Глава 14

Самолет приземлился в аэропорту Соединенных Штатов Америки. Геннадий с тревогой смотрел на Зою – такой длительный перелет дался девушке с трудом. Ослабевшая дочь почти всю дорогу спала, положив голову отцу на колени, отказывалась от еды и воды. Покровский лишь гладил черные как смоль волосы своей Зайки и пытался справиться с охватившим его отчаянием. Иногда девочка поднимала на отца взгляд, и мужчина тут же скатывался в пучину мучительно-сладостных эмоций. «О чем я думаю, – стонал про себя телеведущий. – Это же моя дочь, это та девочка, которой я менял подгузники и кормил с ложечки кашкой. Что со мной происходит? Может, у меня просто давно не было близости с женой, если каждый раз, когда Зайка смотрит на меня своим призывным взглядом, я не могу совладать с собственными чувствами?»

Геннадий постарался переключить внимание на здоровье близких – стал думать об Инне, которая сейчас вынашивала его сына, а потом и о Зое. «Как страшно, – терзался он, – страшно то, что происходит с моей дочерью. Страшно, что она сознательно довела себя до такого состояния. Страшно, что в ее маленькой светлой головке зародилась мысль о непринятии себя как женщины. Как страшно, что ей так тяжело справляться со своими чувствами и эмоциями, что она готова похоронить себя заживо!» Покровский надеялся, что Давид поставит его дочь на ноги, однако чем дольше он об этом думал, тем больше понимал, что совсем не хочет, чтобы девочка оставалась жить вдали от него. «Может, – надеялся мужчина, – ее лечение займет совсем немного времени, и она скоро вернется ко мне… То есть к нам… Как же я буду без своей Зайки? Может, мне тоже остаться в Америке? Но там же работа, программа, Инна, сын… Что же мне делать?»

А Зоя в это время лежала и думала о своем: «Как хорошо лежать рядом с ним. Я могу представлять, что я его молодая любовница, которую он везет показать мир… Как хорошо, когда мы с ним вдвоем, вдали от всех непонятно откуда взявшихся родственников… Вдали от его пузатой Инны… Вдали от этого странного мальчишки, который вдруг придумал, что он в меня влюблен… Конечно, он мил и добр, этот Арсений, но он не Гена… Мой Гена – самый лучший в мире… И сейчас я лежу у него на коленях, и он принадлежит мне целиком и полностью… Мы сейчас как те влюбленные, которые вдвоем под одним зонтом поднялись в небеса, где их ждало счастье…» Девушка иногда поднимала глаза на предмет своих фантазий, чтобы убедиться, что это именно он, ее Геннадий Покровский, тот мужчина, которого она долгое время называла отцом. Их взгляды встречались, и казалось, что время останавливается…

Но время остановить невозможно, поэтому долгий полет завершился посадкой. Дальше паспортный контроль, такси, встреча с доктором Эдельштейном, осмотры и анализы.

Давид вышел к своему институтскому приятелю, держа в руке заполненную историю болезни.

– Ты вовремя ее привез, Ген, – серьезно сказал мужчина и протянул исписанные листы. Геннадий быстро пробежался глазами по записям: «Истощение второй степени; подкожная жировая клетчатка отсутствует; кожные покровы истонченные, бледные; молочные железы редуцированы; аменорея; гастрит; брадикардия; анемия…»

– Что с ней будет? – ошеломленно спросил Покровский.

– Надеюсь, что ничего, – ответил Эдельштейн. – В смысле, все будет хорошо. Здесь великолепный уровень медицинского обслуживания. Я сделаю все, что от меня зависит, для того чтобы твоя дочь поправилась.

– Когда ее выпишут?

– Не торопись, – спокойно сказал доктор. – Выпишут ее тогда, когда ее физическое состояние не будет внушать опасений. День, в который это произойдет, назвать тебе я не могу. Однако на психологическое восстановление требуется гораздо больше времени, поэтому раньше сентября я ее не отпущу. При первой же возможности я заберу ее домой – так мне будет легче заниматься ею.

– А тебя она не потеснит?

– Меня – нет, – засмеялся Давид. – Она потеснит мою дочь Наташку. Но та уже привыкла к тому, что в ее комнате живет кто-нибудь из моих пациенток, поэтому возражать не будет. Девочки – ровесницы, так что, думаю, они найдут общий язык.

– Спасибо тебе, друг, – от души поблагодарил Геннадий.

– Рано благодаришь, давай сначала дочь твою на ноги поставим. Сейчас можешь пройти к ней, а вечером поедем к нам – буду знакомить тебя со своей семьей.

Геннадий вернулся в Москву через неделю. Его сердце разрывалось от боли. Он смотрел на свою дочь, которая оставалась одна в чужой стране в таком ужасном состоянии, но сделать ничего не мог. Он понимал, что в Москве, учитывая все сложные обстоятельства ее жизни и особенности заболевания, ей будет еще хуже.

– Зайка моя, – прощался с дочерью Гена, – я буду звонить тебе каждый день, а летом мы с Арсением приедем сюда и останемся с тобой до сентября. А в сентябре мы вернемся все вместе домой.

– Хорошо, Гена, – безучастно произнесла лежащая под капельницей девушка. – Счастливого тебе пути. Няне передавай большой привет… Ну и Арсению тоже…

Глава 15

Покровский целиком и полностью погрузился в работу. С утра до вечера он пропадал на телевидении, а по ночам звонил дочери или Давиду. Учитывая разницу во времени, из-за океана ему докладывали утренние новости.

– Наконец-то физическое состояние не внушает опасений, – радостно сообщал Давид по телефону. – Сегодня утром получили последние результаты анализов – все в норме. Вес уже поднялся на полтора килограмма. Слава Богу, мы вывели ее из состояния кахексии, угрозы для жизни больше нет. Теперь мы перейдем к психотерапии, но этим я займусь уже сам. Сегодня заберу Зою домой, так что когда будешь звонить дочери в следующий раз, она будет уже вне больничных стен.

– Спасибо тебе, Давид, – со вздохом некоторого облегчения сказал Геннадий.

– Вот теперь я могу ответить «пожалуйста», – со смехом произнес Эдельштейн. – Будем ждать твоего следующего звонка. И если не сложно, постарайся не слишком распространяться о своей московской жизни, чтобы не бередить рану девушки.

– Хорошо, – согласился мужчина. – Будем говорить с ней только на приятные посторонние темы.

Прошло время. Инна родила здорового сына, которого назвали Игнатом. Арсений с блеском поступил в медицинский институт и теперь все время проводил за учебой. Галина Павловна все так же вела хозяйство, однако чувствовала себя лишней в новой семье, ведь Зоечки сейчас дома не было.

Геннадий и после летнего визита в Америку каждый день общался с дочерью по телефону, но так и не забрал ее в Россию, как изначально планировал. Это произошло из-за разговора с Давидом.

– Лечение проходит нормально, Зоя постепенно приходит в себя и начинает жить обычной жизнью. Они с Наташкой подружились и часто выходят вместе то в кино, то в клубы. Но несмотря на все мои усилия, твоя дочь еще нестабильна. Мне бы очень хотелось отпустить ее домой, как мы и договаривались, однако я не могу утверждать, что болезнь не вернется. Я бы порекомендовал тебе оставить Зою здесь, под моим присмотром. Мы отправим ее в колледж, она получит хорошее образование, а потом сможет уже сама выбирать, где ей жить.

– Я не могу решить этого самостоятельно. Она же моя дочь, как я могу сказать ей, что домой она не вернется?

– Поговори с ней, – настаивал доктор. – Мне кажется, что ей на самом деле будет лучше здесь, вдали от твоей новой семьи.

– Хорошо, передай ей трубку, пожалуйста.

Зоя очень легко согласилась на жизнь в Америке – ей совсем не хотелось возвращаться туда, где ее мир был полностью разрушен. Гораздо легче жилось здесь, вдали от Гены, целующего другую женщину, от Арсения, который когда-то потеснил ее на пьедестале всеобщей любви. Теперь, когда родился Игнат, Геннадий будет вынужден делить свое время и силы на троих, причем самый младший априори получит гораздо больше любви, чем двое старших, да и если по справедливости рассуждать, то мальчики хотя бы кровными узами связаны с Покровским, а она, черноокая худышка, лишь подкидыш, навязанный студенту суровым профессором. «Нет, – рассуждала девушка, – крохи его любви мне не нужны. Лучше жить здесь и не слышать, не видеть его. Я забуду обо всем, если начну совсем новую жизнь; здесь, в Америке, в доме Дэвида, вместе с Нэтели, мне будет сделать это гораздо проще». Зоя сама не заметила, как погрузилась в жизнь другой страны, она даже доктора Эдельштейна и его дочь Наташу называла английскими версиями их имен, хотя в доме вся семья, включая жену Давида, говорила по-русски.

– Зайка моя, – уговаривал дочь Покровский, – ну подумай. Мы все так скучаем по тебе. Что это за семья, в которой нет моей дочки?!

– Нормальная семья, – сухо отвечала Зоя, – в которой есть жена и два сына. – Гена, я уже все решила, я останусь здесь.

Решение дочери больно резануло по сердцу Покровского. «Как же плохо ей было здесь, – мучился мужчина, – что она так легко согласилась на жизнь в другой стране, лишь бы не возвращаться домой?! Что же я натворил? Ну а что мне было делать, с другой стороны? Девочка решила, что влюблена в меня как в мужчину, хотя на самом деле это не так – просто известие о том, что она мне не родная, как-то сбило ее ориентиры. Не может ребенок испытывать такие чувства по отношению к отцу!» Геннадий подумал об этом и тут же вспомнил, как волна горячего желания накатывала на него, когда он любовался Зоей в аэропорту, когда забирал ее из больницы… «Нет, хорошо, что Зоя осталась там, – вдруг решил мужчина, – по-моему, нам надо побыть вдали друг от друга, чтобы еще больше не запутаться в том, что оказалось таким сложным».

– Галина Павловна, – глава семьи вышел на кухню, где суетилась няня, – Зоя остается жить в Америке.

Пожилая женщина растерянно обернулась и посмотрела уставшими голубыми глазами на мужчину. Кастрюлька с чищеной картошкой выпала из старческих рук и с грохотом покатилась по полу. На шум выбежал Арсений, а Инна из спальни закричала, что они опять разбудили ребенка, и если он сейчас не уснет, она выйдет и устроит такой скандал, что им мало не покажется…

– Ну вот, – расплакалась няня, – вот и стала я никому не нужна… Вот и стала я обузой для вас.

Геннадий рванул к жене, чтобы высказать ей все, что он думает о ее поведении, – никому он не мог позволить повышать голос ни на одного из членов его семьи, а Галина Павловна была именно членом семьи, более того, она для него и Зои сделала гораздо больше, чем весь мир, вместе взятый.

– Галина Павловна, – юноша подошел к няне и обнял ее, – не переживайте. Во-первых, Инна просто очень устала, потому что Игнат на самом деле почти не спит. Зря она так уперлась в то, что должна делать для ребенка все сама. Если бы мы все вместе заботились о младенце и подменяли друг друга, все получилось бы гораздо легче и проще.

– Ты прав, Арсюша, – согласно кивала головой пожилая женщина, – какой же ты умный и добрый. Бог наградил твоим появлением Гену за то, что тот вырастил Зоечку.

– Няня, не только Гена вырастил мою сестру, но и вы, – возразил молодой человек. – Вы, конечно, не заменили мне маму – ее никто никогда не заменит, но заполнили ту пустоту, которая образовалась после ее смерти.

– Арсюша, – расчувствовалась старушка, – какие слова ты говоришь!

– Все, что я произнес, – правда. И я вот еще что хотел сказать… – Молодой человек на секунду замялся, а потом все-таки произнес: – У папы теперь другая семья, и мне не хочется мешать им. Я возвращаюсь в квартиру, где мы жили с мамой, и хотел бы, чтобы вы поехали со мной.

Галина Павловна растерялась от такого предложения и молчала, но Арсений почувствовал неуверенность своей няни и тут же с улыбкой добавил:

– Я слишком привык к вашей потрясающей стряпне и к вашей заботе, и мне бы совсем не хотелось, чтобы это досталось отцу и Инне.

Женщина разулыбалась и согласно кивнула головой.

Геннадий, услышав от сына такую новость, возразить ничего не смог – удержать взрослого самостоятельного человека было невозможно, а просить Галину Павловну остаться после выходки его жены было бы слишком жестоко. Покровский лишь произнес: