Глава 8
«В Москву…» и в Москве

Путь молодоженов Мирачевских в Москву лежал через Южный вокзал Харькова, одного из самых крупных в бывшей Российской империи. Там предстояло сделать пересадку. Проведя несколько утомительных часов на вокзале, они наконец оказались в поезде. Ольга, измученная драматическими событиями последних суток, потихоньку задремывала…

Ее самостоятельная жизнь до этого была не просто трудной – пришлось выдерживать суровую борьбу за выживание. Ютились с девчонками коммуной на съемной квартирке, общежитий не хватало, а «счастливчикам», которым удалось туда попасть, завидовать не стоило. Для студентов новые власти почему-то выделяли в Киеве самые неподходящие помещения – бывший музей Киево-Печерской Лавры, бараки, где в войну содержались пленные, и даже сам Михайловский собор, некогда Златоверхий, уже лишенный своей знаменитой позолоты, был отдан под общежитие. Плакат на воротах Михайловского монастыря гласил: «Дома пролетарского студенчества». Оле приходилось бывать там у однокурсников, и запомнились узкие кельи и их развеселое, несмотря на тесноту, население.

Леонид поглядывал на жену («жену!» – ему нравилось называть ее этим непривычным еще словом), стараясь угадать ее мысли. Он прекрасно знал сдержанность Ольги: даже в школьные годы она порой казалась старше сверстников.

«Но как она испугалась там, на станции! И не за себя, это совершенно точно». И он с удивлением понял, что благодарен тому сельскому парню, обиженному ухажеру, за опасный инцидент, заставивший Ольгу проявить свои чувства, в которых Мирачевский, пожалуй, до последнего не был уверен. Да, обрадовалась. Да, приняла «предложение руки и сердца». Расписались. Но ему, с его темпераментом, хотелось большего. И вот теперь вчерашний испуг убедительно доказал, что их любовь взаимна.

– О чем ты думаешь? – Вопрос Леонида прозвучал так неожиданно, что Оля вздрогнула.

Не зная, как сформулировать, ответила не сразу:

– Наверное, о странностях и превратностях судьбы.

Он, конечно, понял. Сам ведь думал примерно о том же. Но хотелось как-то развеселить ее, а потому спросил с деланным возмущением:

– Это наше бракосочетание ты называешь превратностями?!

– Ну, если подумать, мы же и вправду сейчас как бы у входа в новую жизнь, пред вратами…

– Ого! Вот что значит филологическое образование, так слово разложить! Я бы не додумался. Ладно, поздно совсем, давай уже отдыхать.

* * *

Неприятный осадок от происшествия на станции Лазорки окончательно растворился, когда поезд, замедлив ход, проплывал по подмосковным пригородам, и сердце Ольги взволнованно затрепетало: «В Москву, в Москву…»

Брянский вокзал, юго-западные ворота столицы, сначала прихлопнул громадой дебаркадера – Мирачевский не удержался от усмешки, когда жена, спустившись на перрон, буквально ахнула, обведя взглядом нависавшую над путями стеклянно-стальную конструкцию. Затем полусфера зашумела громкими возгласами с вкраплениями привычного «гэканья», втянула в водоворот обычной суматохи с услужливыми носильщиками и вынесла на загроможденную людьми, экипажами и прочим транспортом площадь. Зато первой приметой новой жизни для Оли стала поездка в таксомоторе – они недавно появились в столице.

– Сейчас прокатимся! Жаль, с ветерком не получится, – залихватски присвистнув носильщикам, Леонид поспешно устремился к остановке.

– Далеко ехать?

– Да нет. Устала? – Леня почувствовал ее волнение.

– Немного. Но ничего. – Ольга и вправду была не в своей тарелке.

– Зато, мадам Мирачевская, – он шутливо раскланялся, – немного увидите город.

Они погрузились в черный, блестящий, с желтой полосой сбоку, иностранный автомобиль с брезентовым верхом и, рассекая толпу, поплыли в нем сначала через Бородинский мост, потом дальше. «Вот и Москва-река! Садовое кольцо!» – уверенно вещал будущий инженер-путеец. «Ну надо же, и роль экскурсовода ему тоже идет!» – Похоже, в муже ей нравилось пока буквально все.

Вскоре машина въехала в небольшой переулок, городские шум и суета вмиг исчезли, как будто их и не было. А когда добрались до конечного пункта путешествия, жилища Лени в Трехпрудном, столичное пространство и вовсе сжалось до восьми квадратных метров. И это было так неожиданно…

Ольга остановилась посреди маленькой узенькой комнатушки, все убранство которой составляли кровать, столик размером с табурет, стул, вешалка и книжный стеллаж. В углу примостилась тумбочка больничного вида, служившая, как выяснилось, буфетом, где на металлическом подносе (какая предусмотрительность!) стоял примус.

Видя ее растерянность, он произнес, обняв жену:

– Женушка, я ведь честно предупредил: жилье мое – далеко не идеал. Но сейчас отдельная комната в Москве – большая редкость. Да к тому же в центре. И видишь – примус сюда перетащил. Чтоб не толочься на общей кухне.

– Ну что ты! – Ей стало неловко от того, что Ленька мог заметить невольное – нет, не разочарование (тяготами совместно-коммунального быта ее было не удивить), скорее удивление. – Знаешь, это такой контраст…

– Контраст?

– Да. Вот так сразу, после пространства большого города…

– Ах вот что! – выдохнул он явно с облегчением. – Есть такое дело! Москва – вообще город интересный, так что привыкай, удивишься еще не раз.

И Оля привыкла. Очень быстро начала ориентироваться в городе, где ни разу не была и о котором только читала. Разумеется, поначалу он водил ее повсюду: Патриаршие, с недавних пор Пионерские, пруды (из трех уцелел лишь один), бульвары, Арбат, Кузнецкий мост, Петровка, Красная площадь, театры и, конечно, магазины.

– Тебе необходимо новое платье! – безапелляционно заявил Ленька буквально на следующий день после приезда. – И туфли!

До окончания учебы еще два года, но бедным студентом Мирачевского никак нельзя было назвать: он подрабатывал помощником машиниста, что неплохо оплачивалось.

Кроме того, НЭП позволял заниматься коммерцией безбоязненно. Еще с киевских времен умел Мирачевский организовать и свою жизнь, и вовлечь в предприятия друзей к всеобщей выгоде. Одним словом, деньги, пусть и небольшие, у студента водились. Вот и сейчас крутился Ленька, как мог: закупал галантерейный столичный товар и вез его в Киев, а с Украины в столицу привозил семечки.

Близилось лето – самое время для каникул! Но медового месяца не предвиделось, и с этим оставалось только смириться.

Ну что ж. Он уезжал, а она продолжала осваиваться и уже выглядела как москвичка. Но трамваи «Аннушка» и «Букашка» почти всегда ходили переполненными, и неспешные прогулки оказались гораздо интереснее. Прав был Ленька – больше всего полюбила Ольга московские контрасты: свернешь с шумной Тверской улицы на бульвар, а потом в какой-нибудь приарбатский переулок, и буквально через несколько шагов оказываешься в прошлом веке, и чудится, что выйдет сейчас из ворот, поправляя шляпку, дама с собачкой. Любимые литературные произведения здесь казались реальностью, их герои оживали.

* * *

Конечно, действительность в стране уже была иной, далекой от классической литературы: шли партийные дискуссии, принимались хозяйственные планы, велась борьба с неграмотностью и пропагандировались химические знания под девизом «Массовая защита от газов – дело трудового народа!».

Мимо Ольги прошли и события военной тревоги 1927 года, кризис в отношениях с Англией, разрыв дипломатических отношений, ультиматум Чемберлена, разговоры о неизбежности войны и оживившиеся надежды на крах большевиков… Развернутая пропагандистская кампания против «заговора мировой буржуазии», польских панов и внутренней контрреволюции проходила на фоне продовольственных затруднений… Знающие люди намекали на грядущие изменения и советовали менять бумажные деньги на царские золотые рубли… Но Леонид сохранял спокойствие и старался беречь свой семейный очаг от всяких потрясений.

* * *

К осени выяснилось, что семейство Мирачевских ждет прибавление, а супругу в положении Леня решительно отговорил поступать на службу. Хотя беременность Ольга переносила очень хорошо. Один раз только стало ей не по себе, когда пошли на демонстрацию: как же можно было пропустить празднование десятилетия Октябрьской революции! Студенты и преподаватели МИИТа шли своей колонной, и Оля, конечно, за компанию с веселыми Ленькиными приятелями.

Несмотря на погоду (было довольно холодно и ветрено) и долгое ожидание (пока шел на площади военный парад, пришлось постоять), демонстранты не скучали: из репродукторов разносилась бравурная музыка и призывы, над толпой плыли плакаты и карикатуры, обещания дать решительный «ответ Чемберлену» (куда ж без этого!) – и атмосфера всеобщего праздника захватывала каждого. После почти пробежки по Красной площади (почему-то пройти ее нужно было очень быстро) Оля вдруг остановилась и побледнела.

– Тебе плохо? – Муж был не на шутку перепуган.

– Нет-нет, только посидеть бы немножко.

На набережной он снял пальто и положил на влажную скамью.

– Ленька, ну зачем!

– Присядь, отдохни.

Недомогание прошло быстро, да и в последующие месяцы почти не повторялось.

* * *

И все же порой неуютно чувствовала Ольга себя в Москве: и мужа часто не бывает дома (нет-нет, никаких упреков – учеба, экзамены на носу, подрабатывать приходится), и из родных рядом ни-ко-го. «Была бы мама жива…» За время беременности прошла эйфория от переезда в столицу, и появилось щемящее чувство одиночества. Как ни старался окружить ее заботой 23-летний будущий отец ребенка, он не всегда мог понять теперешнее состояние жены. И по-прежнему в их комнатушке собирались друзья, а по выходным, случавшимся нечасто, неизменно в компании приятелей отправлялись в кино или в театр. Ей же все больше хотелось уединения…

Отрадой и поддержкой стали письма любимой сестренки Маруси, жившей в то время с детьми у своей свекрови на станции Тихая Пустынь в соседней Калужской губернии. Укутавшись пледом, читала Оля послание сестры: «Переживаю за тебя. И не жалуешься вроде, а настроение, чувствую, невеселое. Ты подумай еще над моим предложением. Хоть и нехорошо так говорить, наверное, но Наталья Федоровна мне мать заменила, и тебя примет с радостью. А места здесь прекрасные. Приезжай, вместе веселее будет».

За чтением ее и застал Леонид.

– Что ж ты дома-то сидишь? Там такая погода, прямо весной пахнет. Может, давай прогуляемся? – И посмотрев на нее внимательно, спросил: – Ты неважно себя чувствуешь?

Оля молча передала ему письмо. Примостившись рядом на кровати и пробежав глазами по строчкам, он обнял жену:

– Честно говоря, не хотелось бы тебя отпускать…

Она промолчала, и Леня продолжил:

– Да я знаю, что мало внимания тебе уделяю в последнее время… Права, наверное, твоя Машуня… – Он покивал головой, как будто соглашаясь с какими-то своими мыслями. И добавил, уже широко улыбнувшись, в своей обычной, легкой манере (так непринужденно говорить о важных вещах мог только Мирачевский – и это неизменно всех подкупало): – Все ж в компании опытных мамаш тебе спокойнее будет. Да и я перестану переживать, что оставляю тебя одну.

– Ну конечно! – Оля выдохнула с облегчением: – Сможешь спокойно подготовиться к сессии.

– Решено. В выходные отвезу тебя.

Все складывалось как нельзя лучше: ближайшие выходные выпадали на Пасху, и трудящимся полагалось целых три дня отдыха.

Снова, как два года назад, Брянский вокзал. Только теперь до небольшой станции под Калугой – ехать всего ничего. Зато у Головачевых они сразу почувствовали себя как дома. Красота была и вокруг, а за сосновым бором скрывалась жемчужина этих мест – бывший монастырь Тихонова Пустынь, давший название станции. Но близко подходить к нему не рекомендовалось, теперь там расположилась воинская часть. Издали можно было любоваться еще сохранившимися куполами церквей.

Прогулки по живописным окрестностям и впрямь подействовали на Олю умиротворяюще, а особенно полюбился маленький водоем: подолгу задерживаясь на берегу, она жадно вдыхала свежий воздух, пропитанный хвойным ароматом, и вспоминала Солоницкий пруд из безмятежного детства.

Уезжая, Леонид обещал приехать через пару недель, на Первое мая – праздник Интернационала. Но, к радости жены, был в Тихой Пустыни уже 29-го апреля вечером. Оля хорошо выглядела – посвежевшая, а главное совершенно спокойная, хотя ответственный день приближался.

– Наталья Федоровна, Маша, да вы просто волшебницы! – воскликнул он, выкладывая привезенные гостинцы. – Теперь я совершенно уверен: будет у нас сын-богатырь!

– Ну это мы еще поглядим. – Оля с Марусей заговорщически переглянулись: по разным женским приметам выходило, что ожидать следовало девочку, а Наталья Федоровна так была в этом совершенно уверена.

На следующий день к ночи начались схватки. Малыш, абсолютно здоровый, появился на свет 1-го мая. И первенцем Мирачевских действительно стала дочь, а не ожидаемый Леонидом сын. Но радости молодого отца не было предела. Он шутил:

– Ты смотри, как понравилась ей ноябрьская демонстрация! Решила принять участие и в Первомае!

Оля с Ирочкой – так назвали родители дочурку – прожили в Тихой Пустыни еще три месяца, пока отец семейства сдавал экзамены, уезжал на изыскательскую практику. Но как только выдавалось свободное время, он неизменно появлялся в доме Головачевых.

– Уж на что мой-то Константин души в своих девчонках не чает, – восклицала Машина свекровь, – но твой – прямо-таки от Иринки не отходит. Ох, и повезло ж тебе, Ольга!

И действительно, трудно было представить более заботливого отца.

А до окончания института оставался почти целый год.