3

Не могу открыть глаза. Знаю, случилось страшное, но ни отчаянных криков, ни душераздирающих стонов, ни скрежета металла не слышно. Колыхание огня похоже на колыхание флага. Искривляет воздух.

Прислушиваюсь. Спокойно: размеренное сопение – не мое. Болит ли что-то? Конечно, болит. Не желаю прислушиваться к собственным очагам. Успею сделать это еще ни один раз. Жадно ловлю звуки вокруг. Вот равномерное пищание рядом с головой. Понимаю, что это больничный прибор. Значит, не придется забивать голову сбором фактов, жив я или нет. Уже легче.

Но глаза не открываю, боюсь. Продолжаю сбор информации. Поодаль какой-то гам, суета. Теперь точно: я в больнице. Выходит, сейчас самый разгар рабочего дня. Мне бы хотелось, чтобы была глубокая ночь. Но выбирать не приходится.

Я готов. Лишь бы не оказалось, что я ослеп.

Глаза режет от света. Пытаюсь прикрыться рукой, но та не слушается, просто дергается. Уже что-то. Зрение восстанавливается, но ощущение, будто под веками по мешку с песком. Корки на ресницах еле разлепляются. По правому виску пробегает слеза. Пытаюсь приподнять голову, ничего не выходит. Шевелю ногами – бестолку. Грудь сжимает от волнения, в животе покалывание, но не как от мелких иголочек, а словно в меня вонзают лезвие кухонного ножа для овощей – тоже мало приятного. Открываю рот – ни звука. Даже сип, вырывающийся из горла, кажется мне надуманным.

Я готов отдаться панике. Теперь понимаю, чего действительно боялся всю свою жизнь: быть неспособным даже к элементарным действиям. Я провалюсь со стыда, если моя мать или девушка будут подтирать мне зад. Да и с моей массой сделать это для них будет невозможно.

– Мэтт. О боже, Мэтт!

Голова тоже не двигается. Черт. Черт!

Скашиваю до рези глаза. Вот же она – мама. Ее сопение я слышал.

– Не шевелись! Пожалуйста, не шевелись.

По ее щекам бегут не слезы. Это тропический ливень.

– Я должна позвать врача. Я вернусь, скоро вернусь. Обещаю, – у самого выхода. – Только не шевелись!

Она вылетает из палаты, едва не снося дверь. Я же остаюсь сам с собой, один на один. Пока не озвучен диагноз, рассчитываю свои силы, волю. Я не смогу жить овощем или недееспособным. Дело не в мелких радостях жизни, вроде вечерней прогулки, секса. Я не смогу прожить ничего не делая в этой жизни. Привязав к себе родственников. Не смогу. Но и не смогу все завершить… Сейчас.

Всплывает «Малышка на миллион». Нет-нет-нет. Стой. Не торопись. Узнай детали. Ради всего святого – узнай детали! И хоть ты далеко не самый прилежный христианин, просто дыши. Вдох. Выдох.

Так лучше, Мэтт, чувствуешь?

Обычно в разговорах с самим собой я обращался к себе «парень», «мужик». Сейчас приятельское общение не сработает. Нужно что-то более глубокое, заботливое.

В открывшуюся дверь входит врач. Носит усы в дань современной моде. Из него бы вышел неплохой шериф. Внешне уж точно. Пытаюсь понять, что у него на уме. С чем он пришел. Неужели удивление?

– Ха! Мэтт! Вы только посмотрите! – он обращается к моей матери, которая семенит за ним. – Все благодаря вашим молитвам.

Мама не слушает его. Не может оторвать от меня глаз. Меня же интересует врач-шериф.

– Итак, Мэтт, как самочувствие?

– Ну-у-у… я жив, – сиплю.

– Конечно, жив. По-другому и быть не может. Правда, мисс Новак?

Она не отвечает. Плачет, уткнувшись в плечо доктору.

– Какие-то боли присутствуют? – одной рукой он обнимает плачущую мать, другой держит планшетку для сбора анамнеза. Писать ему нечем.

– Я не чувствую конечностей. Не могу ничем пошевелить.

– Это пройдет, не сомневайся. Вы попали в знатную передрягу. И, кстати, мои поздравления: сегодня ты вышел из десятидневной комы.

Мои глаза расширяются.

– Наверняка тебе будет что рассказать своим друзьям и знакомым. Люди любят истории с того света.

Врачи – особая каста людей со специфическим чувством юмора.

– Перечень твоих травм внушителен: переломы, переломы, переломы, в том числе позвоночника – именно поэтому у тебя сейчас проблемы со связью с телом, но все это пройдет, уверяю. Мы потрудились на славу. Про мелочи, вроде порванных связок, молчу. Ну и главное…

Мама берет доктора за руку. Смотрит на него, будто передает мысли взглядом.

– Понимаю, вы хотите побыть с сыном. Я зайду позже.

Он кивает мне и направляется к выходу. Его халат развивается как плащ супергероя.

Мама пододвигает стул ближе к койке, чтобы я мог ее видеть.

– Авария? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен.

Она прячет лицо в ладонях и трясется в припадке. Мне нужно больше информации, но я не могу остановить ее. Пускай выплачется. То же самое ждет и меня в скором времени.

Смотрю в окно, где торчит угол соседнего корпуса. Приковываю взгляд к медленно ползущим облакам. Убегаю от осознания своих увечий, комы. От того, что утаил врач.

Вопрос вот в чем: что стало с парнями? И следующий: что станет с нашими жизнями? Интересно, уцелело ли оборудование?

Я начинаю заводиться. Собственная рассудительность поражает меня. Будто я нахожусь в привычных комфортных условиях. Что-то внутри подсказывает: должно быть иначе. Нет, я не должен бесноваться и размахивать руками, да и не могу сейчас этого сделать. Но, совершенно точно, я должен быть, как минимум, встревожен.

Тишина давит. Мама успокоилась.

– Что с парнями? – спрашиваю я. Не смотрю на нее, не могу.

– Джейк и Киран в тяжелом состоянии, но уже пришли в себя. Дастину досталось меньше. Крис и остальные ребята из вашей команды отделались легко. Ну, по сравнению с вами. А вот ваш водитель…

Я понимаю, что Эрни больше нет с нами. Он не умер, не погиб. Его просто нет.

– Расскажи, что произошло, – прошу я.

Мама отводит глаза. Вижу, она не хочет говорить об этом. Еще не смирилась с тем, что именно ей придется стать проводником дурных вестей.

– Доктор, – она резко дергается, блеск надежды в уставших заспанных глазах. – Доктор сказал, тебе нельзя нервничать. Сначала нужно восста…

– Думаешь, я не буду нервничать, если ты продолжишь молчать?

Конечно, она не готова. Она устала не меньше моего. Наверняка, до сих пор не помнит, когда последний раз спала. Наши отношения не простые, если только отношения между родителями и детьми в принципе могут быть простыми. В очередной раз я слишком напираю. Забываю, что с каждым годом она становится мягче, беззащитней. Это она тащила нас с братом, когда отец понял, что он не хозяин в доме, к тожу же самый слабый из нас четверых, несмотря на наш подростковый возраст с братом. Она не заслуживает моего давления.

Мама издает звук, похожий на крик дикого зверька. По привычке я пытаюсь взмахнуть рукой, и мои пальцы дергаются. Она тоже замечает это. На лице застыла светлая радость. Наконец, она осмеливается посмотреть на меня.

– Попробуй еще раз, – шепчет она, закрывая лицо руками.

Покоряюсь. И да, пальцы дергаются вновь.

Ее глаза в миг покрываются блеском, как речная гладь в солнечный день.

Пробую правой рукой – да, эффект есть. Кардиограф рядом с головой пищит чаще. Конечно, я возбужден. Плевать.

Перехожу на ноги. Пальцы левой ноги отзываются. Мама видит это. Но на лице не радость. Тревога.

Концентрируюсь на правой ноге. Нет реакции. Ничего, немного больше концентрации, и все выйдет. Кардиограф продолжает напоминать о себе слишком часто. Я злюсь. Как могу, опускаю глаза вниз. Вижу два бугорка в районе коленей. И один слева, где ступни. Только слева.

Стоп, что-то не то. Мама уже на ногах. Кардиограф раздражает учащенным пищанием.

– Я позову врача, – она направляется к выходу из палаты.

– Стой, – шепчу я. Страх отнимает и без того ничтожные остатки сил.

Кардиограф переходит на крик.

На месте правой ноги пустота. Больничное одеяло лежит ровно, ни единой складки.

– Мама, – шепчу я, когда картинка перед глазами превращается в размытое пятно. – Мама.

Хлопает дверь, и палата наполняется голосами. Я уже ничего не вижу. Все, что могу, это шевелить высохшими губами: «где моя нога?»

4

Итак, давайте я вам кое-что расскажу про игру на ударных. То, что вы видите как зритель, и то, что есть на самом деле, отличается довольно сильно.

Вспомните любого крутого рок-барабанщика: его руки летают от тарелок к барабанам, он машет гривой и выдает фантастически простую, но от этого не менее крутую дробь по всем барабанам. Каждый второй зритель повторяет ее, размахивая руками в воздухе.

Вспомните крутых метал-барабанщиков: все то же самое, только в 2 раза быстрее.

А теперь как все обстоит на самом деле.

Я, как и многие, начинал свой путь, стуча японскими палочками по подушкам да железным коробкам из-под печенья. Мои руки выделывали всевозможные кульбиты и повторяли ритмы, которые за реальной установкой звучали бы откровенно пусто. Все потому, что я не задействовал ноги.

Стоило мне впервые сесть за реальную барабанную установку, как случилось первое потрясение: оказалось, ноги важны ничуть не меньше рук. Со временем случилось потрясение номер два: в тяжелый стилях музыки, ноги даже важнее рук. Потрясение три: прокачать ноги куда сложнее рук.

Начнем вот с чего. Ритм. Если из самого простого ритма убрать бочку (тот самый огроменный барабан, в который и играют ногой), то останется плоская линия, в которой будет выделяться только малый барабан. Можно вставлять акценты на тарелках, но все они будут звучать пусто, без громогласного глухого «бум». В этом и состоит магия ног.

Помню, как сложно давались первые шаги. Самый простой ритм – бочка-малый, тот самый, из которого состоит почти вся современная музыка и девяносто девять процентов песен AC/DC – не давался. Все шло вкривь и вкось. Подумать только: это же обычные бум-ча, бум-ча, правая нога – левая рука! Это так просто! Но нет.

Ноги для барабанщика равносильны ногам боксера. По большей части от них зависит, как ты будешь играть. От них же зависит твоя посадка. Поверьте, я пересмотрел сотни видео: «угол между бедром и голенью должен быть сорок пять градусов»; «угол должен быть более сорока пяти градусов»; «посмотрите на его посадку – угол вообще сорок»; «больше сорока пяти и точка». Бесполезно считать, сколько раз я меня высоту стула. Одно время я считал градусы важнее собственных ощущений. Тогда я быстро уперся в потолок своих возможностей. Когда же прислушался к чувствам, все пошло на лад.

Иногда мне кажется, что лучше не знать чего-то до последнего, не читать умных книг, не изучать курсы, пока не упрешься в потолок. Сейчас сложности возникают не с дефицитом, а с избытком информации. На эту удочку я и попался в свое время, когда кинулся изучать все возможные техники игры: свивел, хилл-то,⁵ какие-то авторские техники. А нужно было-то всего не спешить и начинать с медленных темпов, постепенно наращивая скорость.

Кстати, общепризнано, что играть медленно так же сложно, как и выбивать дроби руками и ногами на скорости в 250+ ударов в минуту.

Но вернемся к ногам. Вернее к их связи с руками. Да, я говорю о координации. Помните эти дурацкие упражнения, когда гладишь себя одной рукой по животу, а другой стучишь по макушке? Забудьте.

Для игры на ударных сначала придется скоординировать руки: чтобы они играли поочередно, вместе и вместе с небольшой задержкой – так называемый форшлаг, когда один удар наносится чуть раньше и тише другого.

После координируешь руки с ногами. Конечно, основная нога правая, та, который ты и отбиваешь эти громогласные удары. В простых ритмах правая рука так или иначе совпадает с правой ногой. В более сложных правые конечности не совпадают. Если пойти дальше, нога начинает играть чаще руки. При этом нога левая, та, что контролирует звукоизвлечение из хай-хета, превращая глухое «ц» в шипящее «цсс-цсс», которым обычно задается вступление у рок-героев. Так вот, левая нога, тоже не бездействует, и начинает отсчитывать ровные доли, когда ритм ведет не хай-хэт, а, например райд, или в моем случае, крэш.

Знаю, тяжело воспринимать информацию, когда слабо понимаешь, о чем идет речь. Все это для того, чтобы объяснить: от ног у барабанщика зависит ничуть не меньше, чем от рук. А их прокачка – процесс куда более длительный и сложный.

И последнее, о чем упомяну – равновесие. Как оказалось, самая сложная для меня часть. Во время игры барабанщик постоянно поворачивается из стороны в сторону, переносит вес, поднимает ноги, да и в принципе сидит в пол-оборота. Конечно, без крепкой спины и ног тут не обойтись.

Надеюсь, удалось донести важность ног при игре на ударных. Надеюсь, удалось донести, что правая нога – основная.

Надеюсь, вы не забыли, а я бы очень хотел забыть, что правой ноги у меня больше нет. Ее отняли по самое колено.

* * *

Первое время я только и думал, что о ноге, теперь уже о культе. Не зная причин и подробностей, я, почему-то полагал, что возможно было обойтись без ампутации. Возомнил себя ящерицей. Злился на доктора, хотя даже не знал, его ли это было решение. Описывать тот день, а это наваждение длилось всего день, не буду. Мне стыдно за себя. Как бы не уговаривал, что это вполне нормальная реакция в подобной ситуации (откуда мне знать?), все равно не могу простить себе это скотское поведение.

Возможно, поэтому мама отсутствовала следующие дни. Ее, наверняка, предупредили о таком периоде у пациентов. Что ж, благодарен тем, кто предусмотрел это. Не хочу выглядеть при ней слабым.

Доктор сидит передо мной. Записывает показания приборов, задает дежурные вопросы. Сказал, что его фамилия – Бонэм. Значит, имя – Джон⁶.

– Итак, Мэтт, – он смотрит на меня, словно я на допросе. Пытается смягчиться. Выходит слабо. – Ты переживаешь по поводу ампутации – и это нормально. Поверь, я в курсе, что значит правая нога для барабанщика.

Смотрю на него вопросительно-недоверчиво.

– Довелось в студенчестве играть в местячковой рок-группе. До вас нам далеко, но кое-что я тоже умел, – смеется собственной шутке, но тут же осекается. – Я должен рассказать тебе о твоих травмах…

Открываю рот, чтобы возразить. Бесконтрольное желание спорить жжет в груди. Его причины остаются тайной, как и в целом мое ребяческое поведение сегодня.

– … И твоих друзей.

Нашел все-таки рычаг. Я лежу будто пес в ожидании, когда ему начнут чесать брюхо.

– В больнице с тобой, – копается в бумажках. – Ах, вот. Киран и Джейк.

– Что с ними?

Доктор Бонэм довольно кивает. Привлечь мое внимание – вот чего он добивался.

– С кого начать?

Не могу сфокусироваться. Глаза скользят по предметам. Хочу ответить «без разницы», но слышу собственный голос:

– Джейк.

– Как скажешь. Сегодня ты хозяин вечеринки.

– Не шутите больше. Вы почти начали мне нравиться.

Он делает многозначительный жест рукой, который я не могу расшифровать. Похоже, он сам не понял, что имел ввиду, продолжая пялиться в бумаги.

– Джейк Купер. Ага. Многочисленные шрамы по всему телу, перелом шеи, повреждение связок, сломанный зуб, переломы лодыжек на обеих ногах, большая рваная рана на спине и локте. Пришлось поставить кожный трансплантат.

– Трансплантат – это…

– В данном случае это пересадка кожи из…

– Не продолжайте.

Меня не тошнит. Но от холода по спине не по себе.

– Он сможет ходить?

– Да. Первое время, ну, не совсем первое, на костылях. Все зависит от того, как пройдет восстановление.

– Он хотя бы в сознании?

– Конечно, это ты у нас… – ловит ненависть в моем взгляде. – Прошу прощения. Перейдем к Кирану?

Киваю. Он копается в листах.

– Вот. Киран, так-так. Перелом обеих ног, перелом таза. В кости пришлось вставлять штифты. Это несколько месяцев в инвалидном кресле. И ампутация двух пальцев на одной из ног. Мелкие ушибы и ссадины в рассчет не беру.

Врач замолкает. Продолжает пялиться в листы, потом резко переводит взгляд на меня. Я смотрю в ответ, но не в глаза, а мимо него. Исходящий от него запах сигарет раздражает. Он не нравится мне. Наверняка он отличный профессионал, но человеческого в нем мало. Я терплю его по единственной причине: не хочу осознавать услышанное. Если хоть на мгновение задумаюсь, мне не сдобровать. Боюсь захлебнуться в собственном отчаянии.

– Мэтт, – дожидается, пока я обращу на него внимание. – Мэтт, у меня есть сводка по тебе. Если ты не хочешь или не готов…

– Читай.

Ничего не вижу от застилающих глаза слез. Кусаю щеку изнутри, чтобы не начать шмыгать и припадочно дергать губами.

– У тебя перелом позвоночника, ребер и бедра, многочисленные разрывы связок. Десять дней ты находился в коме. В результате необратимых повреждений нам пришлось ампутировать твою правую ногу выше колена. Поверь, иного варианта не было. Я лично сделал это, чтобы…

Не слышу его. От ненависти в ушах стоит гул. Я больше не могу сдерживаться, Слезы текут по вискам. Грудь с животом рвано дергаются. Он что-то говорит про сестру и уходит. Чуть ли не убегает. Мой плач похож на рев медведя. Все размыто, но я слышу, что кто-то пришел. Женский голос успокаивает меня, вытирает мне лицо. Становится легче.

Они что-то вкололи мне.

* * *

В палате мама и брат. Брэд. Мама не блистала оригинальностью: Мэтт и Брэд. Мы не близнецы, не двойняшки. Брэд старше меня и пошел совсем по иному пути. У него хорошая должность в строительной фирме, жена и двое детишек. Он реализовал все, что хотела мама. Можно сказать, что именно благодаря нему, я добился успеха. Брэд принял удар на себя в вопросах воспитания. Я же был предоставлен сам себе.

Он смотрит на меня. На губах легкая улыбка, но глаза красные. При других обстоятельствах я бы подколол его. За твердость характера и настоящего мужчину в нашей семье отвечает он.

– Отлично выглядишь, – выдавливает Брэд.

Машу головой из стороны в сторону. Или мне только кажется.

– Ты не умеешь врать. Я знаю, что все ужасно.

– Ты жив, и это главное.

Мне нечего сказать. Я жив-здоров, а дни сокращаются⁷