Глава 4

Сочла за лучшее промолчать. Мужик посадил меня, как на скамейку, на широкую лошадиную спину, сам взгромоздился, использовав пенек, и мы поехали.

– Испугалась, поди, Лотти?

– Так испугалась, что не помню ничего, – подтвердила я. – Куда ехали, зачем.

– Знамо дело, от испуга-то, – кивнул мужик и стал мне все рассказывать о моей жизни. Будто картинки за, мелькали у меня перед глазами и многое становилось ясным и понятным. В монастырь меня вез дядька Теренс на вечное поселение. Потому что у меня кровь порченая, от бабки-ведьмы доставшаяся. Он сильно не одобрял мои умения, но я им с теткой много пользы принесла, потому и решили они меня спасти от костра и от магистра.

В монастырь мне не хотелось. Но погибнуть в лесу хотелось еще меньше.

Поэтому я не рыпалась, внимательно слушала дядьку, на ус мотала его поучения. Через сутки показался монастырь. Мощная стена с бойницами, с зубчатым краем, с воротами, утопленными между двух башен. Я только и успевала головой вертеть. Интересно же!

Ворота нам даже не открыли, малую калиточку отворили. Кое-как дядька коня завел, и самому пригнуться пришлось. А я ничего, спокойно пошла. Мощеный чистый двор был пуст, ни стражи, ни привратника. Наверное, со стены нас увидели да калитку открыли не руками, а механикой. Я читала про такое. Изнутри окошки малые решетками забраны, да двери узкие на разном уровне, смешные, у какой две ступеньки, какая с площадкой вровень, а какая вниз утоплена. Лесенки узенькие, без перил, только ногу поставить, разбегаются в разные стороны, углы из стен выступают, то тупые, то острые, балкончики по типу французских: дверь в стене, и только решеточкой загорожена, чтоб не упасть.

Дядька показал, где обычно вставал, откуда тюки с товаром забирал.

Заскрипела одна из дверей, вышла тетка в сером облачении и белом платке. Дядька в поклоне согнулся, и меня по затылку шлепнул.

– Матушка Нисимина!

– Почтенный Теренс!

Пока дядька общался с монашкой, я все по сторонам глазела. Под крышами химеры каменные, водостоки в виде драконьих пастей, прутья решеток мордочками собачьими оканчиваются, есть на что поглядеть. Вдруг одна химера мне подмигнула и язык высунула из пасти. Я ей тоже язык показала, само собой. Машинально.

– Вот племянница моя, Лотта, – прогудел дядя, а я так и замерла с языком наружу, краснея. – С головой у нее не все в порядке, но девочка добрая, прилежная, примите Секлетеи ради, не дайте пропасть безвинной душе!

Дядька открыл сумку, достал и протянул кошелек. Не особо толстый. Кошелек тут же исчез в широких рукавах серой хламиды.

– Доложу настоятельнице, – кивнула монашка. – Ты, Теренс, ступай в странноприимный покой, переночуешь там. Повезло тебе. Завтра поедет до Самбуны знатная нира, что молилась у нас, чтоб дитя зачать, попрошу, чтоб тебя в обоз взяли.

– Премного благодарен, матушка! – обрадовался дядя. – В Самбуне у меня деловой партнер, я с тканями, как обычно, через десятинку и вернусь, только повозку новую куплю. В стражу сообщу, что завелись тут лихие людишки, пусть графу отпишут, да выловят их.

– То дело нужное, да пребудет благословение с тобой, почтенный Теренс. Девица Лотта, со мной иди, – приказала монашка.

Мы зашли внутрь, дверь тяжело захлопнулась за мной, отрезая от солнца, пения птиц и вольного воздуха. Монашка быстро пошла по коридору раздавая распоряжения другим монашкам в черных хламидах. Коня обиходить, послать работника с ведром воды и сеном, принести гостю еду и тюфяк с одеялом. Мы миновали несколько однообразных беленых коридоров с редкими узкими дверями, прошли еще один внутренний двор, окруженный галереей с колоннами. Откуда-то сбоку неслось протяжное хоровое пение.

– Ты петь умеешь? – спросила матушка Нисимина.

– Так – точно не смогу, – ответила уклончиво. Я-то в детстве в музыкалку ходила, в хоре пела, на гитаре играла, а вот Лотта вряд ли. Не проверяла, а дядька ничего не сказал.

– Умеешь ли ты шить, вышивать, белье метить?

– Что? Это как? – спросила осторожно, не сообразив, о чем спрашивают. Метить? Метки на белье, когда вышивают инициалы, при сдаче белья прачкам. У каждого дома стиральная машинка, зачем такое уметь? А раньше да, платки метили, белье, рубашки. Да не просто буквы, гербы вышивали целые! Делать нечего было людям!

– Читать-писать умеешь ли? – вздохнула монашка.

