Он не был ученым-политологом. За исключением нескольких дней пребывания в Барселоне, у него не было личного опыта жизни в условиях тоталитаризма. Он был просто журналистом, который много читал и наблюдал. Поэтому удивительно, что теорию, которую он создал на основе мемуаров, биографий, эссе, романов и репортажей, подтвердили такие серьезные ученые, как политологи Карл Иоахим Фридрих и Збигнев Бжезинский, авторы книги «Тоталитарная диктатура и автократия», а также Ханна Арендт, написавшая «Истоки тоталитаризма».
Цитаты из книги «Министерство правды. Как роман 1984 стал культурным кодом поколений»
61
Писатель, который удостоился упоминания в Who’s Who только в год своей смерти и за всю жизнь был награжден лишь литературный призом в 1000 долларов от Partisan Review, очень быстро получил общепринятую репутацию честного и приличного человека.
Одна из причин феноменального успеха романа – талант Оруэлла в создании неологизмов. В 1942 году Оруэлл писал, что «Киплинг является единственным английским писателем нашего времени, который добавил новые фразы в язык»21. После выхода романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» можно в эту категорию добавить и самого Оруэлла. Журналисты любят новые слова, в особенности те, которые упрощают сложные явления. Найджел Нил писал в Radio Times: «Некоторые придуманные им слова: мыслепреступление, дыра памяти, лицепреступление, новояз, нелицо и другие вошли как предупреждение в лексикон 1950-х»22.
Оруэлл переписывался с американским писателем и сценаристом – обладателем «Оскара» Сидни Шелдоном о постановке романа в виде пьесы с сильным антифашистским уклоном.
Впрочем, роман понравился далеко не всем. Джасинда Буддиком, как только узнала, что известный писатель Оруэлл и друг ее детства Эрик Блэр – один и тот же человек, была настолько испугана, что перестала с ним общаться. «Мне роман “Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый” показался ужасной и пугающей книгой. Я не понимала, зачем он ее написал, поэтому я перестала с ним переписываться»92.
Мужчины были без ума от ее танцующего звонкого смеха, не способного скрыть некоторую подспудную грусть. Несмотря на то что она была очень умной, с прекрасным чувством юмора и острым языком, она сомневалась в своих талантах, и ее притягивал гений других людей, в особенности мужчин, значительно ее старше. «Мой отец умер, когда мне было полгода, мой отчим сошел с ума, и никто никогда за мной не “присматривал”»32, – писала она позднее.
В своей записной книжке, которую он вел в больнице, он писал о двадцати потерянных годах и невыполненных обещаниях. Когда Оруэлл был очень занят (что случалось чаще всего), он постоянно переживал о том, что его энергии и таланта не хватит, о том, что «я ленюсь, не успеваю по срокам сдать работу и в целом произвожу крайне мало»13. Ему казалось, что жизнь писателя – это сплошные волнения. В реальности никто никогда (за исключением голоса в его собственной голове) не считал Оруэлла неудачником, но, с другой стороны, если бы этого голоса не было, он бы сделал гораздо меньше.
Он всегда сознательно недооценивал свои произведения, частично из скромности, нежелания настраиваться излишне позитивно, а частично из-за того, что он действительно сомневался в своих способностях. От «Бирманских дней» ему «хотелось блевать»10, «Дочь священника» была «хорошей идеей, которую я запорол»11, а «Глотнуть воздуха» – «ерундой». Оруэлл утверждал, что каждая книга, точно так же, как и каждая революция, – это поражение, и писал, что «любая жизнь, если посмотреть на нее изнутри, представляет собой ряд поражений»12
В течение нескольких месяцев, предшествующих публикации романа, в разговорах и переписке с друзьям Оруэлл упорно пытался принизить значение романа. В письмах он называл его «чертовой книгой»4, «ужасной книгой»5 или «хорошей идеей, потраченной впустую»6. Он писал Варбургу: «Я недоволен книгой, но при этом нельзя сказать, что совершенно разочарован… Мне кажется, что задумка хорошая, но я мог бы написать ее лучше, если бы не был болен ТБ»7.
О проекте
О подписке