Черты из жизни Пепко

На мой взгляд, этот роман напрочь выбивается из всего написанного Маминым-Сибиряком. По крайней мере из всего, что я успел к этому времени прочитать из его наследия (а это 9 книг — 8 романов и одно документальное исследование, опубликованное в сборнике, ну и "Алёнушкины сказки", конечно же). Не секрет, что основу "большого крупнотоннажного" творчества Дмитрия Мамина-Сибиряка составляют произведения, посвящённые заводскому Уралу. Но вот этот роман относится к Санкт-Петербургским — и по месту действия, и по персонажам и героям, и по содержанию и сути описываемых в нём происшествий и событий.

В центре внимания сам рассказчик, молодой начинающий писатель и по совместительству корреспондент Василий Попов, приехавший в столицу откуда-то с югов России. Ну, и его друг и сожитель (в том смысле, что они вместе живут в одной съёмной комнате на двоих) по прозвищу Пепко. Оба молодых человека являются студентами и оба они корреспонденты. И потому дружны, ибо живут одними и теми же заботами и проблемами, общими событиями и общим же кругом общения. И жизнь у них выстроена как и положено у молодых студентов — поиски денежной работы и попытки публикаций, писательские опыты и отношения с представительницами прекрасной половины человечества, дружеское общение и дачные выезды.

Роман вроде бы не начинён сверхмощными громкими привлекательными происшествиями, но тем и хорош, что на примере Пепко и самого рассказчика мы наблюдаем жизнь молодых людей того поколения, узнаём их мечты и чаяния, надежды и веры, любови и ценности, быт и работу — мы становимся свидетелями жизни того времени. И это ощущение ещё более усиливается, когда мы встречаем в романе места, когда уже сам автор обращается к своим героям и к каким-то событиям из их жизни со своими собственными рассуждениями и воспоминаниями, когда уже сам Мамин-Сибиряк философствует и рассуждает о минувшей молодости и о наполненности жизни вообще (на момент написания романа Мамину-Сибиряку было 42 года и видимо некое переосмысление своей собственной жизни было у него самого — впрочем, об автобиографичности этого романа написано в разных статьях о Мамине-Сибиряке).

Роман отличается от прочих ещё и тем, что в нём практически нет внешних людей, он субъективен и интровертен, он написан ракурсом "изнутри наружу". И такой взгляд изнутри на самого себя, своих знакомых и друзей, и на события внешнего мира позволяет и читателю применить этот приём и в отношении уже самого себя, провоцирует задаться теми же вопросами, о которых пишет Мамин-Сибиряк.

И, наконец, не перестаёшь радоваться писательскому мастерству Дмитрия Наркисовича, его таланту владения русской литературной письменной речью.

Бывают дни, когда я сам с собой в разлуке. Когда не хочется ни читать, ни писать, когда не получается даже обрадоваться чему бы то ни было. В такие дни небо обычно тяжелое, немного несуразное в своей хмурости, но сильно давящее. Такое небо, если долго смотреть на него, погружает разум в состояние оцепенения, и, если ты писатель, остаётся только пить горькую и надеяться на божественную длань, что разгонит тучи и явит солнечный свет печальным людям, истомлённым долгой зимой.

Я уверен, что Дмитрий Мамин-Сибиряк в бытность свою петербуржским студентом таких дней вкусил сполна. В Петербурге в достатке воды и пронизывающего ветра, а вот свет в дефиците. Там много возможностей, но человеку, приехавшему из далёкой провинции, они недоступны. Там много людей, но мало места для одного человека. Там красивые дворцы, мосты и храмы, но всё это имеет мало значения, когда ютишься в крохотной комнате с окном, выходящим на тоскливый пустырь Петербургской стороны. Впрочем, я сомневаюсь, что сейчас там есть хоть сколько-нибудь пустырей, но тогда – были в изобилии.

Такую вот безрадостную картину нарисовал Мамин-Сибиряк в своём автобиографичном романе «Черты из жизни Пепко». Главный герой романа, Василий Попов, студент и начинающий писатель – это самолично Дмитрий Наркисович в молодости. Но если у автора получилось добиться хороших результатов на писательском поприще, то молодому Попову ещё предстоял длинный и тернистый путь. Для пущего интереса к нему был добавлен молодой человек по прозвищу Пепко – источник задорного хаоса в серой упорядоченности жизни.

Человек, который в течение двух лет получил петербургский катарр желудка и должен питаться рубцами, такой человек имеет право на одно право — быть откровенным с самим собой. Ведь я средний человек, та безразличность, из которой ткется ткань жизни, и поэтому рассуждаю, как нитка в материи…

До сих пор мы, русские, изобретаем еще часы, швейные машины и прочее, что давно известно. То же самое и в литературе. Прибавьте к этому наше полное незнание жизни и, главное, отсутствие этой жизни. Ну, где она? Всю жизнь мы просиживаем по своим норам и по норам помираем. Где-то там, далеко, люди живут, а мы только облизываемся или носим платье с чужого плеча.

– Послушай, Карлуша, ты – одна добрая, хорошая, немецкая свинья, а я – просто русская свинья. Вместе мы составляем свинство.

Происходило это без предварительного намерения, а как-то само собой, как умеет напиваться русский человек в обществе другого хорошего русского человека.

По Неве плывут льдины, низко нависают свинцовые тучи, с залива дует пронизывающий ветер. В Петербурге – обычное дело. В таком положении не удивительно, что видна только «отрицательная сторона, а должна быть и положительная. Иначе нельзя было бы и жить, дышать, думать…». Герои Мамина-Сибиряка ищут эту сторону, находят, теряют и находят вновь. Всё как в жизни, и почти так же, как в «Мартине Идене» Джека Лондона. Но Джек Лондон писал о разочаровании, неизбежно постигающем даже успешного писателя, тогда как Мамин-Сибиряк стремился показать благоговение, с которым он сам относился к «большому» писательству.

«Придумывать жизнь нельзя, как нельзя довольствоваться фотографиями. За внешними абрисами, линиями и красками должны стоять живые люди» - этому девизу Мамин-Сибиряк был неизменно верен. Его герои – живые, настоящие, внушающие доверие, сошедшие будто не со страниц художественного романа, а взятые из исторической хроники. «Я еще никогда не был в таком глупом положении, как сейчас… У меня и морда сделалась глупа.» - сказал Пепко, вернувшись с экзамена, а я сразу вспомнил своё собственное лицо при защите диплома.

На вопрос Василия Попова о таинственных родниках, из которых сочилась многострадальная русская история, можно дать пусть не полный, а всё же ответ. Мамин-Сибиряк, несомненно, один из таких родников, что всю жизнь трудились, пробивая себе дорогу, наполнялись водами, и сливались в одно большое море. Море, именуемое – с большой буквы – Русской литературой.

Не особо люблю автобиографические истории, но в данном случае меня привлекло имя, вынесенное в название. Пепко - название сети дешевых польских магазинов с одеждой и всякой фигней. Интересно же, как это свзяано с жизнью Мамина-Сибиряка! Не особо и связано))) Собственно, в данном романе Пепко это прозвище друга главного героя, образовано от абсолютно русской фамилии Попов. Такую же фамилию имеет и сам герой романа, альтер эго писателя. В то же время Пепко - двойник и одновременно антипод Попова первого. Именно об их дружбе-противовстоянии и пойдет речь в романе. Мне очень понравились эти закольцованные отношения автора и героев. Мамин-Сибиряк видит себя в Василии Ивановиче Попове, Попов рассказывает черты из жизни Агафона Павловича, отражаясь в нём, как в зеркале. Отношения у них странные, как им удалось сразу же не оттолкнуться друг от друга в разные стороны - загадка. Вот первое впечатление от знакомства:

Мне почему-то показалось, что из всей «академии» только этот Пепко отнесся ко мне с какой-то скрытой враждебностью, и я почувствовал себя неловко. Бывают такие встречи, когда по первому впечатлению почему-то невзлюбишь человека. Как оказалось впоследствии, я не ошибся: Пепко возненавидел меня с первого раза, потому что по природе был ревнив и относился к каждому новому человеку крайне подозрительно. Мне лично он тоже не понравился, начиная с его длинного носа и кончая холодной сырой рукой.

И буквально на следующий день эти двое съезжаются в одну комнату для совместного бытия. Как это произошло?! Ну, кроме пьянки, похмелья и "вдвоем дешевле". Я перечитала этот момент, но так и не уловила зачем. Нет, они нормально жили вдвоём, некоторые соседи за стенкой приводили их в большее негодование, чем поведение друг друга, но всё же, всё же. Два начинающих литератора-журналиста, оба с надеждами и амбициями, с непростыми характерами. Василий нуждался в одиночестве, чтобы писать; Агафон, видимо, избегал одиночества, чтобы не оставаться наедине "со своим скотством". Ой, обычный молодой человек, ничего вопиющего там не было. Ну, с женщинами несколько историй не самых благородных. Если бы это была история Любочки, а не Пепко, возможно, Агафон выглядел бы бОльшим злодеем. Хотя Мамин-Сибиряк его ни капли не оправдывает, он и впрямь по-свински обошелся с Любочкой. Но дело в том, что она тоже приложила к этому определенные усилия. Нельзя так себя не уважать. На самом деле в отношениях Пепко с женщинами больше обидно было за Василия Иваныча, потому что друг не стеснялся выпутываться за счет друга. Некоторые повороты до изумления были наглыми. Но в этом как раз и проявляется "чёрный двойник", "теневая сторона Поповых"))
Я, наверное, привношу свой "мистицизм" в роман. Мамин-Сибиряк явно в другом жанре работает, он двумя ногами на земле стоит, тщательно подчёркивает, что он из глубинной провинции, от земли, от сохи практически. На него (и на Пепко, тот тоже сермяжный) Петербург давит, но без всяких теней, мистических болот, ощущений гнили, чёрных незнакомцев... (хотя в романе мелькнет история "серого человека")). Поймал чахотку - Петербург точит здоровье, факт, погода такая. И, кстати, психическое здоровье, без попыток притянуть дьявольские козни, - залог выздоровления. Хотя до вершин логики и Василий Иваныч не поднимается - не подходит город, может, надо уехать? Зачем мучения на ровном месте.
Василий Иваныч, Василий Иваныч... Можно подумать, что там такой солидный дядечка с бородой и животиком. В какой-то момент он размышляет:

Меня начинало пугать развивавшаяся старческая апатия – это уже была смерть заживо. Глядя на других, я начинал точно приходить в себя. Являлось то, что называется самочувствием.

Старческая апатия у него))

Раз мы сидели в трактире, и он задумчиво спросил:

– Вам сколько лет?

– Двадцать пять…

Под конец вообще чудесные строки:

Да здравствует весна, любовь и… и Третье Парголово!.. Недавно я был там, почти через двадцать лет, и не узнал когда-то знакомых мест. Со мной вместе шли мои сорок лет, и через их дымку я видел только старые лица, старых знакомых, давно минувшие события, сцены, мысли и чувства. Да, я нес с собой воспоминания и чувствовал себя пришлецом из другого мира. И никому-никому не было дела до моих старческих воспоминаний… Я почувствовал себя чужим, и сорокалетнее сердце сжалось от тоски, какую нагоняет солнечный закат.

Насколько сильно отличается ощущение времени и старости сейчас и во времена Мамина-Сибиряка. Забавно читать про "старческие воспоминания" человека, который в момент рассказа младше тебя. Я уж не говорю про "всё повидали и перечувствовали" в 25, "молодость прошла", "верните мне мои 20 лет, мечты и веселье", в 25 уже всё не то.
Интересно, что к 25 годам Василий Попов еще даже не любил. Хотя женских портретов и характеров в книге много, но почти все вьются вокруг Пепко. Даже суровая квартирная хозяйка и та к Пепко с материнской теплотой глубоко в душе относилась. Чем больше гад, тем женщины активнее льнут ;) С Васей поскучнее, вот разве что замужние матроны вздыхать начинают. То ли от любви вне брака, то ли от тоски в браке.
Занятные типажи описывает Мамин-Сибиряк, и слог у него хороший, еще в "Хлебе" заинтересовал. Так что продолжу активно его читать. Немного смущают националистические высказывания (в "Хлебе" их поболе было), но они не агрессивные, основательные такие. Я бы сказала, Мамин-Сибиряк их даже не выделяет как какие-то особенные. Это просто для него факты, как "светит солнце, дует ветер". Коробит, но терпимо.