– Не знаю, – во-первых, не знаю, какой тут язык, а во-вторых, учили ли Лотту читать, еще вопрос. В школу она точно не ходила, таких воспоминаний не мелькало.

– Рисовать?

– Не пробовала, матушка, – я умею, и неплохо, а вот умела ли Лотта? Вряд ли ее тетка стала бы оплачивать такое непрактичное занятие, как рисование. Да и красок не было в продаже, каждый художник себе краски химичил по собственным рецептам, на яйце, на масле, добавляя растительные или минеральные красители.

Монашка постучала в дверь пошире прочих, с тонкой резьбой. Две ступеньки вверх, коридорчик направо и одинокий табурет в углу.

– Посиди тут, – монашка вошла в следующую комнату.

Я села и вытянула усталые ноги. В животе бурчало, но про еду они как-то забыли, даже умыться не предложили с дороги.

– Зайди! – раздалось минут через десять.

Комната вовсе не была аскетичной. Атласные занавеси, ковер на полу, резная мебель, деревянные панели. Кудрявые подсвечники и напольные часы с маятником. Часы меня обрадовали. Не совсем уж отсталые, значит, средневековье достаточно продвинутое, век четырнадцатый-пятнадцатый. Опять же, ткани явно не в ручную ткали, явно фабричная выделка. Первые мануфактуры в Италии тогда и возникли.

Зажженный камин меня обрадовал, я сразу протянула озябшие руки к огню и улыбнулась лежащей на дровах саламандре. Ящерка зевнула, свернулась клубочком и отвернулась от меня.

– Подойти сюда, дитя, – позвал ласковый голос.

Я подошла. Неловко поклонилась. Ну, не умею я кланяться! Не учили. Может, надо было реверанс исполнить?

– Какой коровник, о чем вы, Нисимина? – Укоризненно сказала матушка- настоятельница. – Какая из нее скотница? Ее ветром шатает.

Аббатиса восседала за столом в шуршащей лиловой рясе, у нее было очень молодое лицо, совсем без морщин, очень белое, с бледными золотистыми веснушками.

«А настоятельница у нас тоже рыжая», – весело подумала я.

На столе лежал кошелек моего дяди. Наверное, вклад за меня, сообразила я. Кого попало в монастыри не брали. Это ведь не богадельня, а коммерческое предприятие, большое хозяйство, оно доходным должно быть. Монахиня должна принести монастырю деньги, земли, имущество. Меньше принесет, больше будет трудиться. В коровнике, свинарнике, птичнике, на огороде. Работы всем хватит.

– Тогда птичник! – развела руками монашка. – В прачечной она не справится, сил не хватит, на кухне работниц хватает, она ведь совершенно ничего делать не умеет! Посмотрите на ее руки.

Матушки обменялись выразительными взглядами, которые я перевела так: что не смогу осилить – помогут, научат, а не захочу – заставят.

Настоятельница вздохнула и открыла книгу, лежащую на столе.

– Прочти, дитя, – тонкий белый палец с розовым ноготком указал на строчку.

– Научись исполнять божью волю всегда, может быть, мы и будем гонимы, но с сумой на плечах, со слезами в глазах, мы родными не будем любимы, – прочитала без запинки. Удивилась сама себе, но видимо, Лотте был знаком и язык, и шрифт, читала она без труда.

Матушки снова переглянулись.

– А это? – с искрой интереса в глазах матушка-аббатиса открыла другую книгу.

– Если ты заболел, занемог тяжело и не можешь с постели подняться…

Матушка Нисимина открыла рот от удивления. Аббатиса мелодично засмеялась серебряным колокольчиком.

– Лотта читает по-дешански и переводит с листа! Такое сокровище и в коровник? Какие языки ты еще знаешь, дитя?

– Не знаю, матушка, – прошептала я. Мне вовсе не показалось, что это был другой язык. Просто буквы дрогнули на миг и стали понятными.

– Возьми перо. Можешь написать свое имя? – матушка обмакнула перо- вставочку в чернильницу и подала мне, подвинув листок бумаги.

Ура, тут есть бумага! В Испании и Италии она появилась в двенадцатом веке, в Германии на пару веков позже. Живем! Пусть в Хогвартсе пишут на пергаменте гусиными перьями, а мы на бумаге, мы прогрессивные! Кстати, книга был не рукописная, а явно печатная. Я изобразила «Лотта» красивыми готическими буквами, чуточку неровно, но вполне прилично. Давно каллиграфией не занималась, а в юности очень любила и тренировалась, знала много шрифтов, поэтому могла писать любым почерком и любую подпись подделать. Вместо мамы в дневнике расписывалась. Не потому, что плохо училась, а потому, что мама мне доверяла и говорила, что учусь я для себя.

Настоятельница улыбнулась и посмотрела на матушку Нисимину.

