Н.: Вы говорите о некоей энергии, которая, похоже, беспричинна. Мы знаем энергию причины и следствия, формирующую нашу жизнь, но каково отношение этой другой энергии к той, которую мы знаем? Что такое энергия?

К.: Прежде всего, возможно ли разделить энергию?

Н.: Я не знаю. Продолжайте.

К.: Её можно разделить. Физическая энергия, энергия гнева и так далее, космическая энергия, человеческая энергия – можно разделить энергию на такие «подвиды». Но всё это единая энергия, не так ли?

Н.: С точки зрения логики я скажу «да». Я не понимаю энергию. Иногда я ощущаю то, что я называю энергией.

К.: Почему мы вообще делим энергию? К этому я хочу подвести. К тому же мы можем подходить к этому по-разному. Сексуальная энергия, физическая энергия, умственная энергия, психологическая энергия, космическая энергия, энергия бизнесмена, который отправляется в контору и так далее – почему мы их разделяем? Какова причина такого разделения?

Н.: Похоже, что в человеке есть много частей, которые разделены; именно поэтому мы и разделяем жизнь, как мне кажется.

К.: Почему? Мы разделили мир на коммунистический, социалистический, империалистический, а также на католический, протестантский, индуистский и буддистский, на национальности, на языки – сплошная фрагментация. Почему ум разделил целостную жизнь на фрагменты?

Н.: Я не знаю ответа. Я вижу океан, и я вижу дерево – это и есть разделение.

К.: Нет. Между морем и деревом есть разница – надеюсь, что это так! Но это не разделение.

Н.: Верно. Это различие, а не разделение.

К.: А мы спрашиваем, почему существует разделение, и не только внешне, но и внутри нас.

Н.: Оно внутри нас, и это самый интересный вопрос.

К.: Потому что то, что внутри нас, мы распространяем вовне. Итак, откуда это разделение во мне? «Я» и «не-я». Вы понимаете? Высшее и низшее, Атман и низшее «я». Откуда это разделение?

Н.: Может быть, оно было сделано, по крайней мере вначале, чтобы помочь людям сомневаться в самих себе. Чтобы заставить их усомниться, действительно ли они знают то, что, по их мнению, они знают.

К.: Выяснят ли они это с помощью разделения?

Н.: Может быть, с помощью идеи, что есть нечто, чего я не понимаю.

К.: В человеческом существе присутствует разделение – почему? В чём raison d’être, какова структура этого разделения? Я вижу, что есть мыслящий и мышление – верно?

Н.: Я этого не вижу.

К.: Есть мыслящий, который говорит: «Я должен контролировать эту мысль, я не должен думать это, я должен думать то». То есть имеется мыслящий, который говорит: «Я должен» или «Я не должен».

Н.: Верно.

К.: Это и есть разделение. «Я должен быть этим» и «Я не должен быть тем». Если я способен понять, почему во мне существует это разделение… О, посмотрите, посмотрите! Посмотрите на эти холмы! Чудесно, не правда ли?

Н.: Прекрасно!

К.: И что же, сэр, вы смотрите на них с разделением?

Н.: Нет.

К.: Почему нет?

Н.: Не было того «я», которое могло бы здесь что-то сделать.

К.: В этом всё дело. С этим вы ничего не можете сделать. А с мыслью, как мне кажется, я могу что-то сделать.

Н.: Да.

К.: Следовательно, я хочу изменить «то, что есть». Я не могу изменить то, что есть там, но думаю, что могу изменить «то, что есть» во мне. Не зная, как это изменить, я чувствую себя отчаявшимся и потерянным. Я говорю: «Я не могу изменить», и потому у меня нет энергии, чтобы изменить.

Н.: Именно так человек и говорит.

К.: Поэтому, прежде чем изменить «то, что есть», я должен знать, кем является изменяющий, кем является тот, кто изменяет.

Н.: Бывает, что человек это знает, на какое-то мгновение. Такие моменты уходят. Бывают моменты, когда человек знает, кто видит «то, что есть» в нём самом.

К.: Нет, сэр. Извините. Просто увидеть «то, что есть» – этого достаточно; речь не идёт об изменении.

Н.: Я согласен. С этим я согласен.

К.: Я могу видеть «то, что есть» только тогда, когда нет наблюдателя. Когда вы смотрели на эти холмы, наблюдающего не было.

Н.: Да, я согласен.

К.: Наблюдающий появился лишь тогда, когда вы захотели изменить «то, что есть». Вы говорите: «Мне не нравится „то, что есть“, это нужно изменить», – поэтому мгновенно возникает двойственность. Может ли ум наблюдать «то, что есть» без наблюдающего? Это было, когда вы смотрели на эти холмы, освещённые чудесным светом.

