Мои надежды устроиться в Остине наборщиком типографии не оправдались. Я вернулся в графство Белл, и некоторое время потратил на укрощение лошадей, но вскоре для меня нашлось более подходящее занятие. Кайовы, команчи и кикапу внезапно начали беспощадную и жестокую войну против жителей приграничных поселений. Их первая варварская атака произошла далеко от того места, где жил я. 1-го мая 1859 года в западной части графства Белл появился небольшой отряд команчей – они увели с собой нескольких лошадей и насквозь пробили копьем одного маленького – 12-ти лет – мальчика – и все это в присутствии его до смерти напуганных и ошеломленных его матери, и сестер. Индейцы скакали вокруг них, смеялись и всячески издевались над несчастными. Поднялась тревога – люди, вооружившись, отправились в погоню, я тоже был в одном из отрядов. Дикари бежали в горы, к верховьям Колорадо, у Сан-Габриэля мы настигли их. Погоня была настолько жаркой, что индейцы «рассеялись» – они всегда так поступали в подобной ситуации. Нам удалось поймать только одного – гигантского роста человека, хорошо известного всему приграничью – знаменитого команча по имени Большая Нога. Доблестный воин, он сражался до последнего, и перестал сопротивляться только после того, как рухнул в бурные воды Сан-Габриэля, изрешеченный более чем дюжиной пуль надежных техасских винтовок. Его сразу же унесло быстрым течением, но его винтовка, копье, лук и стрелы остались – они были разделены между нашими людьми как боевые трофеи. Большая Нога был могучим великаном – около семи футов роста и идеального телосложения – так что его смерть, должно быть, была большим несчастьем для его сородичей.
Следующим их возмутительный акт, на который нельзя было не обратить внимания, состоял в захвате двух красивых молодых леди из семьи Уитсонов. Эти дамы были в гостях у соседей и уже направлялись домой, когда их внезапно окружили 25 уже прославившихся своей жестокостью дикарей, а затем увезли их с собой – что в тысячу раз хуже самой смерти.
Они жили недалеко от Уэтерфорда, на Бразос-Ривер, и, захватив их, индейцы отвезли их далеко в прерии, ограбили и оставили прямо под открытым небом, без пищи и воды, вдали от ближайшего цивилизованного жилья. В тот момент, когда их нашли, они лежали под небольшим кустом, крепко обнявшись и спокойно ожидая смерти. Было совершенно ясно, что они невероятно истощены и измучены голодом, жаждой и жестоким обращением, поскольку их руки были так изранены, словно они пытались съесть самих себя. К счастью, с нами был опытный врач и хирург, который, не теряя времени, немедленно приступил к их восстановлению. Мы поделились с ними одеждой, а из одеял сделали им юбки, после чего им стало значительно лучше. Около двух часов до захода солнца мы обнаружили их обширной равнине, между Колорадо и Дабл-Маунтин Форк Бразос-Ривер, и уверен, что останься они там еще на 36 часов, живыми бы мы их не нашли.
Мы вышли в тот же вечер и шли потихоньку, а утром уже двинулись полным шагом. У Клир-Форк-Бразос группа разделилась – одни отправились в Гейтсвилль, а друзья и соседи девушек поспешили вернуть их сходящим с ума от горя родителям. Им потребовалось время, чтобы достаточно окрепнув, суметь рассказать нам о своих душераздирающих приключениях. Хоть они и горячо благодарили нас, и их глаза – от радости, что они скоро будут дома – сияли от восторга, их лица все же были грустны. Несмотря на то, что мы сделали все, что в наших силах, чтобы развеселить и ободрить их, пока они были с нами, мы никогда не видели их улыбающимися.
Этот инцидент разозлил все приграничье, и везде, где вновь и вновь звучал рассказ о том, как жестоко с ними обошлись, пламя негодования вспыхивало так бурно, что погасить его могла только кровь команча.
