– Нашел? – спросила женщина в ковбойской шляпе.

– А то! Сладкая моя! – ответила фигура, она же, как я понял – Карен.

– Ну, знакомьтесь: Карен, Валентина, – сказал Алексей.

– А это, – он развел в стороны руки, – гости из … – он назвал наш журнал.

– Есть такой журнал? О чем? – спросила Валентина.

– О современных землевладельцах, – ответила Алена.

– Значит, не о чем, а о ком, – сказала Валентина, укладывая рыбину на доску и примеряясь к ее голове ножиком.

– Замри! – воскликнул Карен, отступив на шаг назад и вытянув руку в сторону Валентины.

Валентина замерла с вонзенным в рыбину ножом, потом покачала головой,

– Отстань, не хватало еще здесь позировать.

– Я запомню, – сказал Карен, возвращаясь к столу и, засучив рукава, запустил волосатые руки в ведро с рыбой.

– Смотри, какая красавица!

– Рыбой ограничимся, или мясо достать, – спросил Алексей. – Рыбы много, но мясо тоже есть.

– Мясо будем у моих родителей кушать, – ответил Карен. – А здесь мы сами поймали, сами поедим.

– Ты не один в гостях, – остановила его Валентина, – не только тебя спрашивают.

Я понял, что эта пара – муж и жена.

– Мы – за рыбу, – ответила Алена.

– Я тоже рыбу, – сказал я, давая понять всем, что у нее нет никаких оснований на такое смелое «мы».

В другой ситуации я, наверное, был бы только рад ее непринужденному «мы», но в этот вечер, после откровенного издевательства у плотины, я должен был некоторое время подержать дистанцию.

– Тогда мы отвечаем за рыбу, а вы за угли, – сказала Валентина и пододвинулась, давая место Карену у стола.

– Сегодня дождя не будет, – сказал Алексей, – устроимся на берегу.

– А как называется река? – спросила Алена.

Я не удивился ее чисто женской привычке забывать все на свете в подходящий момент: я отлично помнил, что уходя вчера из офиса и заглянув через ее плечо в экран ее компьютера, я увидел прекрасную карту той местности, где мы сейчас находились.

– Жаль, что в нынешний период нового освоения России пионерам этого дела не дано права переименовывать географические объекты, – Карен многозначительно поднял нож, – я мог бы предложить неплохое название для речки…

Валентина не дала ему договорить. Ее резкий юмор давал понять, что брак их – как брак иглы и наперстка: толкаются, а тянут одну нитку.

– Если бы тебе дать на это право, ты бы и Ключевскую сопку назвал бы мангалом, шашлычник!

– Женщина! Не смей смеяться над любовью мужчин к мясу! Это бесперспективно и опасно с точки зрения эволюции! – ответил Карен.

Алена использовала такой гастрономический поворот разговора в своих интересах:

– У вас буженина на столе была великолепная. На углях готовили? – спросила Алена.

– Не знаю, ответил Алексей, – угостили. Но неплохая – это правда.

Алексей показал, где у него стояла поленница, и ушел куда-то за дом. Я набрал дров и пошел в сторону берега. Алена поплелась за мной.

На берегу был устроен круг из больших камней, на которых кое-где лежали досочки. Посредине большого круга был сложен круг поменьше – кострище, а рядом с ним еще один очаг – пониже и продолговатой формы. Три чурбана образовали вокруг кострища импровизированный столик.

Я бросил поленья на землю, сложил шалашик.

– Спички не взяли!

– Возьми, – Алена стояла у меня за спиной.

Я повернулся. Она мило улыбалась и протягивала ко мне две руки: в одной был нож в кожаных ножнах, во второй спички.

– Нашла в карманах, – сказала она, решила, что пригодятся.

– Умница, – ответил я, присел, настругал щепок и запалил огонь.

Алена села на камень, оперлась подбородком на ладони.

– Тихо как. Сеном пахнет.

Ветерок действительно доносил легкий запах скошенной травы. Удивительно, что Алена обратила на это внимание. Насквозь ведь рафинированная девочка. Не иначе, как в роль вживается.

– Я с детства этот запах помню. Маленькая была, меня на каникулы в деревню отвозили, к дедушке с бабушкой.

И у этой девочки с обложки было совсем не глянцевое детство!

– А теперь что? Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел. В журналисты попал… Колобок ты, а не "агент 9-6-9", – сказал я.

– Хоть здесь перестань дурачком прикидываться. Никто же не смотрит, – ответила Алена.

Смотрела на нас зелеными глазами только одна из овчарок. Она неслышно подбежала со стороны дома и сейчас стояла в паре шагов от нас, изредка приоткрывая пасть и свесив язык.

– Иди ко мне, – позвала овчарку Алена.

Собака поняла, и, опустив голову, подошла к ней.

– Хорошая, добрая, вонючая, – сказал Алена, поглаживая собаку по голове.

Со стороны дома послышалось шуршание, и из сгустившихся сумерек вышел Карен.

– Не помешаю?

– Нет, что вы, – ответила Алена.

– Там уже достаточно рыбы. Сейчас руки помоют, и придут.

– А куда Алексей уходил? – спросила Алена.

– У него ведь живности много. За сараем – кролики, птица разная. Там, дальше – коровник. Завтра утром – парное молоко. Не жизнь, а песня! Только гор не хватает.

– Ну, на одном молоке не проживешь, – заметила Алена.

– А вы, однако, правы, – ответил Карен. – Значит, песня короткая, чтоб работе не мешать.

Я хотел добавить, что эта утренняя красота, которую Карен назвал песней, длится не дольше завтрака. Но не стал вмешиваться в разговор. Фотографу вообще лучше помалкивать и во время кнопку нажимать.

Овчарка встрепенулась и повернула морду. Из темноты в круг света от костра вошла Валентина с ведром в одной руке и пачкой бумажных тарелок в другой. Карен потянулся к огню и поворошил обугленной палкой угли, затем смахнул с одного чурбана невидимые травинки.

– Поставь сюда!

Следом за Валентиной в круг света вступил Алексей, сопровождаемый второй псиной. Выудил откуда-то из темноты, из-за камней закопченную решетку для гриля, раскрыл ее на чурбане.

Карен засунул руку за спину и достал квадратную бутылку виски.

Алексей перешагнул через камни, скрылся в темноте и вернулся из нее со вторым чурбаном, который устроил, поворочав, ближе к огню.

– Стаканы и вилки? – вопросительно сказала Валентина, оглядывая чурбаны, – не принесли!

– А где они? – Алена легко поднялась.

– На кухне.

Алена упорхнула в сторону светящихся окон дома. Одна из овчарок побежала за ней, а вторая, насторожив уши, смотрела на реку.

Валентина засунула обе руки в ведро и начала вынимать из него куски рыбы, и раскладывать их на решетке. Закат, костер, ее ковбойская шляпа, тонкие пальцы с перстнем, уверенно управляющиеся с белыми ломтями рыбьих тушек – все это было красивой картинкой. Я вынул из сумки фотоаппарат.

– Снимайте, но использовать только по согласованию со мной, – сказала Валентина, не повернув даже головы.

– А я не гордый и не прячусь, – Карен пригнул к себе голову овчарки, – ну, сфотографируемся на память?

Я сделал несколько снимков и показал их Карену.

– Почему собаки всегда получаются лучше, чем я? – с артистическим возмущением спросил Карен.

– Забудь три языка, забрось живопись, прекрати преподавать, высунь язык – и тоже обретешь такую первобытную привлекательность, – Валентина не меняла манеры шутить и обращалась со словами небрежно, как с хорошо знакомыми драгоценностями.

Алексей в этом диалоге не участвовал. Он перекладывал угли из костра в жаровню, ворошил их и только улыбался уголками губ.

Я сделал несколько фото его лица, красного от бликов пламени, крупным планом и, рассматривая их, удивился, что щетина на его подбородке была не очень-то заметна. Похоже, он брился еще утром. Странно, что меня это удивило, наверное, такой у меня в голове сидел стереотип: фермер, рыбалка, борода. Я вспомнил некоторых своих знакомых. Уж не хотят ли они обрести первобытную привлекательность после того, как получили свои дипломы?

В сопровождении овчарки вернулась Алена. Она поставила на чурбан пять нормальных стеклянных стаканов, положила рядом вилки, и села не на то место возле меня, откуда поднялась, а немного дальше – на высокий плоский камень. Перед тем, как сесть, поправила что-то в заднем кармане. Сказала, оправдываясь:

– Одноразовых не нашла.

– У Алексея из одноразовых не пьют, – ответил Карен, – ни-ко-гда!

– Я и хлеб захватила, – Алена выложила из пакета большие ломти хлеба и пристроила их там же на чурбане.

– Не сидите на камнях, – сказал Алексей, выудил откуда-то из тьмы за собой серый кусок доски и подал Алене.

– Спасибо, сказала Алена, – но мне показалось, что камень теплый.

– Показаться может, но тут, на берегу, все быстро остывает.

– А потом память на всю жизнь, отдается в каждом шаге, – сказал Карен, отвинчивая колпачок с бутылки.

– Подожди, – остановил его Алексей. – Может, моей?

Карен широко улыбнулся, завинтил колпачок обратно и поставил бутылку на землю у камня.

– Знаешь, что не откажемся! Да, сладкая?

Алексей пошарил в своей брошенной на камни куртке и достал бутылку – тоже квадратную, но с горлышком, залитым красным сургучом.

– Дай-ка посмотрю, – Карен взял бутылку и стал рассматривать горлышко.

– Ого, товарный знак! Фирменный стиль! Это что, редиска, свекла?

– Репа, – ответил Алексей. – С нее все началось.

