Глава 1. Ураган Эми

Теперь, оборачиваясь назад, я понимаю, что жизнь с Эми с самого начала обещала быть чем угодно, но точно не спокойной поездкой. Я родила Эми 14 сентября 1983 года в госпитале Чейз-Фарм, неподалеку от Энфилда, Северный Лондон, в возрасте 27 лет, и она сразу же начала делать все по-своему. За сутки до этого меня срочно привезли в больницу, но оказалось, что схватки были ложными, и меня отправили обратно домой. Следующим полуднем Эми решила, что готова явиться на свет, и второй раз за сутки ее отец Митчелл повез меня в родильное отделение, находившееся в 15 минутах езды от дома. Эми родилась в 22:25 с опозданием на четыре дня.

Я не запомнила, как прошли роды, зато отчетливо помню, как впервые взяла Эми на руки и подумала: «У меня дважды родился один и тот же ребенок!» Мой сын Алекс появился на свет четырьмя годами ранее и при рождении был невероятно схож с Эми, мягкие каштановые волосы, миндалевидные глаза и красивейшие черты лица. Я знаю, что так говорят все мамы, но Эми и Алекс и правда были очаровательными.

Во время второй беременности я была более уверенной и не волновалась о том, что впервые стану мамой. Помню, как боялась, когда Алекс плакал, и как паниковала, когда он издавал звук, значение которого я еще не понимала. Мой адреналин зашкаливал, и я чертовски уставала. С Эми я была куда более спокойной, плюс мне повезло с легкой беременностью. Не считая утренней тошноты, можно сказать, что девять месяцев прошли без сюрпризов – было лишь теплое чувство предвкушения новых родов. Хотя с бегающим туда-сюда трехлеткой у меня не оставалось времени на размышления.

До того как родить, я никогда не представляла себя в роли матери. Я была довольно непростым подростком и часто думала о том, как вообще буду управляться с маленьким человеком. В те годы создать семью и родить детей было почти обязанностью. Все мои друзья так и сделали. Митчелл и я были из еврейских семей: рождение внуков для своих родителей было неписаным правилом. Я не видела себя в традиционной роли, но рождение детей изменило мою жизнь так, как не может больше ничего. Когда я забеременела Алексом, то с первыми его движениями в животе ребенок перестал быть чем-то далеким, он стал МОИМ ребенком. Я безумно полюбила его. Когда родилась Эми, я думала о них двоих как о просто «моих малышах».

Митчелл и я решили родить второго ребенка отчасти потому, что хотели, чтобы у Алекса была сестра или брат, и отчасти потому, что дедушка и бабушка Митчелла были еще живы. Хотелось, чтобы Бен и его жена Фанни, которым уже было за 80, увидели семью в полном составе. Бен управлял барбершопом на Коммершл-стрит в районе Уайтчепел, и мы часто ездили в Восточный Лондон навестить их – нам приходилось вползать по лестницам на последний этаж. Я была бы рада и мальчику, и девочке, но была уверена, что мы ждем еще одного сына.

Мы теснились в небольшой двушке в Винчмор-Хилл, Северный Лондон, которую мы с Митчеллом купили после свадьбы. Теперь, в ожидании Эми, мы решили переехать в дом с тремя комнатами на Осидж-Лэйн, пригородную улочку в районе Саутгейта, недалеко от Брэмфордского суда. Там мы с Митчеллом провели большую часть своей жизни. В нашем новом доме я включала классическую музыку на магнитофоне и бродила по гостиной, разговаривая с Эми, которая росла с каждым днем. «Ты точно мальчик», – приговаривала я, поглаживая живот. Когда я укладывала Алекса спать, он говорил: «Мама, я не могу дождаться рождения братика». На самом деле нас не заботил пол ребенка: главное, чтобы он был жив-здоров. Но втайне я мечтала о дочке. Эми стоила всех месяцев надежд и ожиданий.

