Вечером следующего дня, закончив все дела и продав хабар, команда снялась и ушла назад в Степь. Ночью Сыч, и с ним еще четверо, вернулись, заплатив караульному на воротах. Рыжий был в их числе. Девка и седой мужик жили в такой же небольшой бревенчатой халупе, как и они до этого. Дверь просто выдавили, быстро ворвались внутрь. Один из бандитов ударил мужика по голове прикладом винтовки. Тот упал, и не поднимался. Эту самую тощагу скрутили, примотав руки с ногами к столбам, подпирающим кровлю из тонкого, проржавевшего железа, замотали рот тряпьем, валявшимся в углу.

Сыч ножом разрезал ткань плотной рубашки, брюки, провел пальцами по сухому, смуглому телу. Схватил в горсть маленькую торчащую грудь с темным острым кружком. Та вздрогнула, глядя на него дикими глазами, но не кричала, даже не пыталась. Рыжий вздрогнул, понимая, что в ее глазах нет страха. Нет, совсем нет. Ярость, гнев, обида, но не страх. В почти полностью темной комнате, распяленная между столбами, она не боялась. Остро, практически не щурясь на свет зажженных потайных фонарей, взглянула на каждого из них, как сфотографировала.

Взгляд ее, пронзительный и резкий, рванул что-то в груди Рыжего. Неожиданно он, отпетый бандюк, увидел ни разу не замеченное им ранее. Боль, грязь и стыд, которую она сейчас получит сполна. Тонкую красоту совсем юного лица и худощавого тела, лишь вздрагивающего под напором главаря банды. Рыжий почувствовал это, неожиданно разорвавшееся в его голове, вздрогнул и чуть было не потянулся остановить Сыча. Опомнился лишь в последний момент, когда тот повернул к ним странно изменившееся, совершенно дикое лицо с жадными глазами.

И Рыжий забыл, стер, выкинул сразу из головы все правильное и такое ненужное, глупое и смертоносное. Ну, его, Сыча, к такой-то матери, не стоит из-за какой-то бабы связываться с главарем. Пусть тот и свихнулся малость с ума. А тот продолжил начатое, не дав больше никакой возможности девке даже взглянуть вокруг.

Навалился сверху, скрюченными и окостеневшими пальцами вцепившись в узкие твердые бедра. Острые широкие ногти прочертили несколько черт-борозд по коже, матово блеснувшей в неярком свете. Задел глубоко, царапины тут же налились темным, из одной отчетливо поползла вниз тоненькая струйка. Сыч рывком сдернул вниз широкие кожаные штаны, подтянул ее к себе, навалился сверху, охая и постанывая. Остальных командир выгнал одним махом руки, но никто не возмущался. Они вышли, прикрыв дверь в освещенный яркой луной двор, спрятавшись в густую тень от хибары. Рыжий стоял, прислонившись к стене, и стискивал в мокрых от пота ладонях карабин.

Сердце неожиданно гулко колотилось в груди, а в глубине живота шевелился очень осязаемый клубок животного ужаса, повсюду разбрасывая свои липкие паутинки. Через щели между бревнами, с почти полностью вывалившейся сухой паклей, доносился еле слышимый хрип главаря и шорох. Почему-то этот шорох Рыжему был слышим лучше всего. Шорох, с которым тонкое тело с матово поблескивающей кожей сейчас елозило по грубым доскам пола, сдирая ее до крови. Но он продолжался очень недолго. Потом было довольное и сбившееся дыхание главаря, легкий свистящий звук и вздох, легкий, короткий, смешавшийся с бульканьем.

Сам Сыч вышел минуты через полторы, вытирая узкое длинное лезвие поясного ножа остатками рваной рубашки из мягкой выделанной на совесть кожи. С висящей по рукаву бахромой. Никто не проронил ни слова, и путь через стену был быстрым, без препятствий. Утро команда встретила уже далеко. Рыжий про этот случай старался не вспоминать. До поры, до времени. А потом стало очень поздно жалеть и понимать, что ничего не исправишь и не вернешь назад.

Странности начались с пропажи одного из постоянных скупщиков среди городских «мутных». На вопросы Сыча его домашние ничего не могли сказать, лишь разводили руками. Пропал мужик, как в воду канул. Потом исчез наводчик, из числа «синих мундиров», патрулировавших тракт. Несколько раз, когда команда уходила с очередного грабежа, им на хвост садился кто-то очень настойчивый и настырный. Сыч, выживающий в Степи уже пятый год, быстро понял, что к чему и решил залечь «на дно». Не вышло.

Их взяли на зимней стоянке у лекаря. В голой степи, где Рыжий оказался в числе караульных, торчавших на высоком частоколе, окружавшем немаленькую усадьбу. Он ничего не заметил, только вспыхнуло в глазах, и Рыжий провалился в темноту.

Когда пришел в себя, в нос ударило едким запахом гари и дыма, железом густо пролитой крови и еще чем-то, мерзким и тошнотворным. Голова гудела пустой бочкой, отхватившей удар тяжелой дубиной, в глаза давило откуда-то изнутри. Рыжий вдохнул тяжелого воздуха, и его немедленно вывернуло наизнанку, прямо в начавшую желтеть траву, торчавшей жесткой щеткой у самого лица.

Рвало долго, чем-то остро режущим носоглотку, жидким, стекающим и размазывающимся по подбородку и верхней губе. Сбоку, из-за спины, доносились чьи-то дикие крики, поднимающиеся все выше и выше, захлебывающиеся и перешедшие в бульканье. Громко выругался злой незнакомый голос, сетуя на слабость и полную негодность бандитских организмов. Рыжий, наконец-то успокоившийся и пришедший в себя, затих, уткнувшись в лужу собственной блевотины. Сзади скрежетнуло сталью, живой и очень злобной:

– О, еще один в себя пришел, да, Толстяк?

Перед глазами Рыжего возникла ребристая подошва громадного размера. Вторая чуть толкнула его в скулу самым носком, вернув назад бешеное мельтешение в глазах и желание выпустить из себя что-то еще. Сверху прогудело:

– Будешь прикидываться валенком – сломаю что-нибудь. Понял?

Рыжий торопливо кивнул и начал приподниматься. Подошва надавила на шею, вжимая его лицо с зажмуренными глазами в смесь из сырой земли, содержимого желудка и травы, пахнущей остатками спокойствия да пылью. Снова прогудело сверху:

– Я разве разрешал вставать? Лежи пока.

Он послушался странно молодого, но внушающего уважение и страх голоса и остался лежать. Слушал звуки творившейся вокруг бойни, пытаясь понять – что происходит?

Трещало сгоравшее дерево стен и перекрытий. Ухнув, провалилась вниз часть крыши, собранной из глиняной черепицы, которой так гордился лекарь. Криков больше не слышалось, пока, во всяком случае. Громко переговариваясь, по освещенному пожаром двору двигались уверенные в себе люди. Их было много, больше, чем во всей команда Сыча. Рыжий, никогда не считавший себя сильно крутым, понял: взяли их профессионалы.

В горле, горевшим от желудочной кислоты, пересохло еще сильнее. Внутри, где-то в кишках, свернулся холодный комок, сердце бешено стучало безумным и рваным ритмом. Очень сильно хотелось остаться в живых, хотя на самых задворках мыслей мелькнуло осознание глупости самого желания.

Почему-то вспомнился тот случай на постоялом дворе, и Рыжему захотелось завыть от собственной тупости и трусости. Мог ведь хотя бы попытаться удрать от Сыча, мог. Не вступиться за девку, спаси святой Мэдмакс, таким врагом он самому себе не был. Но вот бегство, страху после того постоялого двора… надо было, эх и надо. Как же оно все, сделанное до этой ночи, казалось ненужным, каким бесполезным. Он дернулся, чувствуя и пытаясь подавить желание вскочить и бежать отсюда. Рассудок подсказывал, что это пусть и глупо, но зато может дать возможность умереть быстро. Тело спорило и не давало поднять себя в последнем рывке, который точно окончится смертью. Тело было против, все еще надеясь на чудо. Чуда не случилось. Для Рыжего точно. Для другого человека – да.

На какой-то момент ему показалось, что он ослышался. Но нет, все было верно. По твердой и утоптанной земле, чуть слышно стуча, в его сторону двигался человек с костылем. Когда стук затих, Рыжий чуть приподнял голову. Увидел кривоватую толстую палку костыля, сделанного на скорую руку, чуть скособоченный силуэт. Огонь, уже догорающий, в этот момент разгорелся, осветив худое лицо и длинные, спутанные седые волосы. Рыжему хотелось завыть, но он сдержался. Седой кивнул, утвердительно. Чуть позже послышались звуки борьбы, удар, еще один. К ним волокли что-то тяжелое, а скорее – кого-то. Почему-то Рыжий был уверен, что это Сыч, повисший на руках двоих профессионалов, взявших их на зимней стоянке. Он не ошибся. Перед глазами остановились две очередные пары ребристых подошв, и давление с шеи пропало.

– Встать. – прогудел голос сзади. – И не дергайся.

