Цитаты из книги «Бродяги Дхармы»

— Ага, чувак, знаешь, гора для меня — это Будда. Только подумай, столько терпения, сотни тысяч лет она сидит здесь совершенно молча, и как бы молится за все живое в этом молчании, и только ждет, чтоб мы прекратили свою глупую возню.

Только через форму мы можем постичь пустоту.

Вот что с тобою делают леса — они всегда знакомые, издавна утраченные, словно лицо давно покойного родственника, словно старый сон, словно обрывок забытой песни, донесшийся по-над водою, а больше всего — словно золотые вечности

— Когда-нибудь пожалеешь. Почему ты никак не поймешь, чтó я пытаюсь тебе сказать: тебя дурачат именно твои шесть чувств — заставляют верить, что у тебя эти шесть чувств не только есть, но и помогают быть в контакте с действительным внешним миром. Если б не глаза, ты бы меня не видел. Если б не уши — не слышал вон тот самолет. Если б не нос — не чуял полночной мяты. Если б не язык — не отличил А от Б. Если б не тело — не почувствовал Принцессу. Здесь нет ни меня, ни самолета, ни разума, ни Принцессы, нет ничего — да елки же палки, неужели ты хочешь и дальше оставаться в дураках всю свою дурацкую жизнь до минуты?

В этом мире нельзя жить, но пойти больше некуда,

— Ну чего ты тут сидишь целый день? — Я будда, известный под именем Лодырь.

Господа за все, что Он давал мне. Теперь воспоминание о целом долгом и злом дне, о марихуане с мексиканцами в шляпах набекрень, в затхлой комнатенке при свечах, было как сон, дурной сон, как один из моих снов на соломенной подстилке у «Ручья Будды» в Северной Каролине. Я медитировал и молился. На свете просто нет такого ночного сна, что сравнился бы со сном в пустыне зимней ночью, — при условии, что тебе хорошо и тепло в спальнике на гагачьем пуху. Тишина так глубока, что слышишь, как в ушах ревет твоя кровь, — но намного громче тот таинственный рев, который я всегда определяю как звучание алмаза мудрости, таинственный рев самой тишины — величайшее «ш-ш-ш-ш», напоминающее о том, что ты, казалось, давно забыл за напрягом дней, промелькнувших с самого рождения. Как бы мне хотелось попытаться объяснить это всем, кого я любил: моей маме, Джафи, — но словами не описать это ничто и эту чистоту. Есть ли некое четкое и определенное учение, которое можно дать всему живому? — такой вопрос, вероятно, задавали жуколобому снежному Дипанкаре, и ответом его было ревущее молчание алмаза.

О мудрый и умиротворенный дух Пробудительства, все хорошо навсегда, навсегда и навсегда, и благодарю тебя, благодарю тебя, благодарю тебя, аминь.

Верьте, что мир — лишь эфемерный цветок, и будете жить.

поэме про Бадди, которая продолжалась так: «Чья шуточка злая над нами, козлами? Кто, как крыса, свалил — так что след в пустыне простыл? — спросил Монтанский Кент, улучив момент, у друга всех людей, что сидел в норе своей. — То Бог запсиховал, как индеец-нахал? Лишь жизнь Он подарил — да и то всех обдурил: сначала дал всем сад, потом забрал его назад, потом потоп наслал, и человек столько крови потерял. Ответь же нам, приятель, хоть ответ твой неприятен: кто смеется так дико над Гарри и Диком и почему так подла эта Вечная Мгла, в чем смысл и законы всего этого загона?» Я думал, быть может, мне удастся наконец узнать ответ от этих Бродяг Дхармы.