За месяц до ее рождения я начала принимать таблетки на основе малиновых листьев. Может, это и миф, но я слышала, что они облегчают боли при схватках. Я почти убедила себя, что рождение этого ребенка пройдет быстро и легко. Как бы не так. Большую часть своих четырехчасовых схваток я провела стоя, чувствуя, как время между ними все сокращается, а сами схватки становятся сильнее. Я протерпела слишком долго для эпидуральной анестезии, так что по приезде в родильную я рассчитывала на одну лишь кислородную маску.

Никогда не забуду, как акушерка хвалила меня за терпение и спокойствие на последнем этапе. Я не могла перестать хихикать, потому что она, очевидно, не слышала воплей, которые я выпускала в кислородную маску при каждой потуге. «Это девочка!» – услышала я ее голос, когда выскочила 3,5-килограммовая Эми. Я аж выпрямилась. «Охренеть!» – закричала я, что было, наверное, неуместно, но мой мозг работал на износ. Девочка? Серьезно? Вау.

Сейчас я иногда думаю, что судьба Эми была предрешена заранее и что она должна была пробыть рядом со мной короткое время. Но в ту секунду я думала о другом. Она была так совершенна, что меня охватило сильное желание прижать ее к себе и защитить. Сегодня детей дают матерям на руки сразу после рождения. Но тогда Эми забрали, помыли, укутали и принесли ко мне в палату уже в люльке. Боль от этой недолгой разлуки сильно расстроила меня. Мне безумно хотелось взглянуть на ее лицо и потрогать ее маленькие ручки, так что всю первую ночь я не спала и любовалась ею. Она была прекрасна. Я не могла отвести от нее глаз.

Для меня рождение девочки стало новым опытом. Каждая мать понимает волнение, связанное с рождением ребенка. Мы все переживаем, что что-то пойдет не так, но я убедила себя, что все началось хорошо. Эми, храни ее Господь, была самой собой с первых секунд, но я интуитивно понимала ее. Когда она была юной, я ощущала, что связь между нами глубоко эмоциональна и совершенна. Я не могла дождаться, когда же настанет время всяких девчачьих ритуалов: выбора одежды, расчесывания волос, болтовни и объятий. Любовь к сыновьям так же сильна, но мальчики намного легче отдаляются от родителей.

Имя Эймс, которое мы с Митчеллом давно выбрали для планировавшегося мальчика, исчезло, а взамен его появилось имя Эми. Еврейская традиция требует называть детей именем, начинающимся на первую букву имени усопшего родственника. Мою бабушку Ханну также называли Энни, так что Эми мы назвали в честь нее, а среднее имя – Джейд – выбрали в честь отца отчима Митчелла Джека.

Алекс был рожден в госпитале Университетского колледжа, в шумном центре Лондона. Тогда матерей с первенцами держали в больнице дольше, чем сейчас, так что на протяжении четырех дней я училась кормить и купать малыша. Из моего окна открывался вид на башню Post Office, выделяющуюся на фоне города. И когда вокруг меня не было нашей огромной семьи, радовавшейся пополнению, я смотрела в окно и мечтала. А после рождения Эми я вернулась в Осидж-Лэйн уже через два дня. Но возле моей кровати в Чейз-Фарм стояло не меньше поздравителей.

И Митчелл, и я росли в больших семьях, осевших в Лондоне в начале 1920-х, так что вне зависимости от повода – будь то рождение детей или бар-мицва – они собирались огромными толпами. Домой дружно вошли мой папа Эдди, мой брат Брайан и сестра Дебра, к ним присоединились бабушка и дедушка Митчелла, а также его родители – мама Синтия и отчим Ларри. Наши дяди, тети, сестры и братья, племянники и племянницы, а также друзья – все они тоже пришли. Появился даже мой нынешний муж Ричард, который был женат на Стефани, моей тогдашней лучшей подруге. Где была наша семья, там были жизнь, шум и смех. Я помню, как Митчелл хвастался Эми всем, чье внимание мог привлечь. Он поднимал ее и вертел в воздухе.

Митчелл обожал детей. Алекс и Эми были его радостью, но с самого начала отцовство давалось ему непросто. Я заметила, что с тех пор, как родился Алекс, весь уход за ребенком был на мне; с рождением Эми ничего не поменялось. Все мои дни состояли из бесконечного цикла стирки грязных пеленок и кормлений, а ночи были беспокойными. Но я держалась, несмотря ни на что.