С той поры грабежи, воровство и насилие стали обычным явлением. Уводили лошадей, резали коров, быков и овец, мужчин, женщин и детей убивали, а их жилища сжигали дотла – их изуродованные тела бросали на съедение всепожирающему пламени, но что еще хуже, люди разошлись во мнениях, какое из племен виновно в этих ужасах. Одни – возглавляемые красноречивым Джоном Р. Бэйлором, обвиняла в этих убийствах резервационных индейцев Техаса – несмотря на то, что эти племена находились под опекой и надзором более сильных соседей, – осторожные, энергичные и кристально честные люди, часто подвергавшиеся перекличкам, и одному из их воинов не разрешалось покидать ни одной из двух имевшихся резерваций, не имея на то письменного разрешения.
Капитан Росс был признанным лидером другой партии, он решительно стоял за невиновность индейцев резервации и утверждал, что все нападения были совершены команчами. Кроме того тот факт, что Бэйлор одно время являлся представителем от «Верхней», или Клир Форк резервации, придавал его словам солидности и обеспечил ему множество единомышленников. Майор Нейборс – представитель резервационных индейцев, называл его лжецом, и это стало единственной причиной воинственного марша Бэйлора. Взяв с собой около четырехсот человек, он направился к «Нижней резервации», убивая всех на своем пути. В миле от нее его встретили немногочисленные отряды кэддо, тонкава[3] и вако, и затем состоялась битва, после которой весьма потрепанному Бэйлору пришлось отступить к Клир Форк Бразос. Вскоре его люди стали понемногу разбегаться – одни пошли домой, другие занялись охотой, а самым смелым хватило духу заняться травлей самих команчей.
Волнения только набирали ход, но губернатор Раннеллс не бездействовал. Он быстро собрал команду рейнджеров и отдал ее под командование капитана Джона Генри Брауна, энергичного и мужественного человека, имевшего большой опыт в предыдущих схватках с индейцами и прекрасно знавшего приграничье. Команда собралась в Белтоне, графство Белл, и примерно в середине июня отправилась на индейскую территорию. Я записался в нее на шесть месяцев, если бы меня не уволили раньше, и я предполагаю, что остальные тоже подписали контракт на тот же срок.
Возможно, описание нашего внешнего вида тоже будет интересно читателю. Только вообразите себе – двести мужчин – одетых как угодно, но только не в общую униформу, – вооруженных двуствольными дробовиками, ружьями для охоты на белок и шестизарядными револьверами Кольта, восседающих в испанских седлах, уложенных на спины маленьких, крепких, полудиких, управляемых мексиканскими шпорами лошадей, небритых, немытых, недисциплинированных, но смелых и благородных людей, способных проехать везде – и по дорогам, и по прериям и по лесам, – и тогда вы получите совершенно верное представление о том, как выглядел отряд техасских рейнджеров на марше. В такой толпе невозможно отличить офицеров от рядовых, поскольку у первых нет никакой особой одежды, и все они действуют как единое целое.
Лагерь мы обычно ставили в какой-нибудь лощине, палатки устанавливались по кругу на равном расстоянии друг от друга. Лошадей привязывали к кольям сорокафутовой веревкой, что позволяло им пастись за пределами лагеря до «отбоя», когда их заводили внутрь, а веревку сматывали, чтобы она стала короче. Часовые стояли вне кольца палаток, и на некотором расстоянии от него, в то время как конные часовые находились внутри. Из Белтона мы отправились к Гейтсвиллю, перешли ручей Коу-Хауз-Крик и пересекли горы Оул-Крик Маунтинс. Устраиваясь лагерем у Оул-Крик, мы так радовались, что теперь после тяжелого дня мы сможем несколько часов отдохнуть, но на самом деле вышло совсем по-другому.
