2. Маньяк подробностей

(Когда зажигается свет, звучит канкан Оффенбаха, и на сцену со всех сторон стекаются люди. Вроде бы мы во французском ресторане. Официант, мрачный тип со зловещего вида усами, расставляет тарелки и раскладывает вилки-ложки на столе справа, тогда как ДЖОЗЕФ ПУЛИТЦЕР, УИЛЬЯМ РЭНДОЛЬФ ХЕРСТ и МАКГОНИГЛ усаживаются за письменным столом справа, он служит и обеденным столом, а ДЖОН РИС ПЕНДРАГОН развлекает трех СМЕЮЩИХСЯ СЕСТЕР. Они направляются к столу у авансцены слева, который в следующей картине станет баром «О’Шонесси». В этой картине сесть ощущение, что все немного стилизовано, как в бульварной французской комедии. Разве что РИС и МАКГОНИГЛ на протяжение всей пьесы сохраняют реалистичную манеру. Это люди, которых НЕЛЛИ знает и любит больше других. ПУЛИТЦЕР и ХЕРСТ, конечно же, важничают, хотя в последующих сценах становятся более приземленными. СМЕЮЩИЕСЯ СЕСТРЫ выглядят так, будто вышли из какого-то фарса, как и официант, который очень ловко управляется и с тарелками, и со столовыми приборами. Он поспевает везде, дабы убедиться, что все довольны и ни в чем не нуждаются. Внимание зрителей в этой картине будет приковано к столу справа, но официант и сидящие за двумя другими столами не выходят из образа, ведут молчаливые разговоры, смеются. После того, как все заняли свои места, появляется ЖЮЛЬ ВЕРН, загримированный под великого французского писателя, борода и все такое, пожимает руки ПУЛИТЦЕРУ и ХЕРСТУ, обменивается с ними несколькими фразами, которые мы не слышим, флиртует со СМЕЮЩИМИСЯ СЕСТРАМИ, дружески кладет руку на плечо РИСА, направляется к столу справа, который накрывал официант. Музыка звучит громче, официант идет в глубину сцены за НЕЛЛИ, которая сидит там, потрясенная всем этим шумом и суетой и сопровождает ее к столу справа. Музыка обрывается аккурат перед тем, как МСЬЕ ВЕРН произносит первую фразу).

ЖЮЛЬ ВЕРН. Увидеться с вами – для меня такая радость. Надеюсь, ваш вояж через океан не доставил вам неудобств.

НЕЛЛИ (позволяет официанту усадить ее, еще не в своей тарелке). Должна сказать вам, сама возможность взять у вас интервью для меня великая честь.

ЖЮЛЬ ВЕРН (пересаживается к ней поближе). Благодарю. У меня те же ощущения, только сегодня меня немного крепит. Умоляю простить меня за то, что опоздал, если я действительно опоздал, в смысле, не прибыл вовремя, и такое со мной бывает часто, поскольку я верю, как однажды сказал Бальзак, что часы – инструмент дьявола. Все хорошо, Немо. (Официант кивает и уходит в тени). Мрачный тип, правда? Выглядит так, будто съел младенца. Я работал над последним романом, о приключениях молодого американского журналиста, который пытается облететь мир за восемьдесят дней, а как только погружаюсь в работу, такое ощущение, будто спускаешься в водолазном колоколе под воду на двадцать тысяч лье. Все кажется нереальным, но я должен продолжать каким бы странным и неведомым ни казался регион, куда ведет меня безумие, даже если это центр Земли. Меня называли маньяком подробностей, и в этом есть доля правды. Но, с другой стороны, творчество – всегда форма безумия, вы со мной в этом согласны?