– Найдется ей дело получше коровника. Будет книги переписывать, многие редкие издания стали совсем ветхими. Рука у нее твердая, сможет и перерисовывать древние манускрипты, чей язык утрачен. Возможно, сумеет быть моим секретарем-делопроизводителем. Сестра Агата пишет с большими ошибками, – вздохнула аббатиса.

Я радостно кивнула. Справлюсь! Секретарем оказаться – это же мечта! И в курсе всех дел, и полезной начальству быть, и стать незаменимой. А как освоюсь, пойму местные реалии, буду думать, что дальше делать. До старости тут точно не останусь. Но сейчас бежать из монастыря никакого смысла нет: я ни денег местных в глаза не видела, ни как страна называется, кто в ней правит, не знаю. У меня экологический тур в страну натуральных тканей и чистого воздуха. Учебно-образовательный, по вживанию в средневековый быт! Мечта ролевика! Никаких подделок!

Радовалась я до тех пор, пока мы не вошли в сумрачный зал с кроватями.

Я быстро пересчитала их. Это что за пионерлагерь? Я только там такое в детстве видела, ряд кроватей по одну сторону и ряд кроватей по другую. Сейчас даже в детских домах спаленки по три-четыре человека делают, как в домах отдыха. Одна радость, что кровати со столбиками и занавесками. Хоть какое-то уединение. И тумбочка к каждой кровати придвинута, не одна на двоих.

– Твоя кровать, – указала мне мамаша Нисимина на угловую. Я ей коровник припомню! Но потом. – Сейчас иди к матери Катерине, кастелянше, пусть переоденет тебя и постельное выдаст. Попрошу кого-нибудь из сестер проводить тебя в мыльню, – она выразительно сморщилась.

Посмотрела бы я на тебя, если бы почти сутки ты ехала на лошади без седла! Лошади воняют, вообще-то! У самой глаза резало, и помыться я мечтала еще вчера.

– А сколько тут всего монашек?

– Монахинь! – строго поправила экономка. – Четыре десятка монахинь, да послушниц пятнадцать, есть пансионерки, благородные ниры, от двенадцати до шестнадцати-семнадцати лет.

А, ну да, еще один источник дохода – пансион! Образование дорогое, не каждый барон может учителей нанять в нужном количестве. Чтение, письмо, арифметика, риторика, логика, география, история, закон божий, само собой, языки и домоводство. Если бы позволили на занятиях присутствовать! Или подслушивать! Мне очень надо!

Толстая и равнодушная кастелянша выдала мне стопку постельного белья, две черные рясы и белый головной платок.

– Свое снимай сюда, в корзинку клади, – указала она на большую плоскую корзинку. – Выстираем, выгладим, вдруг кому да пригодится из паломниц.

В помещение с полками заглянула послушница. Я уже догадалась, что монахини ходят в сером, а послушницы в черном, с белыми платками.

– Матушка Невисим приказала отвести новенькую в мыльню, – постным голосом сказала она, держа руки в рукавах. Однако в глазах плясали веселые бесенята.

– Нисимина, дурында, – беззлобно отозвалась мать Катерина.

– Я так и сказала, матушка. Идем же!

Я угадала, в коридоре послушница тихонько рассмеялась. Кажется, прозвище грозной матери-экономки было тайной радостью здешних обитательниц.

– Я сестра Ольза.

– Лотта, – представилась я. Пока не сестра, просто Лотта.

Ольза забросала меня вопросами, пока мы шли в мыльню. Очень им скучно живется, вот и любопытствует, все-таки новое лицо. Отвечала я охотно. В основном, красочно живописала про разбойников, это я хотя бы частично видела сама. А вот про жизнь Лотты очень дозированно. Впрочем, там и особых секретов не было. Привез дядька, потому что женихов нет, никто не возьмет сироту-бесприданницу, да еще и придурковатую.

– Меня тоже дурочкой кличут, – махнула рукой Ольза. – Я все вечно забываю.

Большая печь с огромным котлом, где грелась вода, деревянные кадушки со скамеечками внутри поразили мое воображение.

– У меня ванна дома была, – пояснила я Ользе. – С водопроводом.

– Богатые, что ли? – Прищурилась Ольза. Кажется, она мне не поверила.

Следовало набрать теплой воды в кадушку, в нее сесть и в ней мыться. Гадостно воняющим куском серого склизкого мыла. Или щелоком, налитым в кувшинчик. Тем не менее, горячая вода остается горячей водой. Я вымылась, вытерлась куском полотна, надела белую сорочку, поверх нее черную рясу и ощутила себя человеком. Ольза показала мне, как надевать покров. Платок сложно складывался, чтоб образовать складку надо лбом и обтянуть голову под челюстью.

– Пойдем скорее в трапезную, а то каши не достанется!

Порция каши скорее раздразнила аппетит, чем могла его утолить.

Засыпала я в общей спальне полуголодная, уставшая, но хотя бы чистая. И снились мне сплошные батистовые панталоны с кружевной оторочкой, приветливо машущие штанинами.