Глава 3. Отцы-командиры

Солнце совсем исчезло, оставив багровую полоску на горизонте. Искры вылетали из пламени и гасли, за секунды исчерпав свой порыв достичь звезд. В окружающем просторе и одновременно в тесноте каменного очага было скрыто что-то неимоверно важное, неимоверно ценное, необходимое для жизни.

– Речная рыба вкусна, хоть и костлява, – сказал Карен, бросая в огонь остатки со своей тарелки и потянувшись за следующей порцией.

– Как и твои натурщицы, – саркастически заметила Валентина, помогая ему перенести куски рыбы с решетки на тарелку.

– Ха-ха! – воскликнул Карен, поднимая стакан, – за умных женщин!

Я заметил, что в стаканах почти ничего нет, взял бутылку и долил всем по кругу. Когда я протянул руку с бутылкой к Карену, он отвел свой в сторону и подмигнул:

– У художника не должны дрожать руки. Особенно утром.

– Впрочем, – он вернул стакан под горлышко, – пусть будет налито.

Поворачиваясь к Валентине, я заметил, что она оценивающе и устало смотрит на мужа.

Издалека донесся странный глухой звук, как будто кто-то с уханьем колотил по земле.

– На том берегу ведь лес? Кто в нем водится? – спросила Алена.

– Да всего понемногу. Лоси бывают, кабаны. В основном утки в тростнике и гуси на луга садятся. Зайцев зимой стреляем, – ответил Алексей.

– А твоя живность как, плодится? – спросил Карен.

– Конечно, плодится. Тимофей приглядывает. А Надежда его к уткам привязалась. Забавно – всю жизнь учительницей проработала. А теперь утки. Она с ними разговаривает, а они на нее смотрят, только что клювы не раскрывают.

Алексей подбросил в огонь полено, продолжил.

– А Тимофей, муж ее – инженер. Эскалаторы проектировал. Потом все это никому не нужно стало, дешевле покупать. Подрабатывал, где мог. А в десятых полтинник стукнуло, никому не нужен. Ко мне в блог написал, давай, мол, буду продукцию в город возить, продавать. Так и познакомились. А чего возить, кому надо – сами приезжают. Так и осели. Живут сами и дочерей в городе подкармливают.

– А много с вами на ферме людей работает? – спросила Алена.

Я оценил ее тонкую лесть. Она сказала не "у вас", не "на вас", а "с вами". Подчеркнула его пастырскую миссию.

Не я один был такой умный. Валентина со своего места тоже все слышала и усмехнулась:

– Обрати внимание, Алексей, "с вами"!

Алексей, впрочем, нисколько не смутился. Он продолжал колдовать над следующей порцией рыбы и ответил коротко.

– Четверо.

– И Ахмет здесь? – спросил Карен, – надо бы с него набросок сделать, очень уж характерный разрез глаз у него.

– Ахмет в этом году на том берегу сам землю арендовал. Уже и построился. С урожаем, правда, помогал. Но в следующем году нужно будет кого-то еще нанимать.

– Сложно людей найти? – спросила Алена, – нам все фермеры пишут, что главная проблема на селе – люди.

– Да что об этом говорить. Правда, конечно, – Алексей замолчал, как будто эта тема его совсем не интересовала.

А Алена напористо, методично, продолжала:

– Нам пишут, что местное население безнадежно, генетически испорчено – у них с целевыми установками по жизни все перевернуто. Деньги – сразу водка. Ни родителей, ни детей, никого не стыдятся.

– Ну, да. В этом смысле с бывшими городскими проще. У них или Большой Драматический театр, или на худой конец тур по Европе – путеводная звезда. Ради этого и с коровами, и с утками могут поладить.

– А вот у нас, у людей гор, все не так!

Карен поджал ноги и подался к огню, продолжил:

– У нас старики – это самое последнее слово, истина в самой последней инстанции. Наверное, это от того, что люди горы видят с детства. Глаза открывают, и сразу – горы. А гора – это иносказательно – авторитет. Кто уважает горы, тот уважает авторитет, и сам имеет авторитет.

– Но все-таки их взрывают, – сказал я, чтобы поддержать разговор.

– Куски откалывают, – покачал головой Карен, – только куски, маленькие такие кусочки. Из космоса не видать.

– Может, кто-нибудь скажет что-нибудь хорошее про ужин? – сказала Валентина.

Как истинный директор она удобно полулежала, постелив на камни теплую куртку, и поглядывала на нас немного со стороны.

– У меня первый в жизни такой прекрасный вечер, – сказала Алена.

Я знаю, что бывала она и в Италии, и в Испании, и где только не бывала со своими подружками, но слова прозвучали искренне. А она еще и продолжила.

– И у меня есть небольшой подарок принимающей стороне, вам, Алексей, – Алена встала и достала из заднего кармана джинсов махонький мешочек, завязанный красной ленточкой.

Она протянула руку над огнем и передала мешочек Алексею. Тот тоже встал, чтобы принять подарок, потом снова сел, развязал бантик и вытряхнул на ладонь нечто матово блеснувшее.

Валентина, сменившая позу, чтобы лучше видеть, восхищенно цокнула языком

– Симпатичная штучка!

– Исключительно симпатичная штучка! – поддержал ее Карен, но если Валентина смотрела на ладонь Алексея, то Карен сначала бросил быстрый взгляд в сторону Алены.

На ладони Алексея лежала крохотная, с рублевую монету в диаметре, репка. В ее крутых боках красной точкой горел костер.

– Серебро? – спросил Карен.

– Несомненно, – подтвердила Валентина.

– Неважно, – сказала Алена, довольная произведенным эффектом.

– Но почему репка? – спросил Карен.

– Я прочитала, что вы их коллекционируете, и вот – случайно увидела. – Алена обращалась к Алексею.

Алена была на высоте. То ли с сожалением, то ли с каким-то запоздало зарождающимся азартом я подумал, что, может быть, лет через десять, я буду гордиться, что имел случай вытирать ей спину. Станет она главредом какого-нибудь глянца, или канала. А я знаю, где у нее родинка!

– Вот как! – воскликнул Карен, – а я почему-то думал, что ты коллекционируешь клинки!

– Коллекция репки? Или репок? Это что-то новенькое, расскажи, – попросила Валентина.

– Ну… – начал Алексей, но тут овчарки разом поднялись и повернули острые морды в сторону берега.

Мы тоже повернулись в ту же сторону, ничем в этой ночи не отличаясь от своих древнейших друзей, может только тем, что приобретаем и теряем мы в неожиданных встречах больше, чем они.

Сначала из темноты донесся шорох сминаемой осоки, потом невнятное бормотание и в неверном свете от костра появилась фигура сутулого тощего мужика, одетого в сильно испачканные брюки и порванную на плече куртку. К мокрым сапогам человека прилипли листья и стебли травы. Овчарки негромко зарычали и направились в сторону пришедшего. Остановились в нескольких метрах от него, заняв позиции в темноте.

Алексей поднялся и пошел навстречу.

– Петр, снова?

– Не могу я, Алексей Михалыч, прости. Не могу.

– Какой раз?

– Ну, прости, к тебе пришел.

– Ладно.

Алексей вернулся к нам, деловито посмотрел на огонь,

– Подбросить надо, я скоро. Карен, не давай гостям скучать.

Они ушли в сторону дома. Алексей шел впереди, сзади плелась фигура незнакомца. Овчарки бежали позади, иногда отвлекаясь, чтобы обнюхать какую-нибудь кочку или куст.

– Это тот самый Петр, что стихи в прошлый раз читал? – спросила Валентина, обращаясь к Карену.

– Похоже, он.

– Так сдал за год! Невероятно!

Валентина поднялась, чтобы положить себе новую порцию рыбы. Вопросительно посмотрела на нас с Аленой. Я с готовностью протянул свою тарелку, Алена свою. Карен снова провел бутылкой по-над стаканами.

Поставив бутылку попрочней на землю, он взял свой стакан. По тому, как Карен обвел взглядом нас троих, я понял, что будет тост в кавказском стиле. И не ошибся.

– Этот визит ночного гостя, духа, так сказать, русской ночи, – Карен повел рукой в сторону ушедших, – дает возможность вспомнить одну старинную притчу. Вот она: однажды один хороший человек, но страстный курильщик, попал в рай. И захотел там покурить. Достал сигарету, а спичек – нет. При входе забрали. Он обратился к одному соседу, к другому, ни у кого нет ни спичек, ни зажигалок. Тогда он стал искать дальше и в своих поисках спустился до самого ада. Постучался, ему открыли. Он спрашивает: "Огонька лишнего не найдется?". А черт ему отвечает: "Здесь, в аду лишнего огня не бывает. Сюда каждый со своим приходит".

А суть этой притчи такова: у каждого в глубине живет страсть. Иногда горит, иногда шипит, как змея или паровой котел. И хотя без страсти жить невозможно, да, сладкая? – Карен подмигнул Валентине, – но давайте держать ее в ежовых рукавицах интеллекта.

Поднимаю тост за интеллект! За журналистику… и за арт-бизнес!

Мы чокнулись и выпили. Я подумал, что тост получился за высокую журналистку – Алену, и высокую мадам-директора, поскольку в росте Валентина не уступала Алене. Хотел об этом сказать, но не успел.