Н.: Эта истина есть абсолютная истина. В момент, когда человек переживает её, он говорит: «Да!» Но опыт человека также показывает, что он это забывает.

К.: Забывайте!

Н.: При этом я имею в виду, что он всё равно пытается такое положение изменить.

К.: Забывайте и испытывайте вновь.

Н.: Но в этой дискуссии – независимо от вашего намерения, – от этой дискуссии исходит помощь. Я знаю – насколько я вообще что-либо знаю, – что этого не могло бы произойти без помощи между нами. Я мог бы смотреть на эти холмы, возможно, и безоценочно, но это не было важно для меня; я не знал бы, что это и есть путь, на котором я должен искать спасения. И это, я думаю, и есть вопрос, всегда возникающий у человека. Может быть, это ум, опять жаждущий что-то схватить и удержать, но тем не менее похоже, что человеческое состояние…

К.: Сэр, мы смотрели на эти холмы. Вы ничего не могли изменить, вы просто смотрели; а потом вы посмотрели внутренним взором, и битва началась. Мгновение вы смотрели без этой битвы, без этой борьбы и подобных вещей. Потом вы вспомнили красоту этого мгновения, этой секунды, и вы захотели вернуть эту красоту снова. Погодите, сэр! Пойдёмте дальше. Так что же происходит? Здесь формируется ещё один конфликт: вы обладали некой вещью и хотели бы обладать ею опять, но вы не знаете, как обрести её снова. Вы знаете, что, если вы думаете о ней, это не то же самое, это уже не то. Поэтому вы прилагаете усилия, боретесь. «Я должен контролировать, я не должен хотеть» – верно? Тогда как если вы говорите: «Хорошо, это прошло, закончилось», этот момент завершается.

Н.: Этому я должен научиться.

К.: Нет, нет.

Н.: Я должен научиться, разве нет?

К.: Чему здесь учиться?

Н.: Я должен познать тщетность этого конфликта.

К.: Нет. Что здесь познавать? Вы сами видите, что этот момент красоты становится памятью, и затем память говорит: «Это было настолько прекрасно, что я должен обрести это снова». Вы озабочены не красотой, вы озабочены поисками удовольствия. Удовольствие и красота несовместимы. Если вы это видите, то с этим покончено. Вы не подойдёте к этому близко снова, как к ядовитой змее.

Н. (смеётся): Возможно, я этого не увидел, так что не могу сказать.

К.: В этом-то и вопрос.

Н.: Да, я думаю, что так должно быть, потому что человек продолжает возвращаться назад снова и снова.

К.: Нет. Это то, что реально. Если я вижу красоту этого света и он действительно необычайно прекрасен, я просто это вижу. Теперь с тем же самым качеством внимания я хочу видеть себя. Это момент восприятия, который так же прекрасен. И что тогда происходит?

Н.: Тогда я жажду его.

К.: Тогда я хочу схватить его, хочу уделять ему внимание, хочу преследовать его.

Н.: И как это увидеть?

К.: Достаточно просто увидеть, что происходит.

Н.: Об этом-то я и забываю!

К.: Это не вопрос забывания.

Н.: Это то, чего я не понимаю достаточно глубоко. Что просто увидеть – достаточно.

К.: Посмотрите, сэр. Когда вы видите змею, что происходит?

Н.: Я пугаюсь.

К.: Нет. Что происходит? Вы убегаете, убиваете её – что-то делаете. Почему? Потому что знаете: она опасна. Вы осознаёте её опасность. Обрыв: возьмём лучше обрыв, пропасть. Вы осознаёте её опасность. Никому не нужно говорить вам об этом. Вы непосредственно видите, что должно произойти.

Н.: Верно.

К.: Далее, если вы непосредственно видите, что красоту этого мгновения восприятия повторить невозможно, то с ним покончено. Но мышление говорит: «Нет, с ним не покончено, память о нём остаётся». Что вы тогда делаете? Вы гоняетесь за мёртвой памятью о нём, не за живой его красотой – верно? И тогда, если вы видите это, истину этого – не словесное утверждение, а истину этого, – с этим покончено.

Н.: Такое видение происходит гораздо реже, чем мы думаем.

К.: Если я вижу красоту этой минуты, она заканчивается. Я не хочу гоняться за ней. Если я гоняюсь за ней, она становится удовольствием. И тогда, если я не могу достичь её, это приводит к отчаянию, страданию и тому подобному. Значит, я говорю: «Ладно, всё кончено». Что тогда происходит?