Я посмотрел на Алену. Было интересно, как она начнет работать. Достанет айфон, или по старинке блокнот с карандашом.

Но Алена пошла круче, просто в пике какое-то. Она взяла стакан с прозрачной жидкостью, и сказала:

– Я, конечно, здесь оказалась по работе. Но можно, я сегодня не буду работать. Никаких вопросов, никаких интервью. У вас тут так хорошо, простор, закат, река.

– Дело ваше, – ответил Алексей.

Он пристраивал на углях решетку с рыбой. Пристроил, повернулся к нам, взял свой стакан.

– Буду банален, но – за здоровье!

– И за контакт цивилизаций, – сказал Карен. – Шутка ли, Высший Разум в лице представителей респектабельного СМИ приземлился у костра на берегу речки без названия и пьет фермерский самогон из репы.

Мы выпили. Я смотрел на Алену. Она хватанула большой глоток и чуть не поперхнулась.

– Как? Лучше, чем раньше? – спросил Алексей.

– Хорошо, – ответил за всех Карен.

– Я так и думал, – согласился Алексей, – с медом лучше.

Потом посмотрел на Алену и пояснил:

– Это не самогон. Просто настойка. Древний рецепт.

– Ну да, подтвердил Карен, – репа и мед, остро и пряно, горько и сладко, как судьба художника.

– Хорошо сказал, – ответила ему Валентина, – иначе кто бы догадался, что среди нас художник. А теперь все ясно!

Она внимательно посмотрела на Алену, потом пристально вгляделась в ее лицо и спросила:

– Вы, – она назвала фамилию Алены. Мы что-то читали ваше. Помнишь, Карен? Год назад. Там и фотография ваша была. Кажется, это было эссе об этих идиотах – «биорисовальщиках». Представляете, – Валентина заговорила громче, обращаясь ко всем нам, – придумали новое течение. Рисуют молоком, кефиром, где-то слайсы мяса или сыра лепят. Потом под стекло – и к людям!

– Долго такая живопись держится? – задал вопрос Алексей.

– Не очень, – ответил Карен, – плесень – лучший критик. Ничего не говорит, ничего не пишет. Просто все жрет.

– Но ваша статья, – он обратил взгляд к Алене, – мощнее плесени. Вы так тонко, так изящно с ними расправились. В общем чисто по-женски не оставили камня на камне.

Я впервые увидел, что Алена может смущаться. Я это понял по ее еле дрогнувшим губам, небольшой ямочке, возникшей на щеке, и глазам, которые она спрятала в квадратное око стакана.

– Спасибо, мне приятно, что вы читали.

– Читали, не то слово! Радовались, наслаждались, – Карен болтал остатками настойки в стакане.

– У вас есть стиль – сдержанный, точный, со взглядом в перспективу, – продолжила Валентина таким голосом, как будто диктовала статью.

– Как у Коко Шанель – маленькое черное платье, но – в журналистике, – прервал ее Карен. – Ну, что, не пора рыбу переворачивать?

Я заметил, что при упоминании француженки ресницы Алены дрогнули, а темные зрачки метнулись в сторону Алексея.

– К маленькому черному платью нужен бриллиант. Идеально, если им становится сама женщина. В данном случае – автор, – добавил я, не сбившись ни разу. Мне редко приходится говорить среди интеллектуалов. Обычно я их фотографирую, потом смотрю на снимки и раздумываю: в чем же проявляется интеллект. Фотография – честное искусство.

В ответ на мои слова Алена бросила на меня уничижительный взгляд:

– Коко Шанель, между прочим, сказала, что роскошь – это вызов не бедности, а вульгарности, – и она снова махнула ресницами в сторону Алексея.

А он в это время поворачивал решетку, поливал чем-то куски рыбы, снова поворачивал и чем-то поливал. Другими словами – колдовство было в разгаре.

– Мы, кстати, за знакомство так и не выпили. Первый тост ведь за здоровье был, тост землепашцев, – сказал Карен, подливая в стаканы из бутылки с красным сургучом на горлышке.

Чокнулись, сдвинув стаканы над чуркой с хлебом.

– Карен, просто художник. Муж мадам, – Карен церемонно склонил голову в сторону Валентины.

Валентина полезла в карман, вынула кожаную визитницу, достала две карточки и протянула одну Алене, вторую мне. "Галлерея…", директор, – прочитал я. Стал понятен ее интерес к живописи, к художникам, к алениному творчеству в том числе.

– Готово, – Алексей снял с углей решетку и по дуге, рассыпая по воздуху клочья дымка и запаха, перенес ее к нам.

Валентина проворно раздала бумажные тарелки.

– Помидоры здесь, в тазике. Лук, укропчик, прочие части натюрморта. Сначала смотрим, потом едим, – Карен двигал по пожухлой траве тазик с зеленью, устраивая его в равной досягаемости от всех коленей.

Соответственно, колени двигались тоже, сдвигаясь к огню, к чурбанам, к натюрморту, который предстояло разрушить.