Глава 2

Учеба подходила к концу, когда в семье профессора Потапова случилось несчастье.

После зимней сессии Борис Львович вместе с Геной полетели в далекий Иркутск. Это была уже не первая поездка молодого человека в семью учителя. Ему очень нравилось находиться в хорошо обставленном доме приютивших его людей: он с головой уходил в книги, долгие годы собираемые профессором, забывая про время, наслаждался общением с немного циничной, но очень остроумной Екатериной Леонидовной и умилялся Верочке, милой, чистой, нежной девочке, которая бесподобно пела, становясь в эти моменты божественно прекрасной. Так было всегда, когда Борис Львович брал с собой своего ученика, и сейчас, сидя в самолете, Гена предвкушал теплые семейные вечера, но все пошло не так.

Екатерина Леонидовна пропадала на своем заводе почти сутками – сложная ситуация требовала ее постоянного присутствия, а по вечерам, вымотанная донельзя, она принимала снотворное и сразу ложилась спать, чтобы на следующий день снова встать в пять утра. Борис Львович и жалел жену, и злился на нее.

– Катя, я могу хоть недолго побыть с тобой? – восклицал он. – Я скоро улечу, и мы снова не увидимся. И вообще, ты посмотри, на что похож наш дом! Он не теплый, не уютный! А на дочь посмотри!

Верочка на самом деле внушала опасения: она почти не показывалась на глаза, не хотела никого видеть, плохо училась и странно выглядела. От ее нежной красоты не осталось и следа – она поправилась, лицо отекло, а походка стала тяжелой.

– А что Вера? С ней все в порядке, – на бегу отвечала Екатерина Леонидовна.

– Ты когда ее в последний раз видела, Катя? – кричал вслед жене профессор. Но в ответ получал торопливое:

– Милый, давай попозже поговорим. У меня встреча с адвокатом…

– Вот видишь, не только медицина – это диагноз, – обращался Борис Львович уже к Гене. – Она дочь не видела несколько месяцев…

И тут нехорошее предчувствие закралось в голову Потапова: «Несколько месяцев? Несколько месяцев назад с Верой все было в порядке? Не может быть!»

– Вера, – вскричал он и взбежал на второй этаж, – быстро открой дверь!

Мужчина хотел ворваться в комнату дочери, однако изнутри было заперто.

– Вера, открой мне! Я выломаю дверь, если ты этого не сделаешь!

Послышался щелчок, и в проеме показалось бледное испуганное лицо девушки.

– Ты ничего не хочешь мне объяснить, дорогая? – угрожающе произнес Борис Львович.

– Папочка, прости меня, – расплакалась Вера. – Я жду ребеночка…

В голове профессора все помутилось от гнева, и он впервые в жизни поднял на дочь руку. Нет, он не хотел ударить ее – он сам не понял, что именно произошло в тот момент. Но дочь, взвизгнув, увернулась от отца и бросилась из комнаты. Выпуклый живот, который она успешно прятала под расклешенными платьицами, делал Верочку неуклюжей – как маленький утенок, она вперевалочку побежала к лестнице. Профессор бросился за дочерью, схватил ее за руку, но девушка вырвалась. Вера потеряла равновесие, оступилась и с криком покатилась вниз, прямо под ноги стоящему в гостиной Геннадию.

Ее тело распласталось на полу, на беленьком платьице увеличивалось большое кровавое пятно – Вера не двигалась. Борис Львович в растерянности стоял наверху и смотрел на лежащую без сознания дочь несколько секунд, показавшихся Гене вечностью. Нависла оглушающая тишина, и лишь стрелки часов равномерно отбивали ход.

Борис Львович вернулся из больницы белый как полотно.

– Вера умерла, – севшим голосом сказал он Гене и тяжело опустился в кресло. Профессор поднял пустые глаза на своего студента, ставшего ему родным, и одинокая слеза скатилась по щеке. – Надо позвонить Кате…

Геннадий, не зная, как утешить, опустился рядом с креслом на пол и обнял колени учителя. Это было единственное, что мог придумать молодой человек, так как нужных слов подобрать не мог.

– Спасибо тебе, мальчик мой, – промолвил Борис Львович. – Спасибо, что ты у меня есть…

– И вам спасибо за то, что вы у меня есть. Я вас никогда не оставлю, – в слезах шептал Гена, и его сердце сжималось от сострадания.

– Надо заняться похоронами, – тихо сказал отец.

– А ребенок? Ребенок жив? – вдруг вспомнил юноша.

– Да, родилась девочка, но недоношенная. Она пока в инкубаторе. Врачи говорят, что ребенок будет жить.

