С вальяжной неохотой я едва передвигаюсь по салону пассажирского «боинга», пока не замечаю загоревшуюся кнопку вызова бортпроводника. Если еще кто-нибудь спросит, когда будет обед, я выпрыгну за борт. Ладони становятся влажными – как же не хочется подходить к пассажиру. На подготовке бортпроводников учили, что реагировать нужно быстро, иначе неизбежна внештатная ситуация. Итак, я ненавижу оказывать первую помощь, но, пока никто в рейсе не умер, поторапливаюсь к пассажиру на тридцать четвертый ряд.
Туман из белых облаков окутывает наш самолет. В салоне довольно тихо, пассажиры на своих местах. Аметистовый шарф снова сдвигается на шее. Поправляю приятную телу ткань и глухими шагами иду по самолетному ковролину. Брюки ровного силуэта облегают ледяные ноги, а заправленную рубашку бледно-фиолетового цвета хоть выжимай от влаги. Все из-за того, что я никогда не умела быть услужливой. И как только меня угораздило здесь оказаться!
Щеки царапает прохладный кондиционер. Обнаруживаю единственного пассажира на тридцать четвертом ряду.
– Чем могу помочь? – врываюсь в чужое пространство и выключаю надоедливый фонарь.
– А вы не торопитесь подойти. Знаете, сколько я жду? – Недовольный тон сбивает с толку. Парень смотрит на свои наручные часы. – Почти десять минут.
Самолет пять минут как выровнялся после взлета, еще куча времени до снижения. Я могла и не торопиться.
– Прошу прощения, но сейчас я была занята первостепенными задачами.
Только какими? Надо подумать.
Интересно, если он пожалуется на медленное реагирование, какое наказание за это ждет стюардессу?
Парень вытягивает длинные ноги, а потом неторопливо поворачивает голову. Раздраженный взгляд не остается без моего внимания.
– А вас не учили на подготовке, что пассажиру может потребоваться медицинская помощь? На рейсе 260 никто не заметил умершего в кресле, верно?
Я знаю, о чем он говорит. Об этом случае судачат до сих пор, несмотря на то, что прошло уже два года. В авиакомпании конкурента только на посадке обнаружили в кресле мертвого пассажира. Мужчина скончался из-за сердечного приступа. И кто знает, сколько времени он провел в таком состоянии.
На угловатом лице собеседника вижу неприятную желчь. Темно-карие глаза, в которых даже зрачков не видно, требуют подчинения. Я собираю всю смелость, чтобы не обращать внимания на высокомерие.
– Вам плохо? Могу принести аптечку.
Абсурд ситуации ясен и дураку. Пассажир жив, здоров и, как я вижу, ничего ему не угрожает.
– А вот если бы я задыхался, поперхнувшись костью от съеденной курицы? Вы бы уж точно не успели со своей аптечкой.
Я бы держалась за двадцать рядов подальше от такого пассажира. Мне и в голову не пришло бы тебя спасать.
– Мы еще не обслуживаем питанием. Вы ничего не ели.
– Или я неожиданно превратился бы в шарик после вашей еды, как тетя Мардж в «Гарри Поттере». – Парень делает загадочную паузу, я не могу удержаться:
– Не переживайте, из-за низких потолков вы бы далеко не улетели.
Как и я в тот день, когда мой план удрать в Европу не сработал. А теперь мне приходится стоять здесь и выслушивать сумасшедшего.
– Аллергия на глютен может вызвать отек органов, вы знали? Тогда авиакомпания разбиралась бы в суде из-за вашей халатности. А стюардесса, которой я сейчас все это говорю, не соизволит даже притвориться заинтересованной.
«Сколько фантазии!» – думаю я.
Этот парень морочит мне голову нравоучениями. Но он не первый и не последний. Я вынуждена постоянно слушать отца-летчика и его советы о том, как надо правильно поступать. Может быть, поэтому у меня золотая медаль после окончания школы и красный диплом университета. Счастья я все же не ощущаю даже со всеми наградами в музыкальных конкурсах. Зачем же сейчас мне выслушивать какого-то пассажира? Я не намерена отвечать за случаи, которые якобы могли произойти, но не произошли.
– Я вам скажу так, – начинаю медленно, чтобы захватить все внимание, приходится даже слегка нагнуться к собеседнику. – Молодому человеку тогда полагается сидеть дома, если у него проблемы со здоровьем.
Мои устойчивые каблуки разворачиваются, и я направляюсь в сторону передней кухни. Не собираюсь продолжать этот идиотский разговор, и пусть сам командир воздушного судна выходит в салон разбираться с пассажиром. Ведь это он, мой отец, наказал меня за угнанный «эмбраер» и заставил здесь работать. Петр Семенович таким образом обязал свою дочь выплачивать ему долг.
Дойдя до середины салона первого класса, неожиданно понимаю, что сегодня работаю в хвостовой части самолета. Недовольно цокнув, уверенной походкой иду назад. Только бы этот сумасшедший не перехватил меня снова. На пути появляется какая-то пассажирка и пытается что-то спросить.
«Извини, но у меня есть дела поважнее. Сегодня не твой день», – выставляю перед ней руку и прохожу мимо.
– Теперь я уверен, что самолетный кислород вызывает топографические промахи.
Ощущаю, как кровь разносит тепло к рукам и ногам. Мне уже совсем не холодно.
– Пожалуй, наш диалог исчерпал себя.
– По-моему, мы не договорили.
Что еще ему нужно?
– Через несколько минут мы будем раздавать еду и напитки, просьба оставаться на месте, – тараторю я, как робот.
– Кри-сти-на, – с явным удивлением пассажир читает мой именной бейдж и даже садится ровнее.
– Чем могу помочь?
В авиационной школе «КиЛайн» нас учили, что нельзя грубить пассажирам, ведь это вредит репутации компании.
Отец заставил меня пройти обучение по подготовке к лётной работе. И я до последнего утешала себя мыслью, что все это временно, что скоро он забудет дурацкую историю с угнанным «эмбраером» и оставит свою дочь в покое. Но кажется, командир воздушного судна планирует держать меня здесь долго.
– А где же розовые волосы, Кристина? – Пассажир выдает прищур и нахальную полуулыбку.
– Сейчас в моде такой оттенок, – показываю на свою аккуратную прическу.
Мне пришлось вернуть волосам светлый тон. Неестественные оттенки волос в авиакомпании недопустимы.
– Хорошо, – ухмыляется он.
Только сейчас замечаю, какой у этого пассажира противный хриплый голос.
– Я вот что скажу, – начинает он медленно. – Я – клиент, который всегда прав. А вы слишком грубы для такой работы. Кто вас сюда допустил?
Посильнее вдавливаю пальцы в мягкий текстиль кресла, за которое хватаюсь, как за последнюю соломинку терпения. В нервном напряжении хочется ответить, как я считаю нужным, а не как полагается по этикету «КиЛайн». Чтоб провалились все эти правила!
Однако нахожу силы произнести что-то нейтральное:
– Можете написать о вашем негодовании на фирменном бланке «КиЛайн». Мы вам ответим на указанный адрес.
– Что мне с этого бланка? Напишу, если после этого вас уволят.
Молчу. Гель-лак вот-вот порвет текстиль. Двигатели самолета дико рычат, озвучивая мое настроение. «Ну давай, вали меня, татуированный болван».
– Я так понимаю, ответа не будет. А что ты скажешь? Ведь нечего. Ты же героиня веселых историй, а это все, – обводит он пальцем салон самолета. – Это все не твоя стихия. Слишком скучно, да?
В следующую секунду пассажир с гадким выражением лица щелкает пальцем по своему подбородку, указывая на выпивку. Незамедлительно моя твердая ладонь совсем не ласково огревает щетинистую щеку. Я даже не сразу замечаю покалывания в руке.
– Прости, парень. Зато я не нагрубила, ведь так? – бросаю, улыбаясь.
А теперь мне и правда весело. Только вот в груди сильно стучит – и это наверняка слышит весь эконом-класс, пока я гордо вышагиваю навстречу неизвестности. Ну почему Лайина не отправилась на сигнал вызова бортпроводника, почему я?
Надо было еще и подушку запихнуть ему в рот. Возможно, рукоприкладство и было лишним, но я пока до конца не осознаю масштаб беды.
Лайина уже давно истерично машет мне руками, чтобы я скорее шла на кухню. Очаровательная улыбка исчезает с лица коллеги. Она, конечно, видела сцену с пощечиной:
– Что же ты наделала?
Легкий ноябрьский снег ложится на щеки и руки. Маленькие крупинки мгновенно тают на оголенной коже, оставляя мокрые следы. Уже пятнадцать минут я нахожусь прямо под брюхом самолета и начинаю мерзнуть. Мы в Новосибирске, о чем оповещают светящиеся буквы на здании международного аэропорта. Окна на фасаде горят не менее ярко, приветствуя самолеты этим вечером.
Погрузчик с неохотой ставит на ленту чемоданы. Неторопливость парня напоминает ленивца в светоотражающем жилете. И только подъехавший автомобиль с откидным бортом разбавляет угнетающее томление. К погрузчику присоединяется его напарник, теперь дело идет быстрее. Две пары сильных рук, спрятанных в перчатки, ловко отправляют каждый чемодан в отсек «боинга».
Из-за непрерывного гула двигателей самолета перестаю слышать щелканье счетчика в руке. Кажется, снова сбилась. Какая там сумка отправилась в багажник, тридцать пятая или уже тридцать шестая? «Верните обратно замедленный режим».
Помимо механического счетчика, прижимаю к себе стопку накладных, которая в одно мгновенье падает на снег. Кажется, в моих силах удержать разве что бутылку вина и сыр в супермаркете.
Смиренно вздыхаю, подняв голову не в небо, а на брюхо самолета. Стоять под «крышей» «боинга» намного комфортнее, чем через полчаса превратиться в снежную бабу.
– Вы бы шли наверх, здесь холодно, – громко говорит погрузчик, и я дергаюсь от его голоса. Стянув наушники, парень принимается собирать разлетевшиеся документы, смахивая с них зимний пушистый хлопок.
– Ты же мне скажешь, сколько мест багажа вы загрузили?
– Ты не самый хороший счетовод, да? – Парень достает из внутреннего кармана сложенную вдвое бумагу, разворачивает ее и сияет почти белоснежной улыбкой. – Новенькая?
Неужели я совсем безнадежна?
– Первый день работаю, все из рук валится, – восклицаю недовольным тоном.
Двигатели самолета рычат еще сильнее в ответ на мою ложь.
– Тогда я сейчас все объясню, – начинает парень. – Мы загрузили всего шестьдесят чемоданов, но надо подождать еще одну машину. Чуть позже подъедут почтовые отправления, а может, еще и коммерческий груз. Не забудьте взять отдельные накладные…
Мой собеседник светится, как летнее солнце, а речь его сливается с угрожающими звуками «боинга». Кажется, он доволен, что инструктирует меня. И как можно быть таким безмятежным в ноябре?
– Отлично, пишу шестьдесят, – достаю ручку и рисую круглое число на накладной.
Парень громко смеется:
– А ты не промах.
Ветер усиливается, я тороплюсь к трапу, крепко держа документы. Мой светоотражающий жилет разлетается в разные стороны, так как я плохо сцепила велкро2. Хватаюсь за перила трапа, который сильно раскачивается порывистым ветром. Нырнув в теплый самолет, снимаю с себя верхнюю одежду и переобуваюсь в туфли. Подправляю прическу и ощущаю впившиеся в кожу шесть шпилек. Как же они плотно держат пучок, будто это их последний шанс.
Происходящее в самолете начинает будоражить нервы. Вспоминается событие последних часов – я ударила клиента авиакомпании! Чешу ладонь, наблюдая за вихрем. Инженеры, уборщицы и бортпроводники лихорадочно носятся по салону самолета перед посадкой пассажиров.
– Кристи, тебе нужно доложить о загрузке, – слышу Лайину. Эта девушка часто помогает в работе, особенно когда я теряюсь в суете.
Держа в руке коробку кофейников, коллега ловко снимает трубку интерфона на моей станции. По всему самолету слышатся шуршания в громкоговоритель, потом резкий звук от падения трубки. Помогаю Ине, забираю у нее коробку. Тихо выругавшись, она все же справляется с аппаратом:
– Лиза, Даниил, у меня целых шесть кофейников. Кухня что-то напутала, зачем столько привезли… У кