изабелла потянулась было к маленькому черному саквояжу в руке Кассандры.

– Благодарю, на это у меня сил достанет. – Кассандра прижала саквояж к себе. – Но мой дорожный сундук…

– Сундук? О-о-о… – Бледное лицо Изабеллы ничего не выразило, но ярко-голубые умные глаза проницательно сверкнули. – Уверена, это моя вина – так много было разных дел. – Она приподняла бровь. – А письмо от вас пришло лишь вчера… разве не странно?

Вовсе не странно и даже, по чести сказать, совершенно преднамеренно. Раньше Кассандра никогда не позволяла себе такой невежливости, как явиться без надлежащего уведомления, но на сей раз у нее попросту не оставалось выбора. Поэтому на вопрос она ответила лишь слабой улыбкой.

Не дождавшись объяснений, Изабелла продолжала:

– Я не вполне поняла, надолго ли вы прибыли. Вы намерены погостить у нас подольше?

Теперь Кассандре было совершенно очевидно, что Изабелла недовольна ее прибытием. Возможно, она вовсе не такая уж покорная и тихая и под этой обманчивой мягкой оболочкой таится характер посильнее, чем казалось. Кассандра намерена была пробыть здесь столько, сколько ей понадобится. И твердо решила не уезжать, пока не выполнит намеченного дела. Она пробормотала нечто неопределенное – что, возможно, затем отправится навестить племянника, – изображая несвойственную ей нерешительность, вызванную преклонными летами.

– Фред внесет ваш сундук в дом. Прошу. – Изабелла указала на дверь, которая тотчас отворилась изнутри. – А, вот и вы, Дина.

Ах да. Дина. Нужно запомнить. Дина, возможно, ей еще пригодится.

– К нам прибыла мисс Остин.

Дина приподняла бровь, неприветливо, будто через силу, сделала книксен.

– Прошу, входите.

* * *

Впервые Кассандра переступила порог этого дома еще молодой девушкой. Тогда она была высокой и стройной, и многие по доброте душевной даже называли ее красивой. Встречать ее вышла вся семья, и за спиной у них толпилась и жужжала прислуга, взволнованная, восхищенная. Кассандра тогда застыла и упивалась своим положением, своим могуществом. О сладкий миг!

Время ли сыграло с ней злую шутку или просто тогда на Кассандре был голубой наряд, который ей так шел? Да, сейчас она тоже порой смотрелась в зеркало, если возникала необходимость. И знала, что стройной ее уже не назовешь, скорее сухопарой. Спина, некогда прямая как струна, согнулась, укоротилась; лицо так исхудало и осунулось, что некогда гордый нос – фамильный нос Ли, наследство далеких аристократических предков, – теперь больше напоминал вороний клюв. А те, кто некогда любил ее… их уже нет – да и самой ее уже почти нет. Те же, кто встречает ее сегодня, – бедняжка Изабелла, строптивая Дина, Фред, который протопал через прихожую, с ворчанием волоча сундук, – они, разумеется, знали, какую жизнь она прожила, но не представляли себе суть этой жизни. Ибо кто, взглянув на престарелую даму, увидит молодую героиню, какой она некогда была?

Из прихожей вошли в просторный холл, обшитый деревянными панелями. Кассандра шла покорно, однако ее внезапно охватила тревога. Она поспешила к внушительному камину, оперлась на него, чтобы не упасть, и в ужасе огляделась вокруг.

Где-то совсем рядом раздалось недовольное бормотание Дины: «Господи помилуй. Да она шагнула – и чуть в обморок не свалилась. А у нас и без нее хлопот полон рот». И шепот Изабеллы: «Скорее это от огорчения или она расчувствовалась. В конце концов, она здесь наверняка в последний раз в жизни».

Кассандра благоразумно не подала виду, что слышит их. То был один из разговоров, что ведутся у тебя над ухом, будто ты глухая, – разговоров, которые молодые так часто затевают при стариках. Но разве ее – это ее-то! – могут одолеть сантименты или огорчение, если они годами были ее верными спутниками? Нет. На Кассандру подействовала вовсе не мысль о том, что она приехала сюда в последний раз, – она задыхалась, руки у нее дрожали, – ее охватил страх: вдруг она слишком долго откладывала задуманное? В доме уже воцарился хаос – от вещей начали избавляться.

– Дорогая моя, скажите, вам не дурно? – Изабелла, смягчившись, подставила ей локоть.

Сколько Кассандра себя помнила, над этим камином всегда висел портрет лорда Крейвена, благодетеля Фаулов. Теперь он исчез.

– Вас слишком утомила эта поездка дилижансом, – Изабелла говорила громко, точно с умственно отсталой, а сама тем временем развязывала ленту шляпки под подбородком Кассандры. – Такое долгое путешествие и в такую холодную погоду.

Шляпку сняли. Отсюда Кассандра рассмотрела кабинет, где книжные полки уже зияли пустотами. Какие книги убрали? Когда-то здесь имелось полное собрание сочинений Джейн. Кому оно теперь досталось?

– И к тому же она приехала одна, вы только гляньте. – Дина зашла со спины и начала снимать с Кассандры плащ.

Мебель, еще оставшаяся, выглядела жалкой и униженной, точно рабы на рыночной площади.

– Быть может, ее служанка в отъезде?

– В таком случае позволю себе спросить, кто же за ней присмотрит? – Дина перекинула плащ через руку, взяла шляпку. – Я и вся королевская рать, что ли? Вот уж напугали.

Дом приходского священника, где самого священника уже нет, – всегда прискорбное зрелище. Кассандре более чем неоднократно случалось видывать подобное, и все же каждый раз картина эта действовала на нее угнетающе. В этом доме прожило три поколения Фаулов. Дом переходил от отца к сыну, и все они были достойными священнослужителями, всех небо щедро наградило прекрасными женами – но теперь эта цепь порвалась. Отец Изабеллы умер, ее братья от дома отказались. Вне всякого сомнения, у них были свои причины растрачивать попусту фамильное наследие, и Кассандра от души надеялась, что причины эти были весомыми.

Церковный обычай давал домочадцам покойного священника два месяца на то, чтобы покинуть жилище, уступив его следующему владельцу. И, по негласному закону, церковный обычай возлагал все эти хлопоты на плечи женской части семейства. Бедняжка Изабелла. Ей предстояла горькая, тягостная и печальная задача: всего лишь в два месяца освободить обиталище, которое служило семье домом на протяжении девяноста девяти лет! Разумеется, ей пришлось взяться за дело незамедлительно. Однако преподобный Фулвар Крейвен Фаул скончался всего лишь несколько недель назад. Кассандра прибыла как только смогла. И ее до глубины души потрясло, как далеко уже успела продвинуться Изабелла.

Только подумать: путешествие – столь утомительное, изматывающее, столь безобразно дорогостоящее, – возможно, было предпринято напрасно! Только подумать: то, ради чего она приехала, быть может, уже безвозвратно исчезло!

Кассандру охватила дурнота и головокружение. Изабелла заботливо пригладила ей волосы – должно быть, прическа растрепалась – и повела через холл в глубину дома.

Гостиная в Кинтбери была воплощением красоты в простоте: идеальный куб, стены выкрашены в желтый и удерживают закатный свет. Два окна выходили на обе стороны и смотрели на воду: стой и любуйся, как рыбаки удят на реке или как баржи скользят по глади канала на запад и на восток. Прежде Кассандра из всех комнат больше всего любила эту: гостиная находила отклик в ее душе. Но нынче она вошла в гостиную, трепеща от волнения, заранее терзаемая ужасом перед тем, какое зрелище ее ждет.

Тревога оказалась напрасной. Еще с порога, даже не ступив удобной туфлей на вышитый ковер, Кассандра ощутила, что угрозы нет. В гостиной царили умиротворение и покой. Сам воздух был прежним. И мебель стояла по местам, как и раньше. Значит, она все-таки не опоздала! От облегчения колени у Кассандры едва не подогнулись. Она взглянула на Изабеллу, и в голосе ее прозвучала былая властность:

– Могу ли я привести себя в порядок перед ужином?

* * *

Кассандре и прежде нередко случалось подмечать, что когда хозяин дома умирал, вместе с ним уходил и обычай садиться за стол по всем правилам. Таков был тезис, который сегодняшний ужин обреченно и неминуемо подтвердил. Баранину подали без изысков: просто мясо, без соуса, картофеля или пудинга, и единственным, что сопровождало ее, была капуста, да и та слишком засиделась на грядке. Кассандра улыбнулась, припомнив былые трапезы, некогда так радовавшие ее в этих стенах. Отец Изабеллы всегда отличался высокими запросами и несдержанностью в проявлении чувств. Осмелься Дина подать ему подобный ужин, он не скрыл бы своего неудовольствия.

Но сегодня за столом сидели лишь две дамы, а потому они вежливо возблагодарили Господа, не без усилий разрезали баранину и принялись старательно ее пережевывать. Лишь эти звуки да громкое тиканье часов нарушали тишину. Молчание за обеденным столом оказалось еще одним удручающим нововведением и давалось Кассандре значительно труднее, чем поддавалось мясо.