как здорово просто быть,
чувствовать себя живым…
сознание чисто и безмятежно,
как небо до появления птеродактилей,
стрижей, боингов, мессершмиттов,
и ты – легкая ветка, упавшая на паутину, —
спокойно так лежишь на проводах,
точно на спине пловец:
не дергаясь, не трепыхаясь —
миллионер смысла.
и солнце светит, и растет трава, и паук,
который здесь развесил солнечные сети,
не прибежит по ложной тревоге:
его сожрали другие пауки —
до Рождества Христова.
как классно просто быть и не морочить
голову вопросом Гамлета.
заглядывать в глаза прекрасным незнакомкам,
уверенно бросать наглые улыбчивые дротики.
конечно, быть. с тобою,
без тебя.
как здорово
жевать листок сливы,
смотреть, как цветут каштаны —
монструозные канделябры
с кремовыми треугольными свечами.
объявление на столбе под легким ветром
шевелит телефонными номерами —
так сиамские дети на качелях
болтают ножками
над бетонной пропастью.
и звонок мобильника проходит сквозь голову мою,
как спица сквозь медузу.
но я прохожу – невредим.
четыре стула летнего кафе
сгрудились вместе за столом,
как знатоки что-где-когда
или медиумы, вызывая дух кока-колы.
я вытряхиваю из ума знаки вопросов,
точно сор из кармана.
мне всё равно – я только существую,
вцепился в Слово, как в дельфина;
потерпев крушение,
несусь по волнам,
соскальзываю.
как классно просто быть. шагать по мостовой,
царапать кальку времени глазами
и следы на кальке
оставлять поверх чужих следов.
простая радость бытия: банан,
пирожное с заварным кремом
и взгляд внимательный вперед —
на полминуты. мне хватит,
чтобы сохраниться.
так шахматист сметает фигурки с доски
и смотрит на лицо, отраженное в покрытии:
люстры огненный клещ;
так перезагружаешь себя.
есть несколько минут отвлечься,
обратить внимание на мир:
на весах снаружи и внутри всё идеально —
перышко колибри и гиря нашли равновесие.
это чувство есть у каждого внутри:
пустой аэродром ранним утром
и старик с растянутой кожей на шее, как у варана,
гуляет по прохладному бетону.
вот и заявился жаркий месяц май.
солнце-паяльник включили в розетку
и быстро проводят розовым пальцем по жалу:
нагревается ли?
а в городе царит пушистая эпидемия —
чихающая, плюющаяся.
это ветер разносит тополиный пух —
безумный почтальон в зеленом кимоно
потрошит пухлые конверты
со спорами майской язвы.
люди, точно угорелые,
несутся к отверстиям в горячем камне,
чтобы укрыться от напасти —
удушливой, щекотливой.
медленно звонят колокола собора.
тяжело и в то же время плавно,
чинно плывут по обмелевшему небу
медно-гофрированные глыбы звука.
и тополиный пух
стаей подпрыгивающих белых грызунов
движется под мелодию пухолова,
точно души призрачные плывут
на призывное «ко мне!» Бога. я представляю
миллионы сложных существ, подобных мне,
и каждое размером с пушинку.
ощущаю медленный снегопад
подобных душ… ведь правда?
зыблются, вальсируют, фыркают,
бессмысленно исчезают пуховые люди.
или я вас обманываю?
веранда ломкая —
рассохшийся макет фрегата.
запах мочи, моченых яблок,
полутьма в коридоре, вешалка,
стол, обитый клеенкой, тесак,
куриное перо прилипло к лезвию,
тень оконной рамы, бронзовая чехарда пылинок,
белиберда. слова шатаются, как пьяные.
мы здесь когда-то снимали
розовую пену с кипящего варенья.
желтый эмалированный таз с родимым пятном
на внутренней части бедра.
но сейчас здесь правит бал энтропия,
скудоумие, летаргия. здесь беженцы живут
и пьют дешевое вино и поминают лихом
тот мир, что их толкнул в чужую паутину.
а дальше в коридорах запах книг,
настоянный на маслах нечитания, —
тяжелый желтый веер сов. энциклопедии,
мумии информации, крепко перебинтованные,
точно обгоревшие летчики.
усопшие невесомые мухи крючатся
в стеклянном чреве плафона.
и снова полутьма – рыхлая харя
с воспаленными веками,
злые, напуганные глаза. кислая вонь
отсыревшего белья.
напряженные силуэты,
точно чехлы для громадной гитары,
муж и жена. кто вы? кто вы?
кто мы?
здесь нас забыли, здесь нас потеряли,
зачем мы сюда забрели?
здесь твоя бабка лазила по деревьям, как пацан,
собирала вишни, груши.
здесь мы растворились друг в друге.
кристаллы сахара, «Юпи» – просто добавь воды.
помнишь?
химическая горькая сладость…
добавь немного безумия и любви
(быстрорастворимой ерунды),
любопытства – и получишь прошедшее,
волшебную чушь.
здесь нас больше нет.
жизнь после нас подобна плагиату.
в ней проступала грация
как кошка сквозь занавески.
пригласила на чай.
и вот она, долгожданная аудиенция.
но Вильгельм Телль преступно медлил,
натянутая струна впивалась в пальцы,
как струна в мыло,
и глупый шмель бился за окном в занавески.
лианы вожделения
щекотали уши, а райское яблоко – вот оно,
желанное, манящее, дразнящее – вот оно.
где же ты, змей, помоги мне…
глубокий вырез на спине – как скала,
и, разогнавшись, соскальзывал на дельтаплане,
и родинка, как гнездо ласточки в отвесном камне.
это смертельный прыжок
в неподвижное (зеленый бетон) море женщины.
мы прилипли друг к другу, словно водоросли;
объятия, поцелуи со вкусом зубной пасты,
и распахнутая дверь на балконе
втягивала нас и возвращала,
как волна прибоя – оранжевые сланцы.
а в начале был чай и несколько травоядных слов
(тираннозавры появились позже, где-то в мае),
неопытность, как лягушачья кожа,
сбросив которую мы свету являем
хитрого, хищного продолжателя рода…
шикарное воспоминание – как норковая шуба.
в ящик памяти насыплю таблеток от моли,
чтобы спустя годы не смотреть на себя сквозь дыры
в шерстяном тумане… что же здесь было?
что от моей жизни осталось?
аллея пустоты с кленовыми драконьими лапами,
с разбросанными тут и там глазами…
рассвет притянут к небесам
стальными нитями,
привинчен косыми болтами лучей,
и серые домины выступают из теней,
как крупные зубы из челюсти.
а я смотрю в потолок, и потолок смотрит в меня,
сквозь меня,
и видит книгу Рэя Бредбери и носок под кроватью,
песочная женщина лежит рядом со мной, свернувшись,
как пустыня под тонким слоем снега.
и я могу пальцем вывести на заснеженной коже плеча
«что тебе снилось, любимая?»,
нежно зачерпнуть песок из ее живота.
я чувствую свои несуществующие крылья —
или это широчайшие мышцы спины постанывают
от удовольствия? ночное море отступило,
отлив лунности и тьмы обнажил, как проказа,
бородавчатые каркасы затонувшей реальности,
нашу пустующую одежду, наши сброшенные маски.
искрят водоросли сновидений на люстре,
пучки мерцающего укропа,
и рыбки добровольных галлюцинаций
трепыхаются возле фикуса на подоконнике.
пощечины по воде.
из чего состоит моя жизнь? из любимой
женщины, но я не пускаю ее на второй этаж «я»,
где есть терраса, и грозы, и скалы.
сколько миллионов людей задумывались о жизни
и сколько тысяч записали свои мысли?
и где эти письменники сейчас —
в словах? в чужих душах?
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке
Другие проекты