– Карен, а что ты имеешь против русской ночи, – спросила Валентина. – Ты что, полагаешь, что Петр – это и есть упомянутый тобой дух. Этот несчастный выпивший человек, которого не пускает в дом жена?

– Извините, никого не хотел обидеть, но справедливости ради должен сказать, что в горах из темноты может появиться только исключительно трезвый человек. Может быть, опасный, но трезвый. Там просто пьяный ходить не может – пропасть справа, пропасть слева.

– Отбор, эволюция, – сказал я.

– Коллега меня понимает, – ответил Карен.

Валентина зевнула, элегантно прикрыв ладонью рот. Может быть, она и хотела продолжить дискуссию, но Алена, которая этих заумей слышала столько, что фильтровала их автоматически, уцепилась за фактуру.

– А что это за Петр? Расскажите о нем.

Валентина то ли усмехнулась, то ли поморщилась:

– Пошлая история. Жил неплохой паренек. Закончил педагогический институт – в то время это давало отсрочку от армии. Потом полтора года лейтенантом. Научился выпивать. Вернулся в родной город. Пошел работать учителем. Стал директором школы. Познакомился с дамой, во всех отношениях его превосходящей, вроде из торговли. Ремонтировал школу. То ли попался на откате, то ли подставили его. Ушел из директоров. Отсидел недолго. Вернулся в родной городок. Работы нет. Супруга в грош не ставит. Устроили по знакомству в ту же школу – учителем труда, мастером на все-про все. А куда от выпивки – руки-то ничем не заняты, а голова – у Карена есть такая картина: мужики за столом с запрокинутыми назад под девяносто градусов головами – легко превращается в воронку. Вот и льет в эту воронку все подряд. А как жена пьяного из дома выставит, она еще, говорят, пользуется успехом, он побродит, помается и к Алексею приходит.

– Зачем? – спросил я.

– Ночлег. Участие. Алексей строг. Но не гонит.

– Да и Петр не один такой, бедолага, – вставил Карен. – Я помню, когда мы впервые сюда приехали, четыре года назад, мужики частенько приезжали. Кто на лодке, кто на тракторе – мед привозили, один раз чужую корову привели. Думали, богатый барин приехал, любит всех без разбору.

– Ну, с тех пор Алексей изменился. Немногословным стал. А раньше – душа компании. Помнишь, как вы с ним турниры по тостам устраивали? Удивительно, как не спились. Женились вовремя! – Валентина покачала головой.

– Ну и Палыч появился, – сказал Карен. – Он всех просеивает, через него мало кому пробраться удается. Такого дурня на себя может напустить, особенно, когда за топор хватается, или за ружье.

– Это тот как бы леший возле реки? – спросила Алена.

– Он самый, но он не только у реки, он вообще везде. Вам с ним нужно получше познакомится, без него здесь ничего не понять. Это – как обратная сторона луны. Или как донышко у бутылки, – Карен разлил остатки из бутылки с красным сургучом, – донышко видно только у пустой бутылки.

– Ну и полную бутылку можно перевернуть, – сказал я.

– Так, коллега, поступают только дилетанты, – ответил Карен.

Из темноты вынырнули овчарки, а через пару минут подошел и сам Алексей, принес охапку свежих поленьев. Пару сразу бросил в костер. Взметнулся сноп искр, Алена отшатнулась, спасая свои локоны, а Валентина только прикрылась ладонью – ее ковбойская шляпа оберегала волосы. Подумав об этом, я подумал и о том, что в таком своеобразном наряде деловая леди, очевидно, прячет не только волосы, но и что-то тайное в себе. Или, наоборот, показывает, что тайна присутствует – ищите. Завтра при свете нужно будет сфотографировать ее без шляпы. Поставить на берегу. И хорошо бы туман.

– В котором часу здесь туман? – спросил я.

– Утром. Петухов услышите, и вставайте, – сказал Алексей.

– Удивительно, – сказала Валентина. Вот идет человек, и по походке сразу видно, кто идет. Мужчина, мужик или мужичек.

– Дорогая, выражайся художественно, – шутливо вставил Карен, – под рыцарем конь гарцует, мужик землю толкает, а мужичка волоком тащат.

– Можно и так, Каренчик. Я вот о чем: что первично: походка или суть человека. Что кем или кто чем управляет?

– Это моему разуму неподвластно. Я – художник. Я только навешиваю ярлыки.

– А я думала, что ярлыки навешиваем мы, журналисты, – сказала Алена.

– Наши с коллегой, – Карен вежливо наклонил голову в мою сторону, – живут дольше. И они не обсуждаются.

Я почему-то преисполнился уважением к Карену. Если бы не он, про меня бы совсем забыли. Так всегда было с Аленой, она никогда не думала о коллегах.

