ГЛАВА 1

27 декабря 1938 года, вторник.

Москва, центр

Возле станции метро «Дзержинская» толпился народ, как всегда в центре Москвы перед праздниками. Было уже темно, урчали полуторки, крякнула сигналом «эмка». Паша остановился на углу Никольской возле памятника метростроевцам и достал из кармана пальто новенькие «Кировские». Часы показали без десяти семь – чуть больше тридцати минут до начала занятий в ОСОАВИАХИМе, а Мишки все нет. Не хватало только из-за него опоздать! Такое придется выслушать на комсомольском собрании, что даже думать не хочется. Павел вздохнул, ссутулился и глубже сунул руки в карманы, исподлобья наблюдая за снующим народом. Холод быстро забирался под одежду, заставляя ежиться и переминаться с пятки на носок. Утоптанный снег мерно похрустывал под ногами прохожих, мороз пробирал до костей, вызывая сонливость.

– Эй, молодой человек! – послышался справа мужской голос. – Это не ты случайно Павел Стаднюк?

Паша вздрогнул и обернулся всем телом, чтобы не впустить за пазуху холодный воздух.

Перед ним стоял высокий представительный мужчина лет сорока пяти. На нем было безупречно-черное каракулевое пальто – длинное, ниже колен. Запорошенная снегом черная меховая шапка. Короткая черная бородка выдавала каждодневные усилия кропотливых цирюльников. В остальном же лицо незнакомца было невыразительным, но именно это и пугало. Какое-то мертвецкое, нечеловеческое лицо. Только немигающие, как у змеи, глаза обжигали взглядом.

– Да, я Стаднюк, – поперхнувшись, ответил Паша.

Он еще больше съежился, теперь уже не столько от мороза, сколько от страха. И опустил глаза.

На ногах незнакомца, несмотря на погоду, были черные лаковые туфли, каких не найти в магазине. В недоумении Павел опять поднял глаза на лицо незнакомца, ожидая услышать еще что-нибудь, но тот, продолжая молчать, придирчиво оглядывал Павла с головы до ног. Оглядывал так, как на рынке оглядывают лошадь.

Павел нерешительно переступил с ноги на ногу, чувствуя, как молчание незнакомца все сильнее опутывает его липкой паутиной ужаса, лишая воли и рассудка.

– Ладно, пойдем, – усмехнулся важный мужчина и, кивком указав Паше направление, первым направился по Никольской в сторону метро.

– Куда? – хрипло спросил Паша, вспоминая, как неделю назад увезли куда-то соседа по лестничной площадке, и удивляясь, что так послушно следует за незнакомцем.

Мужчина в черном пальто шел пружинистой походкой, не оглядываясь. Паша с трудом поспевал за неразговорчивым провожатым, оскальзываясь на темных полосах льда, припорошенного снегом, и с тоской оглядывался по сторонам, не рискуя бежать. Куда? Все равно найдут. Только хуже будет. Да и не виноват он ни в чем. Нечего бояться! Врут все про аресты невиновных.

Вдоль улицы поддувал по ногам ветер, и Павел все больше съеживался, пряча лицо от колкого снежного вихря.

Идти оказалось недалеко – у тротуара, почти уткнувшись радиатором в снежный сугроб, стояла черная «эмка» с заведенным мотором. Мужчина приоткрыл заднюю дверцу.

– Садись, Стаднюк.

Дикий ужас неминуемой смерти сжал сердце, и Павел, споткнувшись, грохнулся на колени. Мужчина в черном равнодушно ухватил его за ворот пальто и затолкнул на заднее сиденье салона.

– Ты только, Пашенька, чудить не вздумай, – садясь рядом, предупредил он. – А то зашибу, не ровен час.

Паша вжался в сиденье, с трудом сдерживая желание завыть от отчаяния. Страх образовал в животе огромную ледяную пещеру и мешал дышать.

Грузный водитель в фуражке с синим околышем молча тронул машину с места, развернулся и, миновав площадь Дзержинского, погнал по Лубянке. Очень скоро огни фонарей скрылись позади, завьюженные метелью. Павел украдкой взглянул на хозяина «эмки», пытаясь предугадать свою грядущую участь, но профиль человека в черном пальто был неподвижен, будто профиль каменного памятника.

«На Дзержинского чем-то похож», – заметил Павел, вздохнул и отвернулся к окну.

Через минуту «эмка» проскочила перекресток, на котором буксовала полуторка с зажженными фарами. Возле грузовика двое красноармейцев орудовали лопатами, пытаясь подсыпать под колеса песок из кузова.

На Садово-Спасской «эмка» повернула направо. Чем дальше от центра, тем меньше попадалось людей на улицах и машин на дороге – городом правили начинающаяся метель и хмурые постовые, от носа до пят укутанные в тулупы. Павел опустил голову и увидел, как тает снежная пыль на коленях. Он не понимал, за что его взяли, и мог предположить лишь чей-то подлый наговор. Неужели кто-нибудь из бригады? Кому он говорил, когда и где встречается с Мишкой? Почти все знали. Да и какая теперь разница – кто?

Павел украдкой огляделся и понял, что водитель гонит «эмку» в сторону Сокольников. Почему не на Лубянку, если это арест? Вот вляпался! Следователю в кабинете можно хоть что-то объяснить, оправдаться, тем более что серьезного ничего за собой Паша не чувствовал. А так вывезут в лес и пристрелят! Варька говорила, что такое бывает, хотя откуда ей знать, если из таких поездок мало кто возвращался? Но раз не возвращаются, значит, все так и есть. Мысли в голове путались, торопливо сменяя одна другую. Сердце заколотилось сильнее, и Павел закусил губу.

«Эх! Не стоило поддаваться на Варькины уговоры, а надо было ехать с Гришаней в Испанию, в коммунистические интербригады. Гришаня бы устроил, он мог. На войне ведь нужны не только бойцы, но и хорошие механики. А там сейчас тепло, там, говорят, прямо на деревьях мандарины растут. С испаночкой какой-нибудь познакомился бы, – подумал Пашка и печально вздохнул. – Другие бы страны посмотрел, как Варькин отец. Спасла, называется, Варя от франкистских пуль – теперь свои расстреляют ни за что ни про что. Все ее предрассудки!» Суеверная кузина и слышать не хотела о желании Павла отправиться рисковать жизнью ради каких-то испанцев. Несознательная была Варвара, не изжила еще мелкобуржуазный дух в своей личности! Отец у нее пролетарский ученый, путешественник, а сама она какая-то мещанка.

Павел был чужд ее предрассудков, он верил, что если один раз пуля попала в голову и не убила, то и в другой этому не бывать. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Варька, напротив, пугалась, когда у Паши случались приступы от контузии, прикладывала примочки и бурчала, что второй раз чуда не будет. Может, и впрямь права Варька, может, как раз пуль и следовало бояться Павлу? Хмурый незнакомец, безмолвный водитель и машина, летящая в темноту сквозь поземку, убеждали в верности ее слов.

В Сокольниках повернули направо, водитель сбавил скорость, выруливая между мрачными деревянными постройками. Потом свернули еще несколько раз, углубляясь в темные заснеженные улочки, и «эмка» наконец замерла у высокого каменного забора.

Незнакомец в черном выбрался из машины.

– Выходи, Стаднюк, – позвал он.

Паша выкарабкался на снег и сразу спрятал лицо от сильного порыва метели. Незнакомец даже бровью не повел, словно не чувствовал холода вообще. Точно мертвяк.

– Ты как себя чувствуешь, Стаднюк? Бледненький весь, – с насмешливым сочувствием сказал энкавэдэшник. – Укачало, что ли? Ну ничего-ничего! Сейчас чайку попьем. Не трясись ты так, а то раньше времени концы отдашь!

Энкавэдэшник неожиданно жизнерадостно захохотал над собственной шуткой, и Паша опять ощутил страх. Он попытался захлопнуть за собой дверь «эмки» и опять чуть не упал.

– Так, Сердюченко, – незнакомец постучал пальцем в водительское стекло. – Заправься, возьми две запасные канистры и можешь отдыхать в гостевой. Я тебя вызову, когда будет нужно. А ты, Стаднюк, не мерзни, проходи во двор, вон калиточка. Иди-иди! Не стой!

«Все, – подумал Паша, делая первый шаг. – Сейчас выстрелит мне в затылок. А про чай – это так. Для издевки».

Он так сжался, что непременно умер бы от разрыва сердца, если бы под ногой хрустнула ветка или обломок сосульки. Но только снег скрипел под ногами. Дойдя до ограды, Павел вытащил из кармана окоченевшую от холода руку и потянул на себя массивную бронзовую ручку, в центре которой была отчеканена пятиконечная звезда с вписанным в нее серпом и молотом. Калитка скрипнула и подалась, оставив на снегу полукруглый след.

Во дворе оказался невысокий особняк с горящими желтым светом окнами. Возле крыльца переминался с ноги на ногу красноармеец с винтовкой, у его ног напряженно сидела огромная лохматая псина. Павел остановился, увидев, как собака с глухим урчанием оскалила желтые клыки.

– Не бойся, Стаднюк, – донесся из-за спины спокойный голос энкавэдэшника. – Она без команды не бросится.

Он обогнал Пашу и, первым поднявшись по невысоким ступеням, распахнул дверь в теплую прихожую. Облако пара устремилось в темное небо.

– Прошу! – энкавэдэшник опять сверкнул круглыми немигающими глазами.

Павел шагнул через порог.

Незнакомец не спеша разделся, поправил прическу перед большим зеркалом и обернулся.

– Можешь называть меня Максимом Георгиевичем, – произнес он, пристально глядя Паше в глаза. – Фамилия моя Дроздов, а должность тебе знать не обязательно. Да ты раздевайся, раздевайся. И сапоги снимай, не стесняйся. Портяночки внутрь кинь. Машенька! – крикнул он куда-то в глубину особняка. – Принеси-ка молодому человеку домашнюю обувь!

Пашка с надеждой подумал, что, может, его и не расстреляют, а дадут правительственное задание. Да-да! Просто задание очень секретное, поэтому все так загадочно. Это предположение несколько обнадежило Стаднюка, и он опять вздохнул, стягивая с головы шапку.

Раздались торопливые женские шаги, и в дверном проеме показалась стройная молодая женщина в темно-синем, строгом, почти форменном платье с белым накрахмаленным воротничком. Ткань туго обтягивала высокую полную грудь.

– Добрый вечер, Максим Георгиевич, – сказала Машенька и поставила у ног Павла пару войлочных тапок.

– Спасибо, – поблагодарил Стаднюк, вешая пальто на крюк высокой деревянной вешалки, и оглянулся, куда бы сесть, чтобы стянуть сапоги. Никакой табуретки не было, и ему пришлось прыгать сначала на одной ноге, потом на другой, чтобы справиться с обувью.

– Это Машенька, моя секретарша. Для тебя Марья Степановна, – с холодной улыбкой представил сотрудницу Максим Георгиевич. – Запоминай, пригодится.

Эта фраза подтвердила предположение Павла о тайном государственном задании. Значит, не расстреляют. Ну и хорошо.

– А это Павел Стаднюк, – сообщил секретарше Дроздов. – Машенька! Проводишь гостя к умывальнику. Выдашь ему все, что надо. Он поживет здесь несколько дней. Как умоется, подавай чай на двоих. С сахарком, с пряниками… А то видишь, как наш гость перепугался? Да и промерз, верно?

Пашка кивнул.

Дроздов покинул прихожую и скрылся за одной из дверей, а Машенька с кислой улыбкой осталась ожидать, когда Павел справится с обувью. Он наконец разулся и, почувствовав дух, исходящий от портянок, устыдился. В особняке пахло тонким цветочным запахом – ароматом мыла, чистоты и дороговизны. По-буржуйски пахло. Просто до неприличия по-буржуйски.

Дроздов снова показался в коридоре, но тотчас исчез за другой дверью.

– Вам сюда. Проходите, пожалуйста, за мной, – сказала Марья Степановна спокойным приятным голосом, выключив в прихожей свет и двинувшись по коридору.

– Ага. Спасибо, – уже смелее кивнул Паша и переступил порог.

Машенька повела Стаднюка к той двери, за которой Дроздов скрылся в первый раз. Там оказалась комната с умывальником и ванной. Паша снова поразился. Стены комнаты были отделаны фарфоровой плиткой и зеркалами, над раковиной в форме створки моллюска нависал натертый до блеска медный кран с двумя вентилями. Эти два вентиля удивили Павла больше, чем огромная ванна у стены. К чему их два на одном кране? Он придвинулся ближе и разглядел, что пробки на фарфоровых ручках разного цвета – одна синяя, другая красная. На ободке крана виднелась надпись на немецком или английском: «HANSA» – скорее всего, имя капиталиста, державшего фабрику.

«Неужели из одного крана дают обычную воду, а из другого горячую?»

Паша нерешительно покрутил вентиль с красной меткой.

В раковину действительно потекла горячая вода.

Паша покачал головой. «Разве бойцы НКВД должны пользоваться такой роскошью, когда весь народ живет скромно и без излишеств? Хотя, наверное, правильно это. Какие нагрузки! А ответственность? Товарищ Дзержинский, говорят, вообще не спал, потому что некогда».

Паша открыл второй кран и, добившись нужной температуры, с наслаждением сунул застывшие, покрытые цыпками руки под теплую струю.

«Хороши буржуйские штучки, – подумал он и тут же себя одернул: – На службе у трудового народа».

В зеркало он увидел, как за спиной опять открылась дверь и секретарша повесила на крючок махровое полотенце.

– Утираться будете этим, – сказала она. – Если надо посморкаться, то у нас есть салфетки, вот они, на столике возле зеркала. Мыло возьмите. А это – мусорница.