Сама по себе я очень мирный и спокойный человек. Я обладаю внутренней решимостью, но все мои знакомые скажут вам, что со мной невозможно ругаться. В детстве Эми и Алекса я, к своему несчастью, принимала вещи такими, какими они были, и ничего не говорила во избежание ссор и ругани. Это было и остается моим слабым местом. В то время любой конфликт заканчивался его замалчиванием.

Через день после рождения Эми растерянный Митчелл вошел в палату в своем сшитом на заказ костюме. Обхватив голову руками, он произнес: «Дженис, мне нужно тебе кое-что рассказать». Я вскинула брови. Я знала, что после такой фразы хорошего не жди. Он признался мне, что пару дней назад потерял работу. Не это мне хотелось услышать. Мы только что переехали в новый дом. Нам нужно было выплачивать ипотеку. Я только что родила второго ребенка. Но я знала Митчелла с четырнадцати лет и понимала: он был в курсе, что меня непросто шокировать.

Митчелл был интересным – любил рисковать. С ним жизнь была приключением, и в начале брака мы развлекались от души. Тогда, в своей родильной палате, я знала, что он найдет способ встать на ноги. Но все же я не могла смириться с такой новостью. Я обрадовалась, когда в больницу пришла мама Митчелла и отвезла нас с Эми в спокойную гавань Осидж-Лэйна, где я почувствовала себя в безопасности. Даже сейчас тот старый дом пробуждает теплейшие воспоминания о нашей семье.

В первые месяцы своей жизни Эми была ярким и счастливым ребенком. Она все время просыпалась и плакала по ночам, так что мне приходилось ее убаюкивать. Мы обклеили детскую комнату ярко-желтыми обоями с белыми облачками, и я проводила там много часов, кормя Эми на детском стульчике с идентичной раскраской. Цвета отражали ее личность – очень громкую и веселую. Совсем скоро Эми начала ходить (я помню чувство счастья, которое испытала, видя первые шаги своей дочери). Это было место, где она тренировалась кувыркаться и, вытирая полы своей густой копной кудрявых волос, стоять на голове. И Алекс, и Эми обожали прятаться в коробке для белья с рисунком Али-Бабы, которая стояла у нас в спальне. Меня так забавляли их торчащие из под крышки головы, что я решила их сфотографировать. Каждая из фотографий стояла в рамочке на книжной полке – Эми с одной стороны, а Алекс с другой.

Митчелл привез Алекса посмотреть на Эми в роддом сразу после ее появления. Он присел на стул около моей кровати и нервно улыбнулся, когда Митчелл дал ему на руки его сестренку. Мое сердце чуть не растаяло, когда я увидела их первую встречу. Одетая в белые ползунки и укутанная в пеленку, Эми выглядела огромной в руках Алекса. Он держал ее, боясь уронить. И сказал, что она воняет – от Эми пахло младенческим молочным запахом. Алекс испугался ее, потому что внезапно на его пути появилось краснощекое визжащее нечто. И плюс ко всему – это девочка!

Но как только Эми и Алекс приехали домой и последний перестал злиться, что у него родилась сестра, а не брат, все изменилось. Алекс все время обнимал Эми, отказываясь отпускать, и забирался к ней в люльку. Вскоре они стали неразлучной парочкой. Хотя через пару лет Алекс понял, что иметь младшую сестру не так уж и приятно. «Она как заноза в заднице», – частенько жаловался он мне. Если он шел на занятия по танцам, Эми тоже хотела на танцы. Если у Алекса был друг, то Эми хотела того же самого друга. Первым четко произнесенным словом Эми было «Алекс». Она хотела быть как он и следовала за ним как тень. Но в то же время в ней присутствовал дух соперничества – она никогда не позволяла ему слишком долго удерживать внимание.

Я помню, как спустя несколько лет Алекс готовился к своей бар-мицве, а я записывала на камеру его чтение стихов из еврейской Библии – Торы, которые ему предстояло зачитать на церемонии вслух. Неудивительно, что на той же самой кассете записано, как восьмилетняя Эми практикует свою воображаемую речь. Если Алексу действительно нужно было произнести речь, то Эми просто старалась от него не отставать, хотя ей не надо было готовиться ни к какой церемонии. У меня все еще есть эта запись. Помимо съемок с ее дней рождения, это единственная имеющаяся у меня кассета с ее детским голосом.

Даже тогда Эми редко подолгу молчала. Ее было слышно раньше, чем становилось видно. Она не приходила в гости – она врывалась в гости. Я часто водила ее к Ричарду, чтобы она поиграла с его сыном Майклом, который был младше Эми на четыре месяца. Именно там она получила свое первое прозвище – Ураган Эми. Не успела дверь открыться – она тут как тут. Словно огромный вращающийся вихрь, Эми металась из комнаты в комнату, всегда чем-то занятая, полная энергии и мозолящая глаза.

Я тогда тоже была энергичной. Я работала вплоть до появления Алекса и Эми. Мне нравилось трудиться и зарабатывать собственные деньги. Так было с шестнадцати лет, когда я ушла из школы. Но мне нравилось быть и мамой. Я была поглощена невероятной энергетикой моей дочки, и мне нравилось помогать своим детям искать собственные пути в их юных жизнях. Если подумать, то я поставила перед собой невыполнимую задачу – стать идеальной матерью, потому что моя мама была не такой. Именно это я хотела исправить в отношениях со своими детьми.

Моя бабушка Дебора, еврейская эмигрантка из Восточной Европы, ушла от своего мужа и приехала в Лондон из Ньюкасла без гроша в кармане и с тремя дочерьми. Моя мама, Эстер Ричман, была младшей дочерью. Хоть я и родилась в Бруклине, Нью-Йорк, мы вернулись в Хакни в Восточном Лондоне, когда мне было всего полтора года. Со временем мы проделали традиционный еврейский путь от муниципального жилья Восточного Лондона до Сток-Ньюингтона. Все это было еще до того, как мы с Митчеллом поженились и осели в Саутгейте. Мою семью нельзя было назвать богатой. Испокон веков женщины в моей семье выглядели одинаково – ходила шутка, что мы были настолько бедны, что могли позволить себе только одно лицо. Но на столе обязательно была еда.

Мой папа Эдди, который работал женским портным, был для меня авторитетом. Несмотря на то что после смерти своего отца он и два его брата росли в Норвудском еврейском приюте, папа был спокойным, нежным и добрым человеком. Все любили Эдди. Но у него была трудная жизнь. Он не только провел всю юность в детдоме, но и прошел страшную антисемитскую школу во время службы в армии. Из-за этого еще до нашего рождения он отказался от семейной фамилии Стайнберг и взял новую – Ситон. Ситон, как оказалось, это маленький прибрежный городок на восточном побережье Девона – место, куда Эдди ездил, будучи подростком, и с которым у него были связаны приятные воспоминания.

Несмотря на трудности, отец не падал духом и много работал. Когда он умер за полгода до рождения Эми, мой двоюродный брат Мартин поделился воспоминаниями: они называли моего папу «тетушкой Эдди», потому что ему удавалось совмещать роли и дяди, и заботливой тети. В свои последние годы он поставил себя во главу семейства. Я навсегда запомню стены в его доме, которые он называл своим «залом славы». Там висели фотографии его родителей и братьев, детей и внуков. Каждый раз, когда в нашей семье кто-то рождался, он вешал на стену очередное фото. «У меня нет любимчиков, – однажды сказал он. – Я вас всех одинаково ненавижу».

Таким был мой отец, символ стабильности в нашей жизни. Моя мама Эстер, с другой стороны, не могла спокойно жить. Она была неугомонной и взбалмошной женщиной, вечно искавшей что-то «получше». Это и задержало моих родителей в Нью-Йорке на целых восемь лет. Мама услышала о какой-то большой местной семье и вообразила, что именно в Нью-Йорке мы найдем свое счастье. Но ее ждало разочарование. Папе удалось найти только низкооплачиваемую работу, на что моя мать не рассчитывала, и очень скоро мы вернулись в Лондон.