Глава 5.

Утром я познакомилась с остальными послушницами. Заняла я последнюю койку у стены, теперь нас стало шестнадцать. Ольза была права, у каждой имелись свои странности. Корнелия ходила по ночам во сне, Алосия страдала от нервного тика и залихватски всем подмигивала, Тереса приволакивала ногу, Семела отчаянно заикалась. Амнезия с легкой придурковатостью, которой я решила придерживаться, тут будет на своем месте. Никто не упрекнет и смеяться не станет.

Мне сразу пояснили, что матушкой надо звать аббатису, экономку и кастеляншу, остальные монашки и послушницы – сестры. Если пожилая монахиня, можно тоже назвать матушкой, она не обидится. Трудниц зовут по именам. Они в своем крыле живут, как и пансионерки, за стеной.

Оказалось, что тут проживает довольно много мужчин, в отдельном дворе и особом флигеле. Там же примут паломников, там дядя сегодня ночевал. Только молодых и красивых нет, вздохнула Ольза. Пожилые мужчины и калеки. Духовнику, отцу Фернану, уже лет семьдесят. Молодой только конюх, но он глухонемой, сын садовника, и они живут с отцом в домике в углу сада.

Плотная трудница в черном платке позвала меня проститься с дядей, да поживее, потому что обоз вот-вот уедет.

– Обратно буду дней через десять, тебя навещу, – пообещал дядя. – А потом через месяц-полтора снова приеду. Не унывай, видеться будем часто.

Я получила отеческий, колючий из-за бороды, поцелуй в лоб, и помахала платком со стены вслед обозу из кареты, двух повозок и трех телег. Дядя ехал в телеге, привязав мерина к ней. Не нашлось ему упряжи, будет трястись в телеге. Охрана ниры-паломницы, присланная ее мужем, сурово поглядывала по сторонам. Дурак ее муж. Не молиться надо для появления детей, а совсем другое делать. Или, объезжая монастыри, нира уклоняется таким образом от супружеского долга? Кто знает?

Колокол призывал к молитве, и я потянулась за всеми в часовню. Оглядывала внимательно лица, делала предположения о характере. Мне с этими людьми полгода жить, а то и поболее. Но не больше года. Больше я просто не выдержу. Хотя, с другой стороны, дисциплина и строгий распорядок дня – то, чего многим не хватает. Мне тоже. Не хватает силы воли, усердия и трудолюбия поднять зад с дивана и начать что-то делать. Раньше все делала ради любимого мужа, как же он без меня с одним крылом будет бизнес строить, помогать надо! Все в руках горело. Потом потухло. Ну, так тут не дадут лениться. Безделье – грех!

И я начала трудиться. Что сказать? Приходилось впахивать и побольше, и подольше, и намного тяжелее. Тут все перемежалось молитвами, проповедями и песнопениями. Нет бы зарядкой! Тело надо укреплять, мне совершенно не нравились ручки-прутики и ножки-палочки. Дыхалки никакой, выносливости никакой, растяжка… не будем о грустном! Но база есть, остальное приложится. Молодость – большое дело!

Очень мне жалко было девочку, чье тело я заняла. Видно, совсем ее этот мир не держал, если от простого обморока тело бесхозным осталось. Но раз так случилось, значит, смысл в том был? Любят люди смысл искать в своем рождении и судьбе, а его и вовсе может не быть. Мирозданию до нас нет никакого дела, и логику его нашим умом не постичь, это мое твердое убеждение. Буду наполнять жизнь смыслом по своему разумению. Чтоб зря небо не коптить, раз мне снова шанс выпал.

Самым трудным было приучаться вставать к заутрене. К шести утра будь, как штык! Начищена, отполирована и бодра. Ужас для совы!

К моей радости, матушка аббатиса, с красивым именем Лаура, про меня не забыла. Позволила посещать классы пансионерок. Там я скромно сидела в уголке, не отсвечивала и внимала льющимся в уши знаниям. Королевство у нас, ладно. Бренвийон. Само собой, могущественный король Фредерик Шестой, династии Бренна, олицетворение всех добродетелей. Историю я никогда не любила, потому что ее пишут победители, а как там было на самом деле, никто уже не расскажет. Война, предательство, убийство, геноцид, жестокость, пытки и казни, а то и инцест, вот и весь послужной список Могучих, Великолепных, Грозных и Великих. А что мимоходом пару дворцов построили, опустошив казну, так они не о потомках думали, а о своем зудящем эго.

Арифметика и география прошли благополучно. Город, в котором Лотта выросла, называется Ринга, запомню. Самбуна в неделе пути, это река и порт, а столица за морем, на другой стороне пролива, до нее две недели морем. И вся остальная страна тоже там расположена. Действительно, дальше некуда, самая крайняя окраина, лесной угол.

А дальше… оказалось, что языки я понимаю – все. Вот так, просто и банально. Все. В монастыре пансионеркам преподавали языки ближайших соседей: дешанский, орвильский и тарский. Чуточку парлапату, на котором тексты священных книг написаны.

Говорить тоже могла после недолгого сосредоточения на тексте. Писать похуже выходило, из-за непривычных кракозябр, но выходило же! Такого восторга я давно не испытывала. Помнила, как учила гребаный английский в школе, в институте, пятерки получала, а все равно не бэ, ни мэ, позорище за границей. Это уж потом поняла, что так специально учили, чтоб не выучить. Чтоб непонятно было и ненавистно языком заниматься. Обидно до невозможности было! А тут – понимаю! Вижу кучерявые письмена и понимаю! И в ушах будто диктор озвучивает. Так что после ознакомительной лекции о рунах первопредков подошла к преподавательнице, матушке Офелии, предложила перевести свиток. Вместо радости, та завизжала о гордыне, скудоумии и тщеславии. Не своих, понятно.

– Но ведь эти руны вовсе не о божией славе говорят, а о еде! – пыталась я упираться. Зря. Никто мне не поверил, что потомкам достались скабрезные анекдоты да список покупок.

В общем, ученые люди, профессора и магистры, просвещенные философы и богословы расшифровкой занимаются, трактаты толстенные пишут, и не мне, дуре деревенской, туда со своим рылом лезть!

Это мне и пояснили, сослав в швейную. Лучше бы в библиотеку сослали!

В швейной от меня вреда больше, чем пользы оказалось, потому что о вышивке лентами я тут впервые услышала. Коклюшки видела только на картине Тропинина «Кружевница». Какие-то изысканные виды рукоделия? О чем вы говорите, я даже крестиком вышивать не умела! В школе научили тамбурным и стебельчатым швом, так это когда было! У меня швейная машинка была дома хорошая, она петли обметывала и пуговицы пришивала, так что руками я ничего делать не умела. Коряво выходило. Хотя вру, носки вязать умею на спицах! С треугольной пяткой.

Сердитая мать Нисимина оставила меня в пустой комнате с ведром воды, щеткой и тряпкой, велев ее вымыть начисто, раз на что иное ума не хватает. А я села на подоконник, прислонилась к стене и уснула. Проснулась только от колокола, чуть в окно не вывалилась. Ведро ногой сшибла, воду разлила, комната чище от этого не стала. Что-то с девочкой не то, раньше у меня так ноги не заплетались. Внимание рассеянное, руки-крюки… кажется, у кого-то из знакомых такое было с ребенком, у невролога его лечили. Нет, не помню, как называется. Но это лечится. Витаминами, массажем и ваннами. Из санатория совсем другой ребенок приехал.

Жидкая похлебка и серый хлеб, вот и весь обед. Ладно, перед паломниками ломать комедию, перед инспекцией, но чтоб действительно так питаться? Никаких же сил не будет? Трудницы вон здоровые, как кони, плотные, румяные, сразу видно, кушают хорошо.

– У нас пост? – спросила Ользу.

– Нет. Пост через месяц начнется.

– А почему такой скудный обед?

– Обжорство – грех, – сообщила Алосия и подмигнула.

Фыркнула, отставила миску и прошла на кухню. Она была пуста, только на плите булькала кастрюля с бараньей ногой. Ясно, кухонная братия обедает в другом месте. И точно не жидкой похлебкой.

Быстро обревизовала ящики и полки, прошла в кладовую. Мука, молоко, яйца, масло, все у них есть, и в огромных количествах. Оно и понятно, раз есть птичник и коровник. Себе просто отдельно готовят хитрые монашки. Пожирнее и повкуснее.

Не долго думая, навела кастрюлю теста для оладий и поставила на огромную плиту сразу три сковороды. Пока на последнюю тесто наляпала, на первой подрумянилось, переворачивать надо! Через четверть часа я вынесла в трапезную огромную миску с оладьями, поверх которой стояла плошка со сметаной.

– Всем по три штуки, – объявила я, подавая пример. Обмакнула оладушек в сметану и отправила в рот. – Лопайте, пока горячие!

Уговаривать никого не пришлось. Все радостно растащили оладьи, трапезная огласилась дружным чавканьем.

– В следующий раз помогать идите, – вытерла масленые губы. – Одной долго.

– В следующий раз мать Роберта тебя веником отходит и на кухню не пустит! – предсказала Ольза, облизывая пальцы.

– Не буду голодом сидеть! Обворую кладовку и шашлыков нажарю! – легкомысленно фыркнула я.

После града вопросов о том, что такое шашлыки, послушницы переглянулись и сказали, что тоже в деле будут участвовать.

Разумеется, сестра-кухарка недостачу заметила. Только, когда она, сыто отдуваясь после плотной трапезы, вернулась на кухню, в трапезной никого не было уже. Мы даже посуду помыли и стопкой сложили.

– Истинно говорю, наплачемся мы все от девки этой рыжей! – сказала мать Нисимина, без труда вычислившая виновника происшествия.

До моего появления послушницы были тихими и кроткими, как голубицы, и продукты не воровали. Их и без нас было, кому украсть.

Кусок ветчины или головка сыра в качестве местной валюты очень способствовали оживлению энтузиазма у трудников и трудниц. А пара бочонков масла и мешочек муки позволяли протаскивать в монастырь спиртное и предметы роскоши. Впрочем, теплые нижние юбки, шерстяные носки и валяные сапожки в стылом каменном строении вовсе не роскошь! Хочется и зеркальце в серебряной оправе, и гребень из черепахи, духи и притирания для кожи и волос. Маленькие радости жизни надо же как-то оплачивать?

Последствий моего самоуправства не возникло никаких. Потому что сестра Роберта сама знала, чье мясо кошка стащила и помалкивала, но экономить на питании послушниц стала чуть меньше. Каши в мисках стало чуть больше, и приготовлена она была получше, даже маслом заправлена.

К садовым работам я оказалась так же бездарна, как и к швейному делу. Послали яблоки собирать в монастырском саду, корзину всю рассыпала, запнувшись. Влезла в гнездо ос, поломала какой-то кустик редкого растения, трепетно выхаживаемый садовником. Прогнал меня старик, потрясая граблями, да грозился их об мою спину обломать, если еще в саду появлюсь.

Недельку помучившись, мать-экономка махнула на меня рукой. Поскольку мать Лаура наказывать меня запретила, то от меня отвязались, образовалось свободное время, и я наконец-то, добралась до библиотеки.

Моя прелесть! Я радостно провела пальцами по тугим корешкам. Вот он, мой билет в светлое будущее! «Догматы веры» оставим на потом, это мне и так расскажут, из ушей польется, а вот «Торговля и ремесла в Бренвийоне» очень хорошее руководство. Сразу видно будет уровень развития страны. Может, в столице давно водопровод есть с канализацией? Хотя это и в Риме было, наряду с боями гладиаторов и рабством; теплый сортир не показатель развития культуры и общественного сознания.

А это что? «О злокозненной магии, как следует вычислять ведьм и допрашивать их»? Это что, местный «Молот ведьм»? Ужас какой! Однако, что из этого следует? Что тут есть магия и ведьмы? И что за нее серьезно наказывают. Я-то думала, тело мне досталось с лингвистическим талантом, большой фантазией и верой в сказки, вот мне химеры языки и показывают. А оно на самом деле магия?

Сгребла два тома и водрузила на стол. Неделя ушла на тщательное изучение экономики. Нет, не Средневековье. Я бы сказала, зарождение буржуазной формации. Потому что станки были разные изобретены, мануфактуры и фабрики построены, класс промышленников начал богатеть. Но пока сословные различия деньги во главу угла не ставили. Нищий граф мог того богатеющего купца собаками при желании затравить и уплатил бы лишь виру, да в монастыре годик поболтался.

Натуральное хозяйство и ручной труд только в нашем углу процветали, потому что громоздкий механический ткацкий станок мало привезти, его наладить надо, ткачиху выучить, сырьем обеспечить. Барону Роттерхайму это не надо, ему и так все привезут из-за моря. Бархат и шелк, атлас и парчу. А остальные про такое и не ведали, кросна есть, вот и ладно. Дядя тоже возит в монастырь ткани со склада в порту. В монастыре только кроят, вышивают и кружева плетут. Ткацкая есть, но там три пожилые монахини работают, полотно и мешковину ткут.

С экономикой разобрались, надо с даром разбираться. Кажется, девочку из Ринги тетка выперла из-за страха, что местный магистр определит в ней ведьму. Магистр и орден «Щит Бренны», ага. Будем искать и будем читать.

Магистр тоже ведь не по своей воле в захолустье приехал, надо полагать, сослали. Как у нас с Камчаткой и Дальним Востоком, кто туда по своей воле поедет? Язык тот же, а страна совсем другая, и жизнь другая. Романтикой наешься за пару лет и обратно потянет, в обжитые районы потеплее.

Остальные послушницы библиотекой почти не пользовались. Любовные романы, контрабандой доставляемые в монастырь, до дыр зачитывали. Я тоже ради интереса прочла, надо же знать, как тут понимают отношения и высокие чувства. Плохо понимают. Признались в любви, поцеловались, а там или муж-ревнивец пронзит обоих на ложе страсти мечом, то жестокий король казнит возлюбленного, то дева отравится от того, что стала женой другого. «Долго и счастливо» в любви тут не предполагалось, любовь всегда кончалась трагически. Наилучший вариант – любимый зарезал возлюбленную в лесной сторожке и с собой покончил, чтоб пасть на ее тело и обнять. Вот чтоб сбежали, поженились, стали добра наживать и нарожали кучу детишек, такого и в помине не было. То есть брак и дети отдельно, а любовь отдельно.

Потому пансионерок ждало замужество по сговору, а послушниц ничего не ждало, кроме пострига, их уже признали неликвидом на брачном рынке. И меня, стало быть, тоже. Возмущало меня такое положение до крайности. И тик можно вылечить, если взяться, и заикание, не такие уж серьезные дефекты. Но приходилось язык прикусывать, помнила ошибку с рунами. Да и сама по молодости-глупости много наворотила невоздержанным языком и взрывным характером. Мне надо Лотту из монастыря вытащить живой, здоровой, образованной и обеспеченной.