Н.: Согласно моему опыту, я боюсь, что тогда происходит повторное рождение этого монстра. У него тысячи жизней. (Смеётся.)

К.: Нет, сэр. Когда та красота имела место?

Н.: Когда я смотрел, не пытаясь изменить.

К.: Когда ум был абсолютно спокоен.

Н.: Да.

К.: В самом деле? Верно?

Н.: Да.

К.: Когда вы смотрели, ваш ум был в покое; он не говорил: «Хотел бы я это изменить, скопировать, сфотографировать» – и так далее и тому подобное; вы просто смотрели. Ум не был задействован. Или, скорее, мышление не было задействовано. Но мышление вступает в действие мгновенно. Тогда вопрос: «Как мышление может пребывать в покое? Как можно использовать мышление, когда нужно, и не использовать его, когда оно не нужно?»

Н.: Да, этот вопрос меня чрезвычайно интересует, сэр.

К.: Иначе говоря: почему мы превозносим мышление? Почему мышление стало так необыкновенно важно?

Н.: Кажется, что оно способно удовлетворять наши желания; мы верим, что благодаря мышлению мы можем обрести удовлетворение.

К.: Нет, дело не в удовлетворении. Почему мышление во всех культурах для большинства людей стало столь жизненно важным?

Н.: Обычно человек отождествляет себя с мышлением, со своими мыслями. Если я думаю о себе, то я думаю о том, что я думаю, какие у меня идеи, во что я верю. Вы это имеете в виду?

К.: Не совсем. Помимо отождествления с «я» или «не-я», почему мышление всегда активно?

Н.: А, понимаю.

К.: Мышление всегда работает на основе знания. Если бы не было знания, не было бы и мышления. Мышление действует всегда в поле известного. Будь оно механистичным, невербальным и так далее – оно всегда действует в прошлом. И потому моя жизнь есть прошлое, ведь она основана на прошлом знании, прошлом опыте, прошлых воспоминаниях, удовольствиях, страданиях, страхах и тому подобном, – всё это прошлое. И будущее я проецирую из прошлого, мышление проецирует из прошлого. Таким образом, мышление колеблется между прошлым и будущим. Всё время оно говорит: «Я должен делать то, я не должен делать этого, я должен вести себя хорошо». Почему оно всё это делает?

Н.: Я не знаю. Привычка?

К.: Привычка. Продолжайте. Давайте выясним. Привычка?

Н.: Привычка даёт то, что я называю удовольствием.

К.: Привычка, удовольствие, боль.

Н.: Чтобы защитить меня. Боль, да, боль.

К.: Она всегда действует внутри этого поля. Почему?

Н.: Потому что не знает ничего лучшего.

К.: Нет, нет. Может ли мышление действовать в каком-то другом поле?

Н.: Такого рода мышление – нет.

К.: Нет, любое мышление. Может ли мышление работать в каком-то ином поле, кроме поля известного?

Н.: Нет.

К.: Очевидно, что нет. Оно не может работать с тем, чего я не знаю, оно может действовать только в этом поле. Далее, почему оно действует в этом поле? Вот главный вопрос, сэр, – почему? Это единственное, что я знаю. Здесь защита, здесь уверенность, здесь безопасность. Это всё, что я знаю. Таким образом, мышление может функционировать только в поле известного. А когда оно устаёт – а это случается, – тогда оно ищет чего-то вовне. Но то, что оно ищет, – это всё равно известное. Его боги, его видения, его духовные состояния – всё проецируется из известного прошлого в известное будущее. Потому мышление всегда действует в этом поле.

Н.: Да, я вижу.

К.: Поэтому мышление всегда трудится в тюрьме. Оно может называть это свободой, может называть это красотой, может называть это как угодно! Но оно всегда внутри границ, обнесённых колючей проволокой. Теперь я хочу выяснить, есть ли у мышления какое-то место, кроме этого. Ему нет места, когда я говорю: «Я не знаю. Я действительно не знаю». Верно?

Н.: На какой-то момент.

К.: Я действительно не знаю. Я знаю только это, и я действительно не знаю, может ли мышление функционировать в каком-то другом поле, кроме этого. Я действительно не знаю. Когда я говорю: «Я действительно не знаю», – а это не означает, что я надеюсь узнать, – когда я это говорю, что происходит? Я спускаюсь вниз по лестнице. Тогда это состояние «не-знания» и есть разумность, оно и есть разум. Тогда он и может функционировать в поле известного и волен действовать где-то ещё, если захочет.