Около двух часов ночи, когда все мы крепко спали – тишина была идеальной – нас внезапно поднял ужасный крик, лошади вставали на дыбы и рвались с привязи, их глаза сверкали, а их ноздри раздувались – гнев и страх звучал в их громком фырканье. Стало очевидно, что на нас никто не нападает, но люди, похватав свои ружья, приготовились защищаться. Минут на пять воцарилась полная тишина, но затем вновь раздался страшный вопль, и огромная пума, так неожиданно появившаяся на ветке, прямо под которой стояла капитанская палатка, схватила кусок сырой говядины, который лежал удобно для нее, а потом так молниеносно исчезла со своей добычей, что и выстрелить никто не успел. Животное было настолько крупным и сильным, что, несмотря на то, что эта говядина весила не менее 30-ти фунтов, на быстроту его движений она никак не повлияла. После долгого и искреннего смеха, а также обсуждения многочисленных предположений о том, как эта пума сумела незаметно обойти часовых, в лагере вновь стало тихо, а пока большинство отправилось на боковую, старые охотники небольшими компаниями расселись у лагерных костров и до самого утра «травили байки» о своих замечательных встречах с пумами, медведями и рысями.
На следующий день мы прошли через Гейтсвилль и расположились лагерем на северной стороне города. Его граждане настояли, чтобы мы приняли то обилие их тортов и пирогов, которыми они желали поприветствовать нас, просто потому, что, как выразился один старик, раздавая их нам из огромной и доверху наполненной корзины: «вы идете туда, где такого просто нет». Из Гейтсвилля наш маршрут пролегал через Кросс-Тимберс к Ред-Форк-Бразос. Мы охотились на оленей, диких индеек и пекари, удили рыбу в попадавшихся по пути ручьях, почти на каждой стоянке устраивали бои быков, скачки, бег наперегонки – в общем, веселились много и разнообразно, было много еды и выпивки, короче говоря, славное это было время.
8-го июля мы добрались до деревни кэддо и расположились лагерем у знаменитого железистого источника, воды которого слегка окрашены солями железа. Нам потребовалось какое-то время, прежде чем мы смогли смириться с необходимостью питья соленой воды, но поскольку другой не было, нам пришлось ей пользоваться. После того, как мы разбили наши палатки, я был назначен в команду из 15-ти человек, чтобы сопровождать капитана Брауна в представительство, где он должен был представить свой рапорт.
После того, как потеряв одну лошадь и имея случайно раненого в ногу одного из наших людей, мы вскарабкались на гору и увидели, что представительство охвачено невероятным волнением и тревогой. Капитан Росс – помощник представителя и капитан Пламмер – командир местного гарнизона, по ошибке решили, что мы люди Бэйлора и, соответственно, готовились к активной обороне. Индейцы находились позади солдат, которых выдвинули вперед для защиты подступов к форту, а две заряженные картечью пушки были размещены так, чтобы смести нас с дороги, по которой мы двигались к нему, и в то же время, в резерве, готовый в любой момент выступить, имелся еще небольшой кавалерийский отряд. Мы приблизились к ним на расстояние револьверного выстрела, после чего солдатам дали команду отбой, и все они, столпившись вокруг нас, очень желали узнать, кто мы такие, откуда пришли, что собираемся делать, и как намерены это сделать? Они были очень рады видеть нас. Когда капитан Браун рассказал индейцам о своей задаче и сообщил им, что он лично распорядился выгнать Бэйлора из их страны, они пришли в такой восторг, что с трудом подбирали слова, чтобы в полной мере выразить его. Сопровождаемые своими главными воинами вожди окружили капитана, и в их красноречивой жестикуляции и ломаном английском языке звучало больше дружественности, чем можно было заметить в самых изысканных и блестящих речах.
Это была «Нижняя» резервация – «Верхняя» обладала совсем иным нравом. Их главный вождь – Катампи – был очень воинственен.
Исключительно недоверчивый и подозрительный и хитрый как лиса – его нельзя было просто так убедить в наших добрых намерениях. Он никак не мог понять, почему одна половина людей Техаса хотела воевать с ним, в то время как другая – выступавшая от имени губернатора, стояла за дружбу с индейцами и войну с недавно посещавшим его белыми. Он не признавал никакой власти, кроме власти Соединенных Штатов и своей собственной. Когда ему сообщили, что у нас есть приказ стрелять в любого из его воинов, замеченных вне резервации, он счел нас своими явными врагами, и сам стал первым, кто посягнул на центральную власть.
Затем мы вернулись в наш лагерь в деревне кэддо. Несколькими днями позже, лейтенанта Тоб. Кэрмака с 12-ю людьми отправили в Клир Форк Бразос с приказом осмотреть всю реку – чтобы убедиться, что в зарослях ее густо поросших лесом берегов нет ни одного дикого команча – очень опасное задание – нам приказали стрелять только в том случае, если мы встретим индейца, и никак не иначе.
После продолжительной разведки местности мы обнаружили некоторые следы индейцев, которые привели нас к мысли, что мы находимся в непосредственной близости от значительных сил команчей или кайовы. Тропу мы нашли незадолго до заката, уже смеркалось, поэтому мы оставили ее и на берегу реки разбили наш лагерь. Мы хорошо спрятали наших лошадей, устроили еще один оборонительный пункт у прибрежного мыса, а потом развели костер, но очень небольшой – только чтобы часовому было легче наблюдать за лагерями и лошадьми, после чего улеглись спать. Я занял свой пост первым, а Старый Шарп был вторым, и кроме того, третью смену я должен был отстоять вместо одного заболевшего молодого человека, так что вся караульная служба на ту ночь выпала исключительно на долю Старого Шарпа и мою тоже. Шарп был опытным охотником и лесорубом, он очень часто встречался с индейцами. Общительный и подвижный, около сорока лет, хорошо сложенный, с темными и проницательными глазами, черными волосами и смуглым лицом, он был очень активным и храбрым, а свое прозвище – Старый Шарп – он получил не из-за возраста, а из-за своей импульсивности и причудливости манер. Никогда лагерь не был более застрахован от любой неожиданности, чем тогда, когда он занимал свой сторожевой пост.
Медленно тянулась эта ночь, и так грустно и одиноко чувствуешь себя стоя на посту в самой глубине дремучих лесов Юго-Западе, не слыша ничего, кроме криков ночных птиц, уханья совы, вздохов усталой лошади или дыхания спящих товарищей. Возможно, именно в такие минуты часовой замечает, что все его нынешние тревожные мысли оставили его и теперь в его сознании более приятные мечты – о встрече со своими добрыми старыми друзьями или родными и близкими, нетерпеливо ждущими его скорейшего возвращения. Ужасно, будучи погруженным в сладкую задумчивость, быть вырванным из нее заунывным воем волка, свирепым рыком пумы или, как это часто бывает, тихим шорохом крадущихся мокасин. Очень часто дозорный осознает опасность только тогда, когда звенит тетива и стрела глубоко уходит в его тело. Я очень утомился от непрерывного наблюдения в эту ночь, мое внимание было поколеблено приятными мечтами. Я сделал все возможное, чтобы пронзить мрак леса своим взглядом, чтобы почувствовать малейшее движение. Я напряженно прислушивался к каждому звуку, с тем тщанием, который так понятен тому, кто хоть раз стоял в дозоре, и на ком лежала ответственность за жизни доверившихся ему его товарищей. Я видел их – они спали совсем недалеко от меня – и я чувствовал и знал, что от моей бдительности зависит их безопасность и их жизнь. Моя смена длилась очень долго. Ничто не потревожило торжественной ночной тишины, и когда, наконец, мое время истекло, я пошел будить Старого Шарпа, но едва я тронул его, как внезапный шум, донесшийся от самого обреза воды, мгновенно поднял его на ноги. «Что это?» – спросил он шепотом. «Я думаю, это лошадь», – ответил я, вполголоса, и, оставив Шарпа на посту, спустился к берегу реки – примерно на 8 футов вниз по крутому уклону. Я быстро продвигался вперед, левой рукой защищая свое лицо от нависающих надо мной ветвей, а правой придерживая свой шестизарядный флотский, и тут снова загремели камни, но, не усмотрев в нем звона лошадиных подков, я сразу же пришел к выводу, где-то рядом прячутся индейцы. Я быстро шел на этот звук, который, казалось, в свою очередь, тоже шел мне навстречу, и в тот момент, когда я ступил на каменистый берег, я сразу же столкнулся с взрослым черным медведем – и, действительно, я буквально чуть ли не свалился ему на голову.
О проекте
О подписке