– Вот, кстати, о мужиках, – Карен взял в руки нож, который Алена в самом начале вытащила из кармана чужой куртки. – На ноже гравировка: "Мужики победили, а нам, отцы-командиры, хана. Атаман Антонов". Что это значит?

– Это уже история, – ответил Алексей. – Мне этот нож один профессор подарил, дальний родственник. Суть в том, что советская власть, как известно, в своих отношениях с крестьянами встретилась с трудностями. Точнее, с жестоким сопротивлением. Никто не хотел ни зерно, ни скот отдавать, ни потом в колхозы скучиваться. А братья Антоновы были небогатыми помещиками, военными в прошлом. Организовали из крестьян практически регулярную армию, и красным было с ними тяжело. Пока не пришел Тухачевский, который сменил тактику – вместо лобовых атак разбросал среди крестьян листовки, в которых обещал прощение, и кучу кучную всяких благ от советской власти, и награду пообещал за головы братьев. Крестьяне к тому времени устали воевать, кто-то поверил, кто-то струсил. В общем, предали братьев. И вот, говорят, когда один из них прочитал листовку Тухачевского, он и выразился так о судьбе своей и других командиров, которых крестьяне в своем искреннем первоначальном уважении называли отцами.

– Это он так тебя на сельское хозяйство напутствовал? – спросила Валентина.

– Вроде того, – сказал Алексей, морщась от дыма.

На его лицо, оживившееся во время рассказа, снова легла какая-то тень.

– А что Петр? – спросил Карен.

– Оставил ночевать на чердаке у Тимофея. – Алексей встал, чтобы поправить костер, -он тихий. А Тимофей сегодня с Надей, она простыла, из дома не выходит. Он над ней, как над ребенком. Так что за звездами сегодня не наблюдает, – Алексей посмотрел на небо, – хотя сегодня исключительно хорошая ночь для этого.

Я был уверен, что Алена спросит про Тимофея-звездочета. Но она отмерила другой темп для сбора материала – вопросы перемежала лирическими отступлениями. У нее, очевидно, был какой-то коварный план. Как, впрочем, всегда.

Алена поднялась, встала рядом с Алексеем, задрала голову:

– Боже! Какая красота! И сколько же их там?

– В нашей галактике под сотню миллиардов, – ответил Алексей, – а вне нашей галактики – сотни, если не больше, миллиардов других галактик. И в каждой миллиарды звезд.

Он посмотрел на наши стаканы:

– Карен, ты не справляешься. Гости ничего не пьют и не едят!

– Да я только что налил, – ответил Карен, – ну, за…

– А в мозгу человека нейронов тоже почти сто миллиардов – сказала из красного полумрака Валентина. Она не торопясь обгладывала кусок рыбы, нанизанный на кончик вилки.

– Удивительно притягательное число сто миллиардов, – сказал Карен, тоже вставая, – ну, за…

– Удивительно то, что там, где нас нет, счет всегда идет на миллиарды, – снова прервала его Валентина.

– Даже не знаю, за что поднять тост. То ли за то, чтобы миллиарды к нам, то ли мы к миллиардам, что не одно и то же, – продолжил Карен, готовясь сказать что-то красивое.

Но тут алкоголь во мне наконец-то сработал, я встал и сказал:

– За женщин. Они всегда знают, как правильно!

– За женщин – до дна! – воскликнул Карен.

Мы запрокинули головы и выпили до дна. Ставя стакан на чурбан, Алена пошатнулась и схватилась рукой за Алексея. Он автоматически, чуть дрогнув, придержал ее свободной левой рукой за спину.

– Белые атакуют и выигрывают, – почему-то подумал я.

После этого мы снова расселись по местам, и принялись за очередную порцию рыбы. Дошла очередь до бутылки Карена. Мы выпили ее половину.

Алена снова вспомнила про репу, и Алексей сказал, что репа – является полноценным символом русского народа, поскольку она была до картошки, скрывает в себе массу полезного, и естественным образом основательно подзабыта – как все русское.

– А как же мишка? – поинтересовалась Валентина.

– Медведь для символа не годится, – ответил Алексей, – он одиночка. А у народа, любого народа, символ должен объединять.

– То-то ты и уехал из города, прямо в центр мироздания! – съязвила Валентина.

Она полулежала на своем каменном ложе, как змея, некогда укусившая Олега. И тоже пыталась жалить, но я уже понял, что такова ее манера разговаривать со старыми друзьями. Ничего не поделаешь, острый ум не может не колоть. Иначе какой в нем смысл?

– Я могу вас помирить, – сказал Карен, – вопрос в том, что считать центром? Город или то, что из него уехало?