– А что с ней будет? Она же ни в чем не виновата, эта девочка, – забеспокоился Гена. – Мы же даже не знаем, кто ее отец.

– Я знать не хочу того, кто посмел воспользоваться моей дочерью для удовлетворения своих низменных желаний, – выкрикнул Борис Львович и вскочил с кресла. – Подлец! Урод! Тварь!

Профессор начал метаться по комнате и хватать вещи, которые попадались ему под руку. Через несколько минут он успокоился, подошел к Гене, взял его за руку и усадил в кресло, на котором какое-то время назад сидел сам.

– У меня к тебе серьезный разговор, сынок, – начал профессор и закашлялся.

Гена сидел молча и ждал, что скажет ему его наставник. Он боялся перебить его, потому что видел, что тот готовится произнести что-то важное.

Через некоторое время мужчина продолжил:

– Я тоже виноват в смерти моей девочки и никогда себе этого не прощу. За этот грех я буду отвечать перед Богом на небесах. Но ребенок, которого дочь носила под сердцем, не должен страдать из-за меня. Ни я, ни моя жена не можем стать ему настоящими родителями, но дитя должно остаться в нашей семье. У меня нет никого, кроме тебя, поэтому я хочу, чтобы ты стал отцом ребенка.

– А как же… – изумился Гена. Он меньше всего ожидал такого поворота событий.

– Будь добр, не перебивай меня, – прервал восклицание юноши мужчина. – Ты забираешь девочку и уезжаешь в Москву. Естественно, ты не справишься самостоятельно с новорожденной, поэтому мы наймем грамотную медсестру, умеющую обращаться с младенцами. Ты обязан окончить институт и получить диплом. Насчет работы не беспокойся – моих связей хватит, чтобы устроить тебя так, чтобы хватало времени на малышку. У моей внучки должно быть все – внимание, забота, ласка, если не материнская, то хотя бы отцовская.

– Но как же я смогу ей дать это? У меня никогда не было детей, я не знаю, что это такое – быть отцом, – взмолился Гена.

– Ничего, научишься, – спокойно ответил Борис Львович. – Ты толковый парень. Но о карьере врача тебе, видимо, придется забыть, по крайней мере, на время. Пока она растет, она должна видеть отца – значит, никаких дежурств в больницах, срочных операций и прочего. Я не знаю, когда я вернусь в Москву, поэтому теперь ты останешься один.

Гена потянулся за сигаретой – эта информация никак не могла уложиться у него в голове.

– И кстати, никакого курения – на тебе теперь лежит огромная ответственность, значит, ты должен быть здоров.

Гена вытащил изо рта прикуренную сигарету и недоуменно посмотрел на профессора.

– Эту ты можешь докурить, но она последняя, так что наслаждайся, – спокойно произнес Борис Львович. – О деньгах не беспокойся, вы ни в чем не будете нуждаться. И главное – ребенок не должен знать правду о том, что случилось. Когда возникнут вопросы о матери, версия должна быть такая: вы очень любили друг друга, были мужем и женой, но она умерла при родах. Что касается женщин в твоей жизни, у тебя они могут быть где угодно, но только не дома. Мою дочь никто не заменит, а рядом с внучкой видеть постороннего человека я не желаю. Остальные детали мы решим позднее. На этом все, оставь меня. Мне нужно сообщить жене о случившемся.

Гена тяжело поднялся с кресла и прошел во двор – ему надо было обдумать то, что он услышал. Безусловно, отказать профессору он не мог – слишком много этот человек сделал для него, но и взять на себя ответственность за чужого ребенка было страшно. Жизнь катилась под откос – младенец, невозможность построить свою семью, отказ от любимой профессии. Как это все принять? Как в самом начале жизни отказаться от всего, о чем мечтается пылким юношеским сердцем и пытливым умом? Геннадий закурил еще одну сигарету. «Да, знаю, свою последнюю сигарету я должен был выкурить там, в гостиной, – думал он. – Но я не могу так, в одну секунду, поменять все! Так не делается! Так нельзя – взять и изменить все!» Молодой человек начал злиться: он был напуган и растерян. Сигаретный дым успокаивал и приводил в некое отупение, и тогда душевная боль ощущалась не остро, а сквозь белесую пелену. Гена помнил, как в таком же отупении он пребывал после смерти родителей: помнил, как механические движения вводили в некий транс и при этом создавали подобие хоть какой-то деятельности, помнил, как легкие жгло от никотина и каждый вздох давался с трудом… И помнил, как пришел Борис Львович и твердой рукой вывел его из небытия. «Если бы не он, я бы погиб прям там, на кухне, уронив голову в пепельницу, полную бычков, – продолжал мысли молодой человек. – Я обязан ему своей жизнью, он для меня как отец… Он понял мою боль, приютил меня, значит, так было нужно, значит, сама судьба так связала нас, чтобы сейчас я пришел ему на помощь. Я обязан это сделать – он моя семья… И Вера – моя семья… Значит, и малютка – тоже моя семья. А если в семье горе, значит, нужно держаться вместе и помогать друг другу».

С этими мыслями Гена выбросил окурок, осознавая, что это и есть его последняя сигарета, и вошел в дом, где профессор сообщал страшные новости по телефону своей жене…

Глава 3

Через месяц Геннадий с маленькой Зоей на руках вернулся в Москву. С ним прилетела и медсестра Галина Павловна, простая, одинокая 54-летняя женщина, которая большую часть забот о крошке взяла на себя, потому что молодому человеку необходимо было окончить вуз и получить диплом. Началась новая жизнь.

Сказать, что было трудно, – значит не сказать ничего. Первые три месяца Гена с ребенком и няней жили в одной комнате университетского общежития, пока в квартире родителей шел ремонт. Борис Львович, отправляя молодого человека с внучкой в столицу, уже думал о том, что семье нужно хорошее жилье, поэтому присматривал квартиру, разговаривал с риелторами, что-то высчитывал и раздумывал и, наконец, нашел верное решение. Он выкупил квартиру соседей Гены, предложив им такую сумму, что те не смогли устоять, и затеял ремонт, придумав объединить площади и сделать уютный большой дом, чтобы никто из членов семьи не мешал друг другу.

В те три месяца Гена корпел над учебниками, писал диплом, помогал Галине Павловне с малышкой, мотался по магазинам, а глаза закрывались от усталости. Ребенок не вызывал в нем никаких эмоций, кроме раздражения. Усталость, груз ответственности, невозможность реализовать свои амбиции стали постоянными спутниками жизни молодого человека, а винил во всем он эту кроху, которая смотрела на него своими огромными черными глазами из детской кроватки.

И вот самый сложный этап жизни пройден – экзамены успешно сданы, диплом получен, ремонт в огромной квартире на Таганке закончен. Пришла пора начинать новую жизнь.

Геннадий открыл дверь в дом, где теперь ему предстояло жить с дочерью и няней. Высокие потолки, паркетные полы, дорогая мебель – все поражало воображение. «Сколько же Борис Львович вложил денег в этот дом, – размышлял молодой отец, держа на руках крохотную девочку в розовеньком комбинезончике. – Я никогда в жизни не расплачусь с ним за это».

– Добро пожаловать домой, – вдруг раздался зычный голос профессора откуда-то из глубины квартиры. – Добро пожаловать, сынок и внучка.

Борис Львович вместе с Екатериной Леонидовной вышли в просторную прихожую, чтобы встретить родных. Горе сплотило их, и теперь муж и жена держались вместе, даже не думая о том, чтобы снова зажить на два города, как это было раньше. Бабушка протянула руки и взяла девочку. Она души не чаяла в этом посапывающем комочке, с черными волосиками, черными глазками и нежными губками бантиком. Борис Львович повел Гену по дому: здесь была и спальня хозяина, и детская Зои, и комната для няни, и кабинет, и шикарная гостиная, и просторная кухня, выполненная в стиле модерн. Здесь было все, чтобы семья ни в чем не нуждалась и не испытывала бытовых затруднений.

Галина Павловна осталась стоять в прихожей, пораженная увиденной красотой. Ей было даже неловко заходить внутрь, словно она по ошибке попала на бал и сейчас не знала, то ли тихонько уйти, чтобы не смущать хозяев, то ли все-таки осмотреть этот удивительный дом. Наконец любопытство победило, и женщина прошла в гостиную. Перед ее взором оказалась просторная комната, с мягкими коврами, лепниной на потолке, тяжелой добротной мебелью. Но больше всего женщину поразило огромное количество картин, висящих на стенах. «Как в музее», – выдохнула Галина Павловна и остановилась перед изображением двух влюбленных, которые, обнявшись и укрывшись от дождя одним зонтом, улетали в небо, оставив позади себя мир, полный ненастья. «Вот она, дорога любви к Господу, – вдруг подумалось няне. – Именно так должна выглядеть настоящая любовь. В доме, где есть такая картина, всегда будет мир и покой, всегда будет жить ласка, забота и тепло. И я тоже должна внести свой вклад в то, чтобы маленькую девочку, оставшуюся сиротой, всегда окружала доброта». И именно в этот момент Галина Павловна поняла, что этот дворец – теперь ее дом.