Добрела до машины. Переложила в открытый багажник провиант и пару бутылок: большая с бензином, маленькие с водой. Подумала о том, что хорошо было бы сегодня прокипятить снега… В багажнике же – сумка с оружием, вещмешок с одеждой. Стопка книг. Маленькая походная подушка и спальный мешок. Оставила там портфель, перехватила ореховый батончик и пачку сока, медленно дошла до дивана и тяжело опустилась.

На противоположной стене неказистая мишень, изрядно потрепанная и измученная. Рядом с ней – многочисленные царапины и углубления от неудачных попыток попасть ножом в цель.

В то время, когда я условно отдала предпочтение дороге в Центральные земли – нескончаемая иллюзия выбора во всей красе, – погода испортилась окончательно: ветра, снег (как давно не было таких снегопадов!), влажный мороз, пробирающий до костей. Правда, паршивость погоды ограничивала не только мое передвижение, но и отчасти активность кадаверов. Твари послабее почти впали в спячку, но… Но те, кто питался – словно получили пресловутую дозу адреналина. Подпускать озверевших зараженных нельзя на расстояние выстрела, а еще лучше вообще не попадаться им на глаза, ибо тут же низкий рокочущий клич манил "сородичей" на пиршественный обед.

И поначалу я думала, что самым страшным в побеге станет голод, холод и живые мертвецы вокруг.

Но самым страшным стало Сообщество.

Ромбические символы встречались на брошенных машинах, погнутых дорожных знаках и залитых кровью стенах, и выглядели они не знаменем спасения, а скорее жутким предостережением – "бойся, ибо нами движет безумная жестокость и жажда крови". Возникало чувство, что фанатики вобрали в себя все ужасы, что творили Трое и жнецы, и возвели их в абсолют. Неприкрытая парадигма прежних лет "либо труп, либо раб", но приправленная анархическим беззаконием и макабрической пляской разгулявшейся инфекции. Глаза, окруженные переплетенным лучами, наблюдали пристально и злобно, точно каждое твое движение вновь было под прицелом. Точно люди, столь привыкшие постоянно жить в страхе теней с серпами, даже на краю пропасти осознанно создавали монстров, желающих сломить волю и подчинить рассудок.

За эти девять дней я трижды натыкалась на "религиозные захоронения": адепты Сообщества собирали трупы кадаверов в остроконечные горки и предавали огню, а обгоревшие кости покрывали красной охрой.

Первый раз лицом к лицу я столкнулась с действиями фанатиков по отношению к живым дней шесть назад в очередном безликом городе на границе с Восточными землями. Городок, вероятно, был одним из "купольных". Я рыскала в домах, когда услышала шум и, благодарю Небеса, додумалась затаиться. Рискнув краем глаза выглянуть из окна на улицу, увидела, как адепты тащили небольшую группу людей к машинам – волоком, за волосы, за шивороты; тех, кто пытался упираться, жестоко избивали. Несчастные оказались закинуты в фургон. Один из мужчин, отбивавшийся особенно яростно, под женские крики и мольбы о помощи был ударен по коленям. А затем один из фанатиков взмахнул кувалдой… В тот же миг я дернулась вниз. Прижалась к стене, крупно дрожа. Закрыла рот руками. От каждого звука удара вздрагивала сильнее. Жалобный крик превратился в настоящую истерику. Не знаю, что случилась с вопящей, но затихла она внезапно и резко. Даже когда фургон уехал, я долго еще не могла ни подняться, ни покинуть дом. А когда осмелилась – села в маслкар и, стараясь не смотреть на кровавое месиво на другой стороне улицы, ударила по газам. Буквально в ту же ночь после случившегося в одной из машин, оставленных на трассе, нашла дневник неизвестной. Та описывала, как с семьей пыталась скрыться от преследующих их "безумцев". Залитый кровью салон автомобиля и явное отсутствие кадаверов. По всей видимости, скрыться от Сообщества не удалось.

Я тяжело вздохнула и упала на подушку, натягивая одеяла на ноги. Следовало разжечь огонь, но усталость оказалась сильнее. Окинула сонным взглядом окружающее помещение: забитые тканью и ватой щели, проклейка скотчем. Сама не заметила, как укуталась в многослойный кокон.

На подушке, у самого лица, лежала пачка сигарет – нашлась в бардачке маслкара. У Криса всегда была привычка делать себе табачные нычки где попало. Я даже примерно помнила, когда он её туда засунул. Наш вечерний выезд из резиденции. Проветриться, отвлечься. Первый снег. Поцелуй с запахом табака и кофе. Обжигающее сердце, что вот-вот выпрыгнет из груди…

Я была достаточно смелой, чтобы бросить все и рискнуть собственной жизнью. И достаточно трусливой, чтобы испугаться крепкой привязанности. Хватило смелости остаться в одиночестве. Трусость не дала быть с Крисом предельно честной. Тщетная попытка не утонуть ещё сильнее, когда уже находишься на самом дне – словно выстроенные из дыма стены что-то меняли.

И, пожалуй, помимо прочего в моем бегстве было еще кое-что: попытка сохранить нашу с Льюисом независимость. Мы оба понимали, что завязли. И оба знали, что это непозволительная роскошь.

Притянула пачку сигарет ближе, уткнулась носом в подушку, обняла многочисленные подбитые одеяла, накрытая таким же ворохом сверху. За стенами – тишина. На улице – дремлющий замерзший мир.

***

Три дня. Три дня спустя после кошмарного нападения кадаверов на резиденцию. Я до сих пор тяжело воспринимаю происходящее и не до конца могу поверить в случившееся. Постоянно возвращаюсь мыслями к тому утру и пытаюсь понять: могло ли сложиться иначе? Возможно ли было избежать стольких жертв? Существовал ли малейший шанс спасти Стивена?

Стивен. Вспоминаю его голос и добродушный смех, улыбающиеся серые глаза и тёплый взгляд. "Сначала настоящее, – повторял он, – потом – прошлое". Про будущее, конечно же, речи никогда не шло. У нас с Сарой так и остались лежать припасенные для Дэвиса коллекционные виниловые пластинки. Стивен любил их, собирал до судного дня. Буквально через месяц должен был наступить пятилетний юбилей его горгоновской службы – знаковый день для всякого бойца группы, – и мы хотели сделать ему подарок. Не успели.

Не успели.

Отвратительные слова. Тяжелые и неотвратимые. Разливаются щемящей обидой и звериной тоской.

Стараюсь отвлечь себя, ощутить раннее утро. На дежурстве незаметно рассыпается ночь к рассвету, растворяются часы в наблюдении. Сижу на крыше резиденции. Полоска деревьев у горизонта становится совсем золотой – всё вокруг дышит осенью. Стелющийся у земли туман практически прозрачен. Но не могу смотреть на него без перебрасывающих обратно воспоминаний.

Наверное, где-то внутри чувствую вину – иррационально и глупо, – и не могу объяснить, в чем конкретно стараюсь найти свою ошибку. Перебираю варианты того, как могли развиваться события, если бы поступила иначе в любой из моментов… И осознавать, что тогда я сделала всё, что могла, выбирала наиболее правильное из возможного – еще горче.

"Всех не спасешь". Слова Роберта, которые повторяю раз за разом. Жертвы неминуемы. Смерти неминуемы. А мы не всесильны.

Всех не спасешь…

Когда на крыше открывается дверь, вздрагиваю и оборачиваюсь через плечо. Йозеф немного щурится, когда солнечные лучи слепят его, а затем выше поднимает меховой воротник на куртке, делая шаг в мою в сторону:

– Не помешаю? – спрашивает он дежурно, и не думая получить ответ.

– Помешаешь, – отзываюсь невозмутимо, и мужчина на мгновение замирает. – Если поднялся просто прогуляться, пожалуйста, шастай по крыше в свое удовольствие. Если опять попытаешься завести беседы, то готовься к неприятному для себя исходу, – отворачиваюсь к панораме города, к блеснувшим в первых лучах рассвета почти недвижным лопастям ветрогенераторов. Редкие порывы ветра перебирают мои волосы и несут за собой запахи прелой листвы и мокрой земли.

– Ты всегда так холодна, – слышу смешок за спиной. – А ведь я просто хотел отвлечь тебя праздными разговорами. Дни сумасшедшие, тяжелые…

– Я ведь вроде достаточно прямо сказала, нет?

– Штефани, не отвергай дружбу, которая может стать для тебя полезной, – вдруг проговаривает Йозеф сухо.

Вскинув бровь, оборачиваюсь. Слова его скользкие, настораживающие.

И в этот момент является спасение в лице Михаэля. Боур, держа в руках термос, поднимается на крышу, чтобы сменить меня на дежурстве. Провожает стушевавшегося Алькана взглядом – Йозеф спешно удаляется, хлопнув дверью с такой силой, что звук прокатывается гулким эхом во внутреннем дворе резиденции.

– Опять донимает? – спрашивает горгоновец сдержанно, не спеша подходя ко мне и протягивая термос. – Если тебя напрягает – скажи. Думаю, мы сможем найти необходимые слова.

– Спасибо, Михаэль, всё в порядке. Ему наскучат эти попытки даже быстрее, чем он выведет меня из себя. А главное, надеюсь, быстрее, чем он выведет из себя вас, – улыбаюсь мягко, наливая в крышку кофе; аромат поднимается горячим паром и отдает корицей и яблоками. Боур давит смешок и, качнув головой, оглядывается. – Всё спокойно, – отвечаю прежде, чем он успевает задать вопрос. – Никаких следов зараженных. Перед рассветом только двух лисиц видела, – замолкаю на мгновение, отпивая кофе и ежась под пледом. Погода по-осеннему кусающая, пробирающая промозглостью до костей обжигающей холодом. Смотрю на Михаэля, уперевшего руки в бока. – Как Крис?

– Наконец-то спит. Правда, умудрился поверх снотворного залить в себя кофе, но, в общем-то, я за столько лет уже не удивляюсь, – мужчина вздыхает и наконец садится на второй раскладной стул.

Боур потирает переносицу и зевает, встряхивая головой. Уставший. Под глазами его залегли глубокие тени, на лице читается тревога и давящая усталость. Горгоновцы своими переживаниями не делятся, но Михаэль в этом плане совсем скуп – раз за разом разыгрывает спектакль, будто ничего не происходит. Глыба, глушащая эмоции и замыкающая их в себе. Не представляю, какой хаос происходит в его грудной клетке, ибо он не дает ни крупице этой бури прорываться. Горгоновцы находят свои способы выплеснуть, заглушить, пережить; Боур же пытается всё поглотить и перемолоть незаметно для остальных. Должность преемника Роберта давит на его плечи грузом ожиданий и стремлением сохранить образцовость и безукоризненность.

И порой, глядя на Михаэля, мне страшно за него. Он раз за разом спасает прочих – вполне реально, вполне физически, – но кто сможет спасти его, если ему потребуется помощь, о которой он не просит?

Вдруг Боур оборачивается, смотря в мои глаза ровно и смело.

– Штефани, не сверли меня взглядом, пожалуйста. Я физически ощущаю, как ты пытаешься меня препарировать без скальпеля и ланцета.

– Я могу у тебя кое-что попросить? – спрашиваю без промедления, а Михаэль вздыхает, опираясь подбородком о руку.

– Давай. Только предупреждаю, что не всякую просьбу смогу выполнить.

– Пообещай, если когда-нибудь тебе будет нужно выговориться, ты скажешь об этом, – от моих слов на щеках Михаэля перекатываются желваки. – Пообещай, если когда-нибудь тебе будет нужна помощь, ты скажешь об этом, – я и сама вдруг ощущаю легкую дрожь в голосе. – Роберту. Горгоновцам. Мне. Кому угодно, ладно?

– Я в полном порядке, Штефани.

– Я тоже, – срывается с моих губ негромко, и Буор чуть ведет головой. – И именно поэтому я тебя прошу. Потому что знаю, что может скрываться за этими словами. Пообещай мне.

– Главное не потерять жизнь глупо, – говорит Михаэль расплывчато, переводя взгляд к горизонту. – Главное не потратить ее напрасно.

***

Ранний рассвет. Вчерашняя стычка с кадаверами в парке развлечений казалась не более, чем замылившимся дурным сном. Вокруг все белым-бело. Снег шел, не переставая, несколько дней. Легкий сумрак и дрожащая тишина, пахнущая колючим холодом – не так должно выглядеть двадцать восьмое число второго осеннего месяца, но погода решила подогнать зиму и спрятать в снежных объятиях следы случившейся катастрофы.

Когда я только оказалась в этих местах, то поначалу не могла сориентироваться, где конкретно нахожусь: полупустой пригород, не избежавший пожарищ и обстрелов, не обладал яркими характеристиками, да и заснеженный мир вокруг превращал всё в белую непримечательную пустыню. Однако же в неведении мне было уготовано оставаться недолго. В один из первых дней, когда я только искала себе укромный уголок, судьба вывела меня на крутой склон, открывающий обзор на город на холме и ведущую из него дорогу.

°18-21-2-10-12-16-15.

Руины у Перешеечной.

В тот далекий летний день, когда мы с Эндрю и Сэмом пересекали это место на карте, и я подумать не могла, что город-легенда, город-миф будет открыт моему посещению. Пограничная служба находилась на объездной и, хотя сам город считали "вратами" между Центром и Севером, абсолютно весь транспорт миновал Руины и пересекал границу через объездную. В °18-21-2-10-12-16-15 велась служба, а потому сам купольный городок и красные стены древней полуразрушенной крепости и боевых башен можно было увидеть только со стороны. Прямая дорога через город открывалась лишь для особых случаев (а еще вернее, для особых гостей в лице Трех), а потому посетить это окутанное легендами место стало моей "идеей фикс". Однако же, "вылазку" на территорию города я постоянно откладывала. Сначала пыталась обустроить себе укрытие, обследовала пригород, добывала пропитание… Если быть честнее – просто побаивалась. Наверное, мне необходимо было эмоционально настроиться на сольное исследование местности.

Преодолела границу города достаточно легко. Миновала заграждения и перелезла через металлические заборы, установленные чисто номинально. Фактически я оказалась в Центральных землях. Красный камень укреплений высился по правую руку. По левую – безграничный простор с ключевыми наземными дорогами в направлении Рубежей. Сам же город скроен из отпечатков столетий и целых эпох: темный камень домов, готические своды и остроконечные шпили. Тут же рядом – некогда работавшие неоновые вывески, остатки осовремененного ресторанчика, застекленная до обстрелов высотка. Украшенный золотой символикой Трех белоснежный величественный лучковый фасад администрации, а чуть дальше – угловатый сгоревший собор, темные башенки которого пронзали пепельные небеса; вместо изображений Матери в нем, должно быть, усыпанный червонными звездами потолок, да множественные скульптуры Незримых. Саму Матерь можно найти где-то глубже в городе, в закромах заброшенного парка – стоит она, раскинув руки, чтобы обнять возносящегося мольбы…

Я неспешно продвигалась вперёд. Похоже, вышла на центральную площадь. Здесь, пожалуй, ещё ощущалась жизнь, хотя казалось, она неотвратимо приближалась к своему естественному концу. Странное дело, но я не чувствовала ни страха, ни паники. Не знаю, чем это объяснить, но с того самого момента, как я ступила на территорию Руин, у меня возникло непостижимое чувство, будто оказалась дома. Точно полузабытое воспоминание, образ из снов. Умиротворение, граничащее с горделивостью возвратившегося после долгих странствий дитя – я шагала по улице, жадно осматривая застывшее в ускользающем миге величие. Далекое от красот создаваемой Тремя империи, столь же далекое по времени от моего рождения.

Но когда я опускала глаза ниже, на дороги и заметенные обочины, липкий страх и ужас сдавливали горло. Останки лежали в сугробах, застыв, словно статуи. И их вид возвращал к реальности сильнее, чем замерзшие пальцы и ноющие мышцы.

Мертвые не могли рассказать, что произошло. Погибшие не могли позвать на помощь. Все вокруг замерло в безмолвии. Только снег. И тишина.

Парочка полуразложившихся кадаверов шаталась по другую сторону проспекта. Я поспешила уйти в проулки, оставшись незамеченной зараженными, но… Но кроме меня и мертвецов в городе был кто-то еще.

Уйдя на достаточное расстояние от центральной площади, услышала звуки, явно не принадлежащие кадаверам: будто кто-то тянул по земле тяжелый металл или что-то похожее. Бредом сознания или галлюцинацией двухнедельного безмолвного одиночества это быть не могло, я находилась в достаточно здравом уме.

Животное? Выжившие? Тащащий за собой что-то мертвец?

Эхо голосов, подхваченное ветром, донеслось отчетливо. "Грузи контейнер живее, я уже жопу отморозил! Пора возвращаться в тепло, хочу поскорее очутиться в жарких объятиях твоей подружки!". А следом – словесная перепалка под маниакальный гиеноподбный смех.

В первую секунду я замерла на месте. Эхо обманчиво, сказать точно, где находились мужчины – нельзя. Голоса не то что не внушали доверия, они пугали до замирания сердца. Внутренняя чуйка вопила: "Это фанатики! Сообщество! Беги, беги скорее!", и я почти дернулась вперед…

Но журналистское любопытство просило подождать. Горгоновская осторожность подсказывала оценить обстановку. Здравый рассудок удерживал на месте, вынуждая прислушаться. И, пожалуй, в тот день это спасло мне жизнь – уже через пару мгновений мимо поворота, куда я едва не бросилась, прошли несколько человек, настолько увлечённо ругаясь, что не заметили ни переулка, ни свидетеля. Спустя минуту донёсся рев моторов и натужное кряхтение буксующих машин. Под аккомпанемент моего бешено колотящегося сердца машины тронулись по дороге к выезду. Судя по звуку – на юг.

Грудной стон кадаверов раздался позади; обернулась всего на секунду – один зараженный неловко пытался выбраться из разбитого окна на улицу, – и двинулась к выходу на проспект. Может, оставленные машинами следы дадут мне подсказку? Может, внезапные гости отметились привычным знаком? Может, забыли что-то, чем сама смогу поживиться?

Перехватив удобнее дробовик, настороженно вышла на территорию сквера. Все, что случилось далее, отпечаталось в памяти ускоренной покадровой съемкой.

Неслышно оседающие снежные хлопья. Деревья в белой шапке. Полуразрушенное остроконечное здание на фоне. Я успела заметить груженый тугими вещмешками квадроцикл. Подтянутый высокий мужчина возился с проводами, когда обернулся. Наша переглядка – всего миг, которого достаточно, чтобы понять, кто есть кто. В груди похолодело от страха. Бей или беги. И я побежала. Сорвалась с места, словно подхлестнули плети Небес. За спиной раздалось: "Стой, сука!". Мужчина рванул за мной.

Ускорилась. Не оглядываясь, ни на секунду не сбавляя темпа. Вперед и вперед, быстрее.

Убежать. Затеряться. Спрятаться. Переждать. Не привести преследователя к очагу. Не попасть в его руки.

Быстрее. Быстрее.

Через узкую улочку. Высокие стены темных домов. Поваленный огромный дорожный фонарь. "Остановись, красавица, мы просто побеседуем!". В конце улицы – просвет и нестройные ряды обнаженных деревьев лиственного леса. Бежать. Бежать. Прочь. Вглубь.