2

Я ждала, что кто-нибудь из Сообщества явится за "потеряшкой": целые сутки следила за изменениями в городе, вернувшись для этого в парк аттракционов и забравшись на колесо обозрения. Идея была рискованной, зато оттуда с помощью горгоновского бинокля могла отслеживать и дорогу, и площадь. Шум дробовика привлек с пару десятков зараженных, что принялись рыскать по улицам в поисках добычи. Ночью же поднялся сильный порывистый ветер, снег крыл землю, давно уже отвыкшую от его объятий – климат возвращался на многие десятилетия назад. Дикая пляска погоды отзывалась завыванием в щелях и чечеткой по крыше, мешая спать. Впрочем, я и без того крутилась в лихорадочном состоянии, не в силах даже задремать. Мысли стали тягучи и вязки. Я порой теряла над ними всякую власть, и тогда воспоминания и образы продолжали разыгрывать спектакль уставшего и пребывающего в полусне мозга. Бесконечный бег в лесу от преследователя обрывался объятиями Криса, а из резиденции я делала шаг в коридоры больницы, где все никак не могла найти кабинет Гивори, но находила воспоминания многолетней давности; бежала от них и попадала в кабинет редакции, где вместо Сэма в углу сидел жнец, чье лицо скрывалось тенью. Бежала, бежала, бежала, а крупные хлопья снега сыпались на голову, таяли в волосах, что шипели и извивались, подобно змеям. Снег укутывал, обжигал черные от сажи пальцы… Я крутилась на диване, прислушиваясь к шуму на улице, и пыталась припомнить, когда спала крепким спокойным сном – тогда, когда его оберегали те, кому доверяла.

Из мыслей не выходил лес по другую сторону города и фасад здания, укрывшегося за деревьями. Нутром тянуло вернуться туда.

Наутро, не дожидаясь рассвета, собралась. Взглянула на неразобранные вещмешки, украшенные символикой Сообщества, и пообещала себе, что займусь ими после возвращения. Вынырнула из более-менее теплого убежища в холодный темный мир – ветер еще озлобленно гулял по улицам, снега насыпало выше щиколотки.

Мимо руин фортификационной стены, поглядывая на покинуто-усопшие улицы; воздух полон миазмов страха и тревоги. Чувствовалось, что по городу бродит безликая смерть – заглядывает в пустые дома, незримой тенью скользит по останкам Государства, обсасывает косточки истлевшей жизни. И я брела по территории, захваченной Костлявой, зная, что Смерть неустанно наблюдает: когда оступлюсь, когда отчаяние станет невыносимым грузом, когда пытка тишины преобразится в нестерпимую муку, когда не хватит смелости или сил, когда не хватит умений или удачи… Но я не боялась. Знала, что не умру. Не сейчас уж точно.

Выбрала дорогу в обход, тем самым минуя и кадаверов, и оставшийся в лесу труп. За ночь его, должно быть, засыпало снегом. Зараженные, даже если и проходили рядом, тело не тронули – они не падальщики, им нужна свежая живая кровь. Возродившаяся мертвечина не стала некрофагом.

Саваном накрывало мир сланцево-серое небо, да черно-зеленая пелена не позволяла наступить рассвету; но стоило мне пересечь Руины, пройти по лесной тропе за каменную кладку старых укреплений, как у горизонта яркие лучи вспороли плотные облака – по неровному строю деревьев скользнули холодные медовые лучи.

Впереди, за высоким кованым забором, высились стены усадьбы.

Серо-оливковый фасад с отделкой из разноцветного мрамора, элементы позолоченной бронзы, украшающие величественный фриз и венчающие карнизы. Колонны, обрамляющие заплетенный мертвым плющом балкон второго этажа, увенчаны капителями в виде причудливых силуэтов – не сразу я различила припорошенные снегом изображения змеиных голов. Солнечные лучи прокрались по лепнине и спрятанным в нишах статуям к окнам. Здание словно вспыхнуло изнутри, вобрало в себя неукротимую волю пробивающегося сквозь небесную сталь рассвета.

Попытки обнаружить лазейку в частых прутьях забора оказались тщетны. Силиться перелезть и оказаться на острых пиках тоже не хотелось, а потому оставалось только взломать замок на воротах, что я (пусть и не с первой попытки) сделала. Замерзшие пальцы плохо держали отмычки, а любой шорох казался настигнувшей опасностью.

Хвала Небесам и Матери, что все обошлось.

Закрыла за собой ворота, обернулась к прямой дорожке, ведущей к парадному входу. Остроконечные кипарисы по обе стороны от нее казались торжественно-смиренными. Отчего-то сердце волнующейся птицей билось в груди. Я будто шла мимо шпалеры солдат.

С замком самой усадьбы пришлось провозиться еще дольше. Солнце успело подняться градусов на двадцать выше горизонта, когда наконец, распахнув обе створки тяжелых высоких дверей, я вошла в холл. Вместо отталкивающего затхлого – еле различимый запах сухих трав, древесины и пыли. Определить, пользовались ли поместьем, или оно играло роль музея, очень тяжело. Помещения "живые".

Осторожно двинулась вперед, озираясь. Картин на стенах не было. Была лепнина, были пилястры и зеркала. Интерьер богатый, но строгий. Высокие потолки украшены ритмичными по рисунку кессонами. Широкая лестница спускалась с холл, связывая два этажа. Прямо над ней висела огромная хрустальная люстра.

Я неспешно поднималась вверх, невесомо касаясь перил кончиками пальцев. Странно пульсировало в голове и в районе солнечного сплетения. Волнение, от которого становилось нестерпимо трудно дышать.

Небольшой коридор тянулся по обе от меня стороны; прямо же от лестницы зеленая с серебром дорожка вела к полуприкрытым светлым дверям. Помедлив, направилась туда. Осторожно дотронулась до ручки, что имела форму птичьей лапы, сжимающей красный, нарочито грубо обработанный камень. Секундное замешательство, распахнутая дверь и вдох, застрявший в горле.

Просторный кабинет в полутьме. Книжные стеллажи, огромный рабочий стол, а за ним, на стене, визави дверям, единственное полотно во всем поместье.

Из золотой рамы на меня смотрел лик Змееволосой девы.

Я не могла оторвать от нее взгляд, в то же время не решаясь войти. Сотни мыслей пронеслись за долю секунды, круговорот эмоций взорвался вспышкой под ребрами и тут же обжег нутро. Из меня вырвался не то всхлип, не то смешок. Неведомо почему глаза наполнились слезами. Шагнула в кабинет тяжело, словно ноги обратились в камень. Обессилено скинула рюкзак на пол, ощущая, как внутри закипает.

– Что за издевательские шутки судьбы?.. – слова сквозь слезы, стянувшие удавкой. – Почему из всего многообразия символов здесь ты?

Я смотрела на изображение, а перед глазами возникали горгоновцы. Каждый. Перед глазами пролетали все эти чертовы месяцы с начала эпидемии. Перед глазами – кровь на моих руках и развевающееся полотнище в момент прощания с погибшими военными. И та ночь, когда я ударила по газам, мчась во тьму крепчающего мороза. Побег, столько же постыдный, сколько трусливый, а потому перечеркивающий любую возможность вернуться.

Змееволосая дева смотрела, препарируя душу.

– Я ведь ушла. Сбежала, бросила всё позади. Я ведь каждого из них оставила! Тебя оставила, вычеркнула из своей гребанной жизни! Почему ты меня преследуешь? Что тебе еще от меня нужно? – надрывные вопросы сливались в один, вырываясь жалобным воем.– Что тебе от меня нужно?!

Я упала на колени, роняя голову на грудь и поскуливающе всхлипывая. Злость мешалась с бессилием. Проникшие сквозь распахнутые двери лучи скользнули по полотну, и дрогнули серебристые змеи, оживленные игрой света.

Из всех городов и мест, из всех поместий и резиденций, из всех изображений и символов – судьба привела именно сюда, поставила на колени перед Змееволосой девой, чье бледное лицо горделиво взирало на мое одиночество и отречение.

– Что тебе от меня нужно? – почти неслышный повторяющийся вопрос сорвался с губ. Я подняла глаза, взглянула на изображение с мольбой. – Почему ты не можешь меня отпустить?..

***

День начинается неторопливо. Мы до сих пор пытаемся устранить последствия нападения на резиденцию – на рассвете начали очередную уборку территории, вывезли оставшийся мусор после взрыва, а теперь, когда солнце поднялось, еще и прибрали двор от листвы – ветер несет ее и несет, будто мы можем забыть о наступлении осени, аромат которой струится в каждом воздушном порыве. Солнце светит ярко, но тепла не дает.

Хелена возвращается в резиденцию с мешком трав – ее сопровождал Норман во время выхода, – довольная и счастливая. "Вот из этих получится отличный чай на холода, эти пойдут на отвары от кашля и простуды, эти – для лечения болей в желудке. А еще я собрала несколько десятков узелков для молельных скруток – возможно кто-то захочет преподнести дар Матери". Череда, мята, мелисса, железница, шиповник, шалфей, полынь, чабрец, ромашка, хвощ… И еще десятки связок, почти любовно заплетенных джутовой веревкой. Среди многочисленных веточек, цветов, листьев бросаются в глаза мелкие белые соцветия.

Покори.

Хорошо помню их россыпь на темных ночных буграх Перешеечной области. Тогда мне было неведомо название, потом уже Льюис рассказал об этих цветах, характерных для Севера и приграничных к нему территорий – мы с Крисом страдали бессонницей (вновь), он варил кофе, я лежала на спальном мешке, подбивая под голову его куртку, запах табака из которой ничего не могло вышибить. Горгоновец негромко читал мне на память легенды – о богах и героях, о ледяных просторах и белых цветах, высаженных Небожителями в память о великих воинах, и о черных покори, являющихся тем, кто божеств прогневал. Безусловно красивые, но порой мрачные сказки.

И сейчас, когда Хелена перебирает травы, чтобы разложить их для сушки, я невольно возвращаюсь мыслями к уехавшим в ночи на выезд в °17-21-20-30. К резидентам, что отправились (но скорее потому что надо и о них волноваться), но больше – к горгоновцам. К Михаэлю. К Стэну. К Саре.

К Крису.

Знаю, что всё будет в порядке, что они вернутся целыми и невредимыми, но… Но ощущения после вчерашней церемонии прощания остры – они обтесывают страхи, обгладывают кости. Самое странное, что вместе с этим пугающим знанием крепнет дух. Ибо на кону значительно большее, чем долг или обязанность, и даже более ценное, чем выживание. Не всех неопределенность судьбы бросает из стороны в сторону. Не все оказались в центре пучины под натиском хмурых волн и бесконечной тьмы под ногами, где нет ни малейшей точки опоры. Что-то остается незыблемым. Кто-то остается незыблемым. "В пекле самой темной ночи, в реках крови и огня. Кто стал горгоновцем однажды, тот им остался до конца". Я бесконечно благодарна Роберту за то, что он позволил мне присутствовать – хотя бы издали, хотя бы опосредованно, – и должным образом проводить Стивена, что стал мне близок и дорог. Пока не до конца осознаю, насколько большая мне тем оказана честь.

Помогаю Хелене с травами. Потом оставляю ее вместе с Моникой и Каролиной, а сама ухожу к Норману. Пока он чистит оружие, я штопаю водолазки и футболки. Стежки словно ложатся ровнее, когда вместе с Роудезом разгоняем шутки с ничего до истерического гогота, и наш еле сдерживаемый смех разносится по коридорам резиденции криком чаек.

К Роберту являюсь ближе к двенадцати.

– Нашел в машине резюме некоторых операций прошлого года на территории Штиля, – говорит Сборт, передавая мне внушительную стопку документов. – Почитай, изучи, оставь свои комментарии по стратегии и тактике действий. Будет неплохо, если сможешь предложить варианты изменений в шагах подразделений и отдельных групп.

Располагаюсь на диване в кабинете командира. Роберт затачивает ножи, параллельно слушая мои рассуждения и направляя поток мыслей, делая замечания и отвечая на вопросы.

Пытаюсь полностью отдаться мозговому штурму, но раз за разом бросаю взгляд на часы и обрываю мысли о о том, как обстоят дела у группы выезда.

Но раз за разом возвращаюсь во вчерашний день и вспоминаю полотнище на древке, терзаемое ветром.

***

Я знала, что где-то в районе Руин находится поместье офицеров Серпенсариевской гвардии, но и подумать не могла, что его восстановили и содержали в должном виде. Вероятнее всего, в последние годы в поместье размещались Трое, когда являлись в °18-21-2-10-12-16-15; в периоды их отсутствия вотчина предшественников "Горгоны" и её первых командиров использовалась как библиотека, архивное хранилище и музей, открытый для посещения высокопоставленных лиц и их приближенных.

Поначалу, вернувшись в свой укромный закуток, мне на эмоциях хотелось собраться и уехать – куда-нибудь подальше, чтобы и Руины остались для меня лишь призрачным воспоминанием, – но поняла: сколько не беги, себя всюду таскаешь следом. Здесь, в самом Мукро или где-то на подступах к Штилю я все равно останусь с собой, со своими мыслями и сомнениями. Да и нельзя было избавиться уже от Змееволосой – прав был Роберт, говоривший о ее яде, становившемся твоей кровью.

Просидела у зажженного костра, пряча лицо в ладонях. Сумбур в голове, еще больший хаос в чувствах. Вспыхивающие воспоминания практически насильственно игнорировала. А затем поднялась, в полусознательном состоянии начала складывать скудные пожитки в машину. Прихватила всё, что смогла раздобыть… Еще через каких-то полчаса, проехав по обнаруженной среди развалин дороге, я парковала маслкар в оборудованном гараже поместья – нетрудно догадаться, что его построили совсем недавно для транспорта Трех. Через час перенесла оставшиеся нужные вещи в дом и разожгла камин в командирском кабинете.

Глянула через плечо на Горгону и высокий стул у рабочего стола. Интересная визуальная иллюзия – входящий в кабинет видел бы сидящего командира, закрывавшего бюст и лицо Девы, со змеиным ореолом.

До самого вечера я осматривала поместье – обошла собственнически комнаты, похозяйничала в библиотеке, оценила сервиз в столовой, запахнула плотными шторами окна. Позволила себе расстелить походную кровать в кабинете. В окнах, располагавшихся по два по обеим сторонам от Горгоны, виднелись верхушки леса и скрывающееся среди деревьев раскрасневшееся солнце.

Я бродила по комнатам и коридорам рука об руку с призраками минувшего и собственными демонами, занимала себя рассматриванием аутентичных деталей интерьера. Возникало чувство, будто реставраторы боялись потревожить прежний облик поместья, осквернить его присутствием символики лиц, предкам которых офицеры гвардии помогли занять трон. Многое переменилось за столько лет, и в период кровопролитных войн прошлого никто даже предположить не мог исхода, с которым столкнулись уже мы.

В зале для аудиенций, где высокие потолки украшали орнаментальные фрески, а стрельчатые своды покрывала позолота и резьба, висело единственное доказательство присутствия в поместье нашего времени. Во всю стену распростерлось изображение Трех – безликих теней, снабженных лишь атрибутами личной власти, – объединенный образ всех поколений монарших особ. А может, когда-то здесь располагались императорские портреты?

Было то, что сильно отличало "Горгону" от своего гвардейского предшественника. Серпенсарии склоняли колени пред коронами. Горгоновцы стояли гордо выпрямившись, не позволяя Змееволосому символу опускаться. По крайне мере, такой была "Горгона", с которой меня свела судьба – верной, но гордой.

Я достала нож, перехватила за лезвие в нерешительности.

Три безликие тени смотрели из затертого пережитого, напоминали об ушедшем времени и воспламеняли в памяти тот жертвенный костер, который я вообразила символом своего перерождения. Усмехнулась горько и несмело – видимо, от поэтичности избавит только могила, – и швырнула нож.

Лезвие вошло в грудную клетку Властителя.

Ночь провела в забытье – сны предыдущей повторялись с издевательской точностью, – и вырвал меня из него протяжный болезненный стон. С трудом распахнула веки, не до конца осознавая, что звук из грудной клетки принадлежал мне. Почудился он в предрассветном мраке чужим, призрачным, потусторонним.

Одинокий звук утонул в холоде комнаты. За окном ночь медленно сменялась утром. Ощущение, будто я потерялась во времени, будто смутно помнила себя.

Себя помнила смутно. Зато ускользающий со сновидением образ Криса, пытающегося поймать меня за руку, видела четко: Льюис был такой реалистичный, настолько живой, что подорвалась на кровати, с клокочущим сердцем осматриваясь по сторонам.