НЕЛЛИ. Не знаю. Я – репортер. Мы ничего не должны выдумывать.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Чушь. Репортеры всегда выдумывают, и это вполне объяснимо. В нынешние времена реальности так нравится имитировать фантазию, что зачастую просто невозможно их разделить. Если вы хотите понять истинную природу реальности, сходите в театр и посмотрите фарс. Фарс, по моему жизненному опыту, наиболее реалистичная форма искусства, уступающая, разумеется, только моим романам. Фарс – это сон безумного часового механизма, и нет ничего более реального, чем сны, за исключением грецких орехов и, случается, белок. Я обожаю белок. Особенно, с майонезом.

НЕЛЛИ. Но, мсье Верн, если пьеса схожа с безумным часовым механизмом, а часы – инструмент дьявола, не следует ли из этого, что театр – инструмент дьявола.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Само собой. Иначе почему туда ходят? Театр – это место, куда мы идем с радостью, чтобы встретить дьявола. И пока этот мрачный тип никак не принесет нам ужин, вы можете начать ваше интервью.

НЕЛЛИ. Ничего, если я буду записывать?

ЖЮЛЬ ВЕРН. Я был бы изумлен, если бы обошлись без этого. Сам я пишу даже во сне. Хотите грецких орехов?

НЕЛЛИ. Может, позже. Скажите, вы всегда хотели стать писателем?

ЖЮЛЬ ВЕРН. Нет. В молодости я мечтал о том, чтобы открыть Семейный музей, который наполнялся бы чучелами семей. Но, увы, время рушит наши надежды и искажает мечты до неузнаваемости. И теперь моя мечта – написать сто книг до того, как я покину этот мир.

НЕЛЛИ. Почему так?

ЖЮЛЬ ВЕРН. Потому что такая у меня мечта. Каждому нужна мечта. Вы выглядите молодой женщиной с мечтой, пусть даже вы еще понятия не имеете, какая она. Написание романов – благородное занятие, очень похоже на журналистику, за исключением того, что вымысла меньше.

НЕЛЛИ. Но почему сто книг?

ЖЮЛЬ ВЕРН. Человек подсознательно стремится к круглым числам, как к круглым грудям. Большинство целей глупы и лишены направленности, хотя о грудях такого не скажешь: соски направление обозначают. Но человек продолжает работать, хотя бы для того, чтобы создать иллюзию значимости. В моей последней книге Филеас Фогг, с корзинкой грецких орехов, прибывает к героине на шаре, заполненном горячим воздухом, даме, чтобы засвидетельствовать свою любовь. Он входит в окно, умоляя ее облететь мир вместе с ним. А тем временем капитан Немо в своей подлодке прокладывает путь по клоаке Парижа. Он появляется из ватерклозета и требует, чтобы она отправилась с ним к Лунным горам, а может, в Дюссельдорф, чтобы заняться производством обручей для бочек и выпечкой сырных блинчиков. Но ее истинная любовь – Бальзак, благородный молодой человек из Огайо, борющий за спасение животных из зоопарка, которых намерены переработать в колбасу. В конце концов, их всех увозят в Гибралтар берберские обезьяны. Я назову мой роман «Таинственный остров».

НЕЛЛИ. Звучит завораживающе, мсье Верн, но, если ощущение, что будет сложно следить за сюжетом.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Ерунда. Все, что я пишу, ясно, как божий день. Есть здесь какаду? Позвольте мне ответить на этот вопрос ответом на совершенно другой вопрос: можно ли приложением электричества к анусу добиться успеха в оживлении чучела бобра?

НЕЛЛИ. Понятия не имею.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Разумеется, не имеете. Вы – американка. Но пустая голова – отличное место для старта. Моя близкая подруга, Сара Бернар, хозяйка восхитительного чучела бобра, который в свое время был подарен императору Наполеону Сакагавеей. Скажите мне, мисс Блай, если это ваша настоящая фамилия, вам доводилось есть носорога?

НЕЛЛИ. Нет. Насколько я знаю, нет.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Хотели бы попробовать?

НЕЛЛИ. Не думаю. Пусть я и голодна.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Знаете, почему вы голодны, мисс Блай? Потому что здесь нет еды. Вы примчались в Париж, рискую жизнью, здравомыслием и девственностью, чтобы взять интервью у меня, Жюля Верна, самого знаменитого автора приключенческих историй, по ходу вашего путешествия вокруг света, но в этом городе нет еды, потому что нас окружили немцы. И тем не менее я, Жюль Верн сумел организовать грандиозный пир в вашу честь. Нет ничего важнее правильного питания. Неудачно подобранная диета – это катастрофа для толстой кишки. Возблагодарим Бога за общественные туалеты в Париже. Даже совокупление не может сравниться в удовольствии с успешным опорожнением кишечника. Разумеется, невозможно опорожнять кишечник во время совокупления.

НЕЛЛИ. Чувствуется, вы досконально изучили этот аспект.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Секрет счастья – слабительные! Слабительные, которые производятся во Франции, это наше все! Мы встречаем слабительные, и они – это мы! И мой самый большой страх состоит в том, что моя прямая кишка потеряет способность сокращаться. Прошу извинить меня, мисс Блай. Мы, французы, так подвержены страстям. Позволите говорить с вами открыто?

НЕЛЛИ. Я буду только счастлива.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Когда человеческий зад не справляется должным образом с большой нуждой, запор не может считаться достойной альтернативой. То, что не уходит, как положено, вниз, поднимается наверх, в голову, замещает мозги. Но из-за нынешнего кризиса стало практически невозможно добывать именно те продукты, благодаря которым мой кишечник работал, как положено. Теперь люди едят и животных из зоопарка, поэтому нам пришлось спрятать моего друга, нашего маленького шимпанзе, Альфонса.

НЕЛЛИ. Вы спасли вашего друга, потому что любите его.

ЖЮЛЬ ВЕРН. И от этого чувство голода только усиливается. В моей книге молодой человек из Огайо, для того, чтобы войти в спальню возлюбленной, вынужден замаскироваться под шимпанзе. «Нелли, – кричит призрак ее умершего отца, – почему у тебя в спальне шимпанзе?» Она отвечает: «Я его люблю, папа». Отец возмущен: «Но он срет на ковер». Девушка говорит: «Так же делала и мама, но ты ее любил, так?» Нет, нехорошо. Не могу думать, когда у меня запор. Кишечник не работает, как должно, с тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Но главное, вы должны помнить следующее: на этом острове вас ждет множество странных и ставящих в тупик событий, но, чтобы ни случилось, если попадаешь на развилку, всегда иди посмотреть на слона! Вы меня понимаете?

НЕЛЛИ. Отнюдь.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Тогда вы готовы отправиться в путь. О, хорошо, а вот и наше главное блюдо. (Появляется официант с подносом, на котором большая сковорода, закрытая высокой крышкой). Мы готовимся, дорогая моя, отбыть в лучшее путешествие нашей жизни Перед вами… (Официант снимает крышку, открываю приготовленную голову носорога). Носорог!

(Тут же звучит канкан Оффенбаха, свет, падающий на стол справа меркнет, с слева слышится очаровательный, но очень громкий смех трех молодых женщин).

3. Джон Рис Пендрагон в баре «О’Шонесси»

(Свет зажигается в нью-йоркском баре «О’Шонесси». Конец января 1922 г. Остальные растворяются в тенях, оставляя ДЖОНА РИСА ПЕНДРАГОНА, знаменитого репортера, ему 52 года, и трех красивых хористок, которых ему удается смешить, особо и не напрягаясь. Его друг МАКГОНИГЛ, ветеран газетного дела, ему 73 года, и он мрачен, направляется по авансцене к РИСУ и молодых женщинам).

РИС. Вот я и говорю ей: «Ваше Величество, вы можете снимать все, что хотите, но я еще не достал мою сигару».

(Молодые женщины хохочут).

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Ох, ты ужасный.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Ты ужасный, ужасный человек.

РИС. И однако, вы здесь, сидите со мной в баре «О’Шонесси», заходитесь смехом. А что я такого сделал? Опять забыл надеть штаны?

(Вновь взрыв смеха. Молодые женщины не глупые, просто им нравится радоваться жизни, и вроде бы серьезные реплики РИСА в них эту радость поддерживают. Он никогда не пытается смешить).

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы смеемся, потому что ты – такой ужасный.

РИС. Я – газетчик. Мне платят, чтобы я был ужасным. Кто-то добавил в ваши напитки веселящего газа?

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Начав смеяться, мы уже не можем остановиться.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Поэтому нас называют Смеющимися сестрами.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Это наша игра.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Только сейчас мы не играем.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы превратили это в нашу игру, потому что такие мы на самом деле.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Наша игра также наша жизнь.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Это парадокс.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Разве ты нас не помнишь?

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы уже встречались.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. В номере отеля в Толедо.

РИС. Я бывал в Толедо?

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы там тогда выступали.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. В водевиле.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Перед братьями Маркс.

РИС. Как я понимаю, все остались довольны.

(Опять смех).

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы смеемся даже на похоронах.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Ничего не можем с собой поделать.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Такими мы уродились.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Все равно, что иметь шесть пальцев.

(Смех).

МАКГОНИГЛ (кладет руку на плечо РИСА, как ранее ЖЮЛЬ ВЕРН). Рис…

РИС. И вот и точный, как часы, мой давний друг Макгонигл, который выглядит, помятым дядюшкой Ангела смерти. Мак, позволь представить тебе Смеющихся сестре. Они всегда рады братьям Маркс.

МАКГОНИГЛ. Приятно с вами познакомиться.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. На самом деле шести пальцев у нас нет.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Это метафора.

РИС. Надеюсь, ты не собираешься куда-нибудь меня увести, Мак, потому что я никуда не пойду, пока не выпью больше, чем следует.

МАКГОНИГЛ. Я только что услышал кое-что интересное.

РИС. Это твоя вина. Тебе давным-давно следовало проткнуть барабанные перепонки. Да и мне тоже. Ты больше не играешь на этой чертовой трубе, так? Девушки, вам бы послушать, как этот человек играет на трубе. От этих звуков молоко сворачивается в материнской груди.

(Взрыв смеха).

МАКГОНИГЛ. Это плохие новости.

РИС. Мне приходится иметь дело только с плохими новостями. Других на мою долю не выпадает. Знаешь, в чем наша проблема, Мак? Мы с тобой провели так много лет, пытаюсь нарисовать карту наших впечатлений, что теперь путаем эту карту с тем местом, которое мы исследуем. Потому что, по нашему разумению, если мы рисуем действительно великую карту, не имеет значения, есть у нее сходство с местом, которое мы собираемся описать, или нет. Но раньше было не так. Я думаю, что было не так. Ты согласен? Вы понимаете, о чем я говорю?

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Не имею ни малейшего понятия.

РИС. Что ж, ты счастливая.

МАКГОНИГЛ. Рис…

РИС. Что бы это ни было, я не хочу этого слышать. Но ты все равно собираешься сказать, так? Ничего не можешь с собой поделать? Все равно, что иметь шесть пальцев. Ладно. Кто умер? Надеюсь, Уильям Рэндольф Херст.

МАКГОНИГЛ. Нелли Блай.

(Пауза. РИС замирает, не донеся стакан до рта, потом лицо его каменеет, превращается в маску. Молодые женщины, глядя на него, перестают смеяться. РИС ставит стакан на стол).

РИС. А люди удивляются, почему я принципиально отказываюсь ходить в церковь.

МАКГОНИГЛ. Сказали, что от пневмонии. Ее врач не думал, что с ней что-то серьезное.

РИС. Врач убивает репортера. Это не новости. Капуста – не новости. Носорог – новости.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Что?