В неповторимой перспективе Росси

 
Твой образ будет, знаю наперед,
в жару и при морозе-ломоносе
не уменьшаться, но наоборот
в неповторимой перспективе Росси.
 

Иосиф Бродский.

«Похороны Бобо», 1972

О том, что в Петербурге есть улица Зодчего Росси, знают, наверное, все. Но есть в нашем городе и еще один топоним, связанный с именем великого архитектора. Это тоже своего рода магистраль, хоть и совсем маленькая.

Россиевская дорожка идет вдоль северной ограды Лазаревского кладбища. Карл Иванович похоронен рядом с ней. Неподалеку нашли последний приют и другие гении питерской архитектуры – Захаров, Тома де Томон, Кваренги, Воронихин. Блистательное созвездие имен, подлинный пантеон русского классицизма! Но даже в этом созвездии Росси занимает особенное место.

Он родился на исходе 1775 года в Италии, но прожил на родине недолго. Брак его родителей был короток, и Гертруда Росси – балерина по профессии – вышла за своего коллегу, французского танцора и балетмейстера Ле Пика. Потом супруги были приглашены в Россию «первыми танцовщиками». Вместе с ними Карл и прибыл в свою новую отчизну.

Ученичество его началось у другого итальянца – Винченцо Бренна. Росси работал в Павловске и Гатчине, участвовал в постройке Михайловского замка. Набирался опыта. Правда, близость к Бренна чуть было не сыграла с Карлом злую шутку. Когда Павла I на престоле сменил его сын Александр I, тот отправил Бренна в отставку – как же, ведь тот был любимцем отца! Вместе с наставником в отставку отправился и ученик. Но уже через 8 дней (уникальный случай!) Росси был принят обратно на службу. Видимо, уже тогда таланты его были очевидны.

Впрочем, самостоятельно поработать в столице Росси удалось не сразу. Пришлось даже на время отправиться в Москву. Первым его детищем в Москве (да и вообще) стал деревянный Арбатский театр – по отзывам современников, «прекрасный», но, увы, сгоревший во время Отечественной войны 1812 года.

В Москве молодого зодчего заметили. Его начальник сообщал в Петербург, что Росси «по вкусу и прилежанию… обещает со временем быть лучшим архитектором в России». Правда, желчный и осведомленный мемуарист Филипп Вигель называет причиной московских успехов Карла Ивановича вовсе не вкус и прилежание:

«Он был еще красив и молод, когда его отправили в Москву; к тому же был артист с иностранным прозванием. Половины сих преимуществ достаточно, чтобы пользующиеся ими в Москве обретали рай. Кто знает московские общества, тому известно, с какою жадностью воспринимается в них молодость людей разных состояний. Успехи Росси в сих обществах были превыше сил его. Когда он воротился в Петербург, друзья с трудом могли его узнать: до того изменился он в лице, до того истощен был он наслаждениями, может быть, душевными. Никогда силы к нему не возвращались; но сие тем полезнее было для его гения: при изнеможении телесном замечено, что почти всегда изощряется воображение».

Как бы то ни было, в Петербург Росси вернулся в 1814 году. Это было особенное время – пора национального подъема после победы над Наполеоном. Торжественные, строгие формы классицизма как нельзя лучше соответствовали духу времени. Казалось, теперь бы Росси работать и работать! Но нет – пришлось снова начинать почти с нуля. Поначалу его зачислили на фарфоровый и стеклянный заводы, где поручили проектировать вазы, торшеры, люстры и другие предметы прикладного искусства.

«Фарфоровая ссылка» длилась, правда, лишь пару лет. Да и это время Росси сумел потратить с пользой. Восстановил былые связи, выполнил несколько работ в Павловске – словом, напомнил о себе. И В 1816 году был причислен ко двору в качестве первого придворного архитектора с окладом 3 тысячи рублей в год.

С этого времени его постройки идут чередой – всех и не перечтешь. Вот хотя бы некоторые из работ. Реконструировал усадьбу Аничкова дворца и построил близ него павильоны (знаменитые «павильоны Росси» на нынешней площади Островского). Создал дворцово-парковый ансамбль на Елагином острове. Возвел Михайловский дворец (нынешний Русский музей) и переустроил огромную территорию вокруг него. «Переустроил» – слово обтекаемое; стоит привести несколько деталей этого переустройства. Перед дворцом была разбита площадь (ныне площадь Искусств), от нее к Невскому проспекту проложили новую улицу (Михайловскую), а перед дворцом – еще одну улицу, Инженерную. Садовую улицу Росси продлил и связал с невской набережной, а памятник Суворову перенес из глубины Марсова поля к Неве, на нынешнюю Суворовскую площадь…

В 1819 году зодчему был поручен проект, ставший, наверное, главным делом его жизни – реконструкция Дворцовой площади. В ту пору площадь эта была совсем не такой, как сейчас. Против Зимнего дворца стояла пестрая, разношерстная застройка, нисколько не соответствовавшая статусу главной площади империи.

Частные дома были выкуплены. Проект составлен и утвержден. Работы начались.

Сколько пришлось преодолеть трудностей! Семнадцати-метровый пролет арки Главного штаба вызывал сомнения – не рухнет ли? Росси доказал свою правоту, и комиссия признала «полную конструктивную благонадежность» замысла. А сколько сил отняла эпопея с колесницей Гения Славы над аркой! И проект менялся по велению императора, и с конструкцией опять пришлось помучиться. И все-таки главным был результат: площадь, равных которой в мире не сыскать. Гармоничная, единая, торжественная.

Теперь мало кто знает, что Росси окрасил свое здание на Дворцовой совсем не желтой, как ныне, краской. Стены были у него светло-серыми, лепнина – белой, колесница окрашена под бронзу. Сдержанное, но гармоничное сочетание цветов!

И еще один проект, принесший Росси славу. Еще до Дворцовой площади он стал размышлять над другим смелым замыслом – преобразованием обширной местности между Невским проспектом, Садовой улицей, Чернышевым переулком и Фонтанкой. Двадцать планировочных вариантов удалось найти исследователям! Первый родился в 1816 году, последний – в 1834-м, когда все работы близились уже к завершению. Росси удалось не только построить величественный Александринский театр и еще несколько прекрасных зданий: он связал в единое целое две площади и улицу – нынешние площади Островского и Ломоносова и улицу Зодчего Росси. Причем улица получилась вообще уникальной, единственной в своем роде: она вся состоит из двух зданий, высота которых 22 метра. Такова же и ширина самой улицы, а длина ее ровно в десять раз больше – 220 метров.

Увы, этот грандиозный ансамбль обернулся для Росси пирровой победой. Ему и прежде случалось вступать в споры с коллегами, не верившими в его расчеты, идти наперекор начальству – но на сей раз конфликты оказались куда острее. При этом противники Росси заметно превосходили его в придворных и административных талантах. Следствием были два выговора Карлу Ивановичу от самодержца (тот приказал, например, объявить зодчему, что «с крайним удивлением читал рапорт… заключивший в себе грубые и неприличные выражения, и что за сие Вы подлежали бы аресту, но избавляет от оного во уважение болезненного Вашего состояния»).

Александринский театр открылся 31 августа 1832 года. Росси был «уволен от всех занятий» 28 октября – пятидесяти пяти лет от роду.

Он еще работал. Строил, проектировал, ремонтировал собственные здания, участвовал в работе разных комиссий. Но все это было не на уровне его дарований.

Роковой для него стала холера. Эпидемия 1848–1849 годов унесла много жизней: по статистике, заболели тогда 32 326 человек, а умерли 16,5 тысяч. В эту скорбную половину попал и Карл Иванович.

Его похоронили на Волковском кладбище. А через девяносто лет, в 1939 году, прах перенесли на Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры.

Александринский театр. Литография 1830–1840 гг.

Здесь лежит Суворов

Благовещенская усыпальница возникла в здании одноименного храма. Наверное, из всех некрополей Александро-Невской лавры этот можно назвать самым элитным.

Здесь был похоронен император Петр III – до того, как гроб с его телом перенесли в Петропавловский собор.

Здесь нашли свой последний приют правительница Анна Леопольдовна и светлейший князь Александр Безбородко, глава Академии художеств Иван Бецкой и дочь Александра I Елизавета, генерал-прокурор Павел Ягужинский и начальник Тайной канцелярии Андрей Ушаков, придворный ювелир Иван Лазарев и фаворит императрицы Елизаветы Иван Шувалов. И, конечно, Александр Васильевич Суворов.

Генералиссимус ушел из жизни весной 1800 года. Это событие прошло незамеченным. Не заметили его при дворе – вернее, сделали вид, что не заметили. Камер-фурьерский журнал не запечатлел следов каких-либо почестей, отданных полководцу.

Благовещенская церковь. Фото начала XX века

Это событие всколыхнуло весь город. Мемуарист писал: «Я видел похороны Суворова из дома на Невском проспекте… За гробом шли три жалких гарнизонных батальона. Гвардию не нарядили под предлогом усталости солдат после парада. Зато народ всех сословий наполнял все улицы, по которым везли его тело, и воздавал честь великому гению России».

И еще, свидетельство другого очевидца: «Улицы, все окна в домах, балконы и кровли преисполнены были народу. День был прекрасный. Народ отовсюду бежал за нами. Наконец мы дошли и ввели церемонию в верхнюю монастырскую церковь… В церковь пускали только больших, а народу и в монастырь не допускали… При последнем целовании никто не подходил без слез ко гробу. Тут явился и Державин. Его предуниженный поклон гробу тронул до основания мое сердце. Он закрыл лицо платком и отошел, и, верно, из сих слез выльется бессмертная ода».

Евгений Болховитинов, автор этих строк, не ошибся. Бессмертные стихи действительно родились – одно из самых проникновенных сочинений Державина. Вернувшись домой с похорон, Гаврила Романович услыхал пение жившего в его доме снегиря, свистевшего военный мотив. И написал полные отчаяния строки:

 
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
 
 
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари:
Тысячи воинств, стен и затворов
С горстью россиян все побеждать?
 

Ответа Державин не нашел. Кутузов еще не стал полководцем первой величины: его час был впереди…

Много позже, уже в XX столетии, Иосиф Бродский обратился к державинским стихам и написал свои – на смерть другого великого полководца России, Георгия Константиновича Жукова.

 
Воин, пред коим многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои глухо, в опале,
как Велизарий или Помпей.
 
 
Сколько он пролил крови солдатской
в землю чужую! Что ж, горевал?
Вспомнил ли их, умирающий в штатской
белой кровати? Полный провал.
Что он ответит, встретившись в адской
области с ними? «Я воевал».
 

Есть в этом стихотворении и такие строки:

 
Бей, барабан, и, военная флейта,
громко свисти на манер снегиря.
 

От похорон Суворова остались и другие меты в русской истории и литературе. Впервые горожане прощались со своим героем – это были уже не просто похороны, а своего рода демонстрация, предтеча многочисленных подобных демонстраций XIX столетия.

Сохранились и исторические анекдоты.

Анекдот первый, пафосный. Когда отпевание Суворова было окончено, следовало отнести гроб наверх; однако лестница, которая вела туда, оказалась узкой. Старались обойти это неудобство, но гренадеры, служившие под начальством Суворова, взяли гроб, поставили его себе на головы и, воскликнув: «Суворов везде пройдет!» – отнесли его в назначенное место.

Анекдот второй, забавный. Суворов умирал на квартире своего племянника графа Хвостова – бесталанного литератора, известного своей плодовитостью. Когда племянник подошел к дяде проститься, тот молвил: «Брось свои стишки, не позорь себя». Хвостов вышел от Суворова, все бросились к нему: «Как он?» Весь в слезах, граф махнул рукой: «Бредит!»

Мастеров собрали отовсюду

Некрополь мастеров искусств звался раньше Тихвинским кладбищем. Открыто оно было в пушкинские годы, а первым похороненным здесь мастером искусств стал Николай Михайлович Карамзин. Потом тут нашли последний приют Гнедич, Жуковский, Крылов, Баратынский, Вяземский. Из Берлина привезли и захоронили на Тихвинском прах Глинки, в 1881 году здесь предали земле тело Федора Михайловича Достоевского.

Вдова Достоевского Анна Григорьевна вспоминала, как к ней явился журналист и общественный деятель Виссарион Комаров и от имени лавры предложил «на ее кладбищах любое место для вечного упокоения моего мужа. „Лавра, – говорил В. В. Комаров, – просит принять место безвозмездно и будет считать за честь, если прах писателя Достоевского, ревностно стоявшего за православную веру, будет покоиться в стенах лавры“… Так как лавра предоставляла выбрать могильное место на любом из ее кладбищ, то я просила В. В. Комарова выбрать место на Тихвинском кладбище, ближе к могилам Карамзина и Жуковского, произведения которых Федор Михайлович так любил. По счастливой случайности свободное место оказалось рядом с памятником поэта Жуковского».

О том, как многолюдна была траурная процессия за гробом Достоевского, вспоминали многие мемуаристы. Участник процессии И. Ф. Тюменев записал в дневнике:

«Невский был буквально запружен народом. Экипажи могли двигаться только на узком пространстве для двух рядов, остальная часть проспекта была занята процессией и толпами народа, сплошною стеною стоявшего по сторонам.

На вопросы некоторых старушек: „Кого это хоронят?“ – студенты демонстративно отвечали: „Каторжника“…

У ворот Лавры гроб встретил лаврский наместник, по слухам, бывший хорошим знакомым покойного. У ворот произошла давка. Говорят, чуть было в тесноте не задавили маленькую дочь Федора Михайловича… Григорович в воротах просил публику не входить в Лавре в самую церковь, так как места едва ли хватит на 2000 человек.

Когда процессия прошла ворота, в них послышались крики, оханье и пр. Это толпа тискалась в ворота…»

А вот слова мемуариста И. И. Попова о самих похоронах:

«В церковь Св. Духа, где отпевали Достоевского, попасть было невозможно. У могилы также были толпы: памятники, деревья, каменная ограда, отделяющая старое кладбище, – все было усеяно пришедшими отдать последний долг писателю. Григорович просил студентов очистить путь к могиле и место около нее. Мыс трудом это сделали и выстроили венки и хоругви шпалерами по обеим сторонам прохода. Служба и отпевание продолжались очень долго… Разошлись от могилы, когда уже были зажжены фонари».

Вскоре после Достоевского на Тихвинском кладбище был погребен Модест Мусоргский. А после того как здесь же нашли последний приют Бородин и Чайковский, кладбище окончательно встало в ряд великих лаврских некрополей.

(Эпизод в скобках. Как раз у могилы Чайковского эсеры-боевики проводили одно из совещаний по поводу запланированного ими убийства министра Плеве. Об этом живо вспоминал Борис Савинков:

«Свидание состоялось на кладбище Александро-Невской лавры, у могилы Чайковского. Швейцер холодно и спокойно обсуждал мельчайшие детали нашего плана. Ему предстояла трудная задача – за ночь он должен был приготовить пять бомб и на утро раздать их метальщикам. Покотилов, как всегда, волновался. Он горячо говорил, что уверен в удаче… Во время нашего разговора, на кладбище, на соседней дорожке неожиданно показался пристав с нарядом городовых. Между могильных крестов замелькали погоны и сабли. В ту же минуту Покотилов вынул револьвер и быстро, большими шагами пошел навстречу полиции. Швейцер спокойно ждал у могилы, засунув руку в карман, где лежал его револьвер. Я с трудом догнал Покотилова. Он обернулся ко мне и шепнул:

– Уходите с Павлом, я удержу их на несколько минут.

Городовые приближались по боковой аллее. Я схватил Покотилова за руку.

– Что вы делаете? Спрячьте револьвер.

Он хотел мне что-то ответить, но в это время полицейские повернули на другую дорожку и стали скрываться из виду. Очевидно, тревога была не для нас…»