Он встал, вытирая лицо грязным рукавом куртки.

Два крепких, кажущихся угловатыми из-за странной амуниции человека, бросили на землю его бывшего командира. Один из них повернулся к Рыжему. Молодой, полностью лысый, с хищным и очень молодым лицом. Переломанный нос и пара небольших шрамов, так странно смотрящихся на лица этого парня, совсем мальчишки, только добавляли опасности. Холод внутри стал сильнее. Лысый заговорил, тем самым стальным и мерзким голосом, от которого хотелось спрятаться под одеяло и плотнее свести ноги, оберегая яйца.

– Он насиловал девушку?

– Да… – Рыжий, дрожа, смотрел на мечущиеся глаза Сыча. Странно, но он был практически целым. – Он… один.

– Молодец, слил товарища, и не задумался. – Лысый усмехнулся. Шрамы дернулись змеями, пугающе живыми.

– Что будешь с ними делать, брат? – Второй, в возрасте, невысокий, с ежиком торчащих волос, в ярко блестящих ботинках, посмотрел на седого с костылем.

– Привяжите его к чему-нибудь. – Голос седого был тихий, он надсадно закашлялся. – И дайте аптечку. Надо показать твоим кадетам, какие есть настоящие чудовища. И как они могут убивать других, напакостивших им.

– Оно тебе надо?

– Эта тварь сделала меня совсем пустым, никому ненужным. Один, Капитан, понимаешь?

– Понимаю.

– Она… – голос прервался глубоким вздохом. – Хотя бы заставляла оставаться человеком, а теперь? Только и остается, что выть. Как волку-бирюку.

Все, что случилось потом, Рыжий запомнил на всю жизнь, и именно из-за этих воспоминаний часто просыпался с криком, пугая жену. Седой работал ножом медленно, постоянно останавливая кровь, то прижигая раны, то перетягивая жгутами конечности Сыча. Рыжего заставили смотреть на все до самого конца, когда еще живого бывшего командира банды привязали к колодцу. Давешний лысый, что-то шепнув седому, подошел и выстрелил шевелящемуся куску мяса в голову, прекратив его мучения. А потом настала очередь Рыжего.

Когда из костра, горящего недалеко, достали и вложили в руку седого металлический прут, Рыжий опустошил мочевой пузырь. Потом вечностью прокатился краткий миг обжигающей, раскаленной боли на лбу, запах паленой кожи, мяса и подвернувшихся под клеймо волос. Когда он пришел в себя, вокруг стало пусто, ни одной живой души, совершенно никого. Только темнели вразнобой мертвые мешки с костями, тлели остатки строений и начинал накрапывать дождь с серого рассветного неба.

Порыскав по дымящимся развалинам и разбросанным повсюду остаткам вещей, удалось отыскать немного еды и втоптанный в навоз нож. Лоб пылал, в голове пульсировала тупая боль, хотелось лечь и лежать. Но Рыжий смог собраться, упаковать вещевой мешок и двинуться с разоренного подворья.

За год он успел немного скопить и спрятать зимой в небольшом перелеске, рядом со стоянкой. Откопал плотную кожаную сумку, лежащий рядом брезентовый сверток. Переложил серебро в мешок, достал из брезента надежно смазанный карабин и пошел в ту сторону, где был его дом. Ему пришлось многому учиться заново. В первую очередь носить плотную повязку на голове, скрывающую выжженное тавро. Жену Рыжий отыскал в тех же краях, где когда-то рос у бабушки.

Вдовая солдатка, так же, как и он перебравшаяся к родственникам и в одиночку занимавшаяся курами и кролями. Она выгодно отличалась от соседских девок перестарков, засидевшихся в отсутствии мужиков. Высокая, стройная, любящая не накрывать голову платком или шапкой, а стягивать волосы в пучок на самой макушке. Выданная замуж рано да единственный раз обнявшей мужа в постели. Совсем молодая девчонка, вернувшаяся, как и он, в край детства. Ей смог рассказать все и показать лоб. Она приняла его таким, каким Рыжий был и никогда не жалела про это дальше. Даже когда по ночам с кошмарами, редким и наконец-то прекратившимся, Рыжий метался по кровати и кричал, пугая ее и детей.

Когда начинала меняться погода, у него частенько ныла голова, особенно там, где на коже остались оттиснутыми три буквы, вздувшиеся шрамами на ставшей бледной и незагорелой коже.

Простое слово, которым его пометил тот седой, которого Рыжий благодарил за оставленную жизнь. И то, что до конца дней придется ходить с клеймом «КАТ» на лбу… ту ничего и не поделаешь. Заслужил…