Мы без тебя, отец, уже который год
Живём одни, а ты спокойно спишь
И от беды лихой, от бед и от невзгод,
С небесной высоты, ты нас хранишь.
 
 
Всё будто как тогда, когда ты с нами был,
Забыть нельзя и свято навсегда.
Всё так же лес стоит, куда ты нас водил,
По Чёрному ручью течёт вода.
 
 
Но нынче журавли так рано в путь
Расправили крыло по-над землёй
И если будешь там, взглянуть ты не забудь
С небесной высоты на дом родной.
 

 
Как измерить дороги и просёлки лесные,
Как измерить любимые сердцу края
И такие родные, те места дорогие,
Где когда-то стояла деревенька моя.
 
 
Я помню дом, в котором вырос,
Я помню с детства каждый уголок
И липа старая чуть наклонилась,
Не позабыл и врядли б смог.
 
 
Как измерить твою материнскую ласку,
Как измерить слова материнской любви,
У кроватки моей изумрудную сказку,
Ты меня, мама, утром с собой позови.
 
 
Мы пойдём с тобой по чистым росам,
По бесконечной синей тишине,
По непомятым травам на покосах
И затеряемся мы вдалеке.
 

 
А зори и у нас такие ж тихие,
Особенно сейчас в родном краю.
Вот и сейчас у старой облепихи
Внимаю тишину, один стою.
 
 
Внимаю тишину и сердце слушаю,
Оно грустит о прожитых годах,
То жалобною дудочкой пастушьею,
То ветром в телеграфных проводах.
 
 
То вдруг дождём по крытой дранкой крыше,
Сарай был старый и в углу дыра.
Мы рыли в сене норы, будто мыши,
Такая вот была у нас игра.
 
 
И так всю жизнь играем мы во что-то,
Ведь говорят, что наша жизнь игра.
Вот и дошли уже до поворота,
С которого задуматься пора.
 
 
Далёких дней придут воспоминанья,
Как будто перелистываешь их.
Они моей души очарованье,
Такой простой, но незабвенный штрих.
Не верится, да будто жизнь приснилась,
Наверно всем, дожившим до седин.
Храним года последние, как милость,
Все дороги они нам, как один.
 
 
И провожая этот дивный вечер,
Друзей и близких помяну добром,
Иных уж нет, а те уже далече
И заростает прошлое быльём.
 
 
А зори и у нас такие ж тихие
И только одного я не пойму,
Там все равны простые и великие,
А здесь покоя нету никому.
 
 
Настала ночь, как будто ночь прощения,
В душе и я пытаюсь всех простить.
Жизнь это миг, почти что, как мгновение,
Но, как не просто нам его прожить.
 

 
Она придёт тихонечко, без спроса,
Заполонит все мысли и дела
И с чувством не решённого вопроса,
А всё таки, не сном ли жизнь была?
 
 
Не сном ли беспокойным и прекрасным
И вот сейчас не вижу я границы,
Когда всё было явным и опасным
Или когда могло это присниться.
 
 
И было ль детство наше золотое,
Туман у речки и трава в росе,
И был ли поезд, что на Бологое,
На станции его встречали все.
 
 
Он привозил в вагоне хлеб из города,
Наш из пекарни лучше был раз в пять,
А впрочем чаще мы искали повода,
Чтоб на перроне новости узнать.
 
 
И летний вечер, домик у болота,
И запах, что сейчас не передать,
В конце прогона старые ворота,
Где нас встречала молодая мать.
 
 
И потому, что всё давно так было,
И дальний берег снегом занесён,
Что не сложилось, по реке уплыло,
А остальное долгий зимний сон.
 

 
Я по земле хожу и мучаюсь напрасно,
Смотрю на мир не так, а задом наперёд.
Меня тоска грызёт, а жизнь всегда прекрасна,
Но скользко мне идти, как в сильный гололёд.
 
 
Всплывают вновь в душе Есенинские вирши,
Вновь грусть сиреневая смотрит на меня
И звон колоколов те годы сохранивший
Заставит вспоминать былые времена.
 
 
Былое было, уже не возвратится,
Быльём уж поросло и в памяти стерлось.
Я так хотел бы снова в детстве очутится,
Чтоб по траве босым побегать довелось.
 
 
Как больно на душе, туда уж нет возврата,
Листает молча жизнь листки прошедших лет.
Какая для меня огромная утрата,
Не видеть никогда тот детский лунный свет.
 

 
Успокоился солнечный ветер,
Облетел белый пух с тополей.
Как и раньше, плывёт тихий вечер
Над родимой сторонкой моей.
 
 
Всё знакомо здесь, близко и дорого,
Пахнет сеном, парным молоком,
Очень хочется свежего творога,
А ещё посмотреть наш альбом.
 
 
С фотографий поблекших от времени,
Молчаливо мне в душу глядят,
Все, кто родом из нашего племени,
Может сами с собой говорят.
 
 
Вот мой дядя, с войны не вернулся,
Мне сейчас столько лет, как ему.
Он кому-то тогда улыбнулся,
Только я не узнаю кому.
 
 
Вот отец и сестра его Феня,
Их теперь тоже нету в живых.
Забирает безжалостно время
Стариков и совсем молодых.
 
 
Брат Сашулька, совсем ещё маленький
Простудился и умер тогда.
Называли мы все его заинькой,
Но без спроса приходит беда.
 
 
Старший, Юра с баяном и стриженый,
Инструмент не легко удержать
И как будто на что-то обиженый,
Не хотел он учиться играть.
 
 
Младший наш, тоже Сашей назвали,
На усадьбе играет своей,
Мы в «матроску» его одевали,
Не вернёшь тех безоблачных дней.
 
 
С книгой мать за столом молодая,
Сколько горя пришлось пережить.
Жизнь такая её непростая,
Нужно долго о ней говорить.
 
 
Но вот помню, всегда нас крестила
И шептала, а что, не понять.
Видно Бога просила, молила,
Чтобы смог он здоровья нам дать.
 
 
Окна ночь темнотой занавесила
И пора уж идти на покой.
Что-то песни поются не весело
Над любимой родной стороной.
 

 
Придёт тягучая усталость,
Исподтишка, на склоне лет,
И всем мешающая старость
Закроет пеленою свет.
 
 
И разметав седые пряди,
Ночами вьюгой завывать,
Будет проситься Христа ради,
Приют ей сиротинке дать.
 
 
Она от хвори вас излечит
И лестью разум ублажит,
Спокойной жизнью обеспечит
И на лекарства даст кредит.
 
 
Наобещает выше крыши
И уваженье, и почёт,
Что можно двигаться потише,
А говорить наоборот.
 
 
И большинство её впускают,
Дают приют в душе своей,
И, как свеча, тихонько тают,
Ни в чём неприкословя ей.
 
 
Ну, а она рада стараться,
Такой наводит макияж,
Что люди будут удивлятся,
Был человек, а стал мираж.
 
 
Но, а встречаются такие,
И старость возраст не для них,
Пусть волосы совсем седые,
Порой, моложе молодых.
 
 
Не потому, что впали в детство
И что здоровье бьёт ключём,
И не от генного наследства
Им все невзгоды нипочём.
 
 
Как им всё это удаётся,
Есть свой у каждого секрет.
Так на Руси нашей ведётся,
Годами стар, душою нет.
 
 
Душа широкая, как море
И странник в ней найдёт причал,
И пережить поможет горе,
Научит крепче брать штурвал.
 
 
Но их всё меньше остаётся,
И кое-кто рад осудить,
Что этот крокодил смеётся,
Ему бы с Богом говорить.
 
 
А лично мне приятней люди,
Которые умеют жить.
У них нельзя никак, по сути,
Их возраст вмиг определить.
Они и с молодыми ладят
И с ровней общий есть язык.
Бывает, что по шерсти гладят,
Но заслужил, получишь втык.
 
 
Так что покуда ноги носят
У них и дел невпроворот,
А старость вежливо попросят,
Пускай старушка подождёт.
 

 
Чёрная сморода,
Местный виноград.
Ждёт дождя природа,
Старики кряхтят.
 
 
Туча появилась,
Громыхнуло чуть
И опять открылась
Голубая муть.
 
 
Пролетит машина,
Трактор проползёт,
Бедная калина
У моих ворот.
 
 
Если не прольётся,
Не пройдут дожди,
Так и задохнётся
В этакой пыли.
 

 
Вот так-то лучше кажется,
Что больше не завяжется,
Не сбудется, не влюбится,
Но трижды не забудется.
 
 
Как старый пень осиновый,
Свет лампы керосиновой,
Всё меркнет и калышется,
А мне всё детство слышится.
 
 
Скрипит сосна дремучая,
Спит иволга певучая,
Над речкой ива клонится,
Чуть-чуть не переломится.
 
 
Вдали ночные всполохи,
Слышны ночные шорохи
И очень бесконечные,
Слова такие вечные.
 
 
Слова такие близкие,
Слова такие нужные,
Чтоб жили мы счастливыми
И были всюду дружные.
Нам так отец наказывал,
Верёвкой перевязывал,
Те годы не богатые,
На глине недожатые.
 
 
Он пел нам песни длинные,
Любили мы старинные,
Закат со всех сторон
И плыл вечерний звон.
 
 
Он плыл над лесом сумрачным,
Над полем, над деревней
И до чего же вдумчивый,
И до чего же древний.
 
 
Мне так хотелось высказать
Всё то, что песнь навеяла,
Но в наступивших сумерках
Звон тишина рассеяла.
 

 
Это было давно, в те далёкие годы,
Пели песню тогда «два окна со двора».
Брюки клёш мы носили по велению моды
И куда ты умчалась, золотая пора.
 
 
Танцплощадка гудела, как улей пчелиный
И попасть не всегда удавалось туда,
А над нею летел белый пух тополиный,
Видно с ним упорхнули молодые года.
 
 
И сейчас уж не веришь, а было ли это,
Точно это был сон, как туман у реки.
А потом вдруг пропал с приближеньем рассвета,
И остались на память одни васильки.
 
 
Замирает в груди с этим грустным мгновеньем,
Звёзды гаснут в ночи, как и чья-то судьба.
Снова всё повторится другим поколеньем
И появится в поле другая тропа.
 
 
Но услышав, порой, песню юнности давней,
В том мальчишке себя я стараюсь узнать.
И у них пролетит время встречь и свиданий,
Чтобы так же, как мы, этот миг вспоминать.
 

 
Корова старая была,
Глядела грустными глазами,
Траву жевала и пила
И всё вздыхала вечерами.
 
 
Ей отчего весёлой быть,
В жару и в дождь ходила в поле,
Чтоб молоком всех напоить,
Была покорна своей доле.
 
 
Но вот совсем занемогла
И молока чуть-чуть давала,
Хозяйка спора не вела
И помолясь, на бойню сдала.
 
 
И дети так старушку-мать,
Которая обузой стала,
Хотят в дом престарелых сдать,
Чтобы на кухне не мешала.
 
 
Но не мешало бы самим,
Подумать крепко на досуге.
Придётся испытать и им,
Жизнь остаётся в том же круге.
 

 
Эта грусть меня замучила,
Что ей нужно, не пойму.
Вот стоит же в поле чучело
Безразлично ко всему.
 
 
Солнце, дождь ли, всё едино,
Ветер треплет старый плащ,
В голове его мякина,
Из под шляпы взгляд незряч.
 
 
Нынче вымахали травы
И подсолнух золотист,
Здесь оно не для забавы,
Поле сторожит от птиц.
 
 
Воробьишки-те пугливы,
Ветер дунет улетят.
У него глаза страшливы
И промашки не простят.
 
 
А подсолнух так и тянет,
Семечек полным-полно.
Вдруг рукой оно достанет,
Воробьям не всё равно.
 
 
Только ворон не боится,
Навидался он всего,
На страшило он садится,
В голову клюёт его.
 
 
Клюнул раз и два он клюнул
Искуситель мёртвых тел
И с досадой в сердце плюнул,
Прочь от поля полетел.
 
 
Воробьишки осмелели,
Да и ветер поутих.
На подсолнухах жирели,
Не боясь шагов моих.
 
 
Наблюдал я в отдаленье
Этот птичий кавардак,
И смеялся в удивленье,
Над проворством забияк.
 
 
Может быть душа воспрянет,
Восхитившись до краёв.
Если грусть меня достанет,
Вспомню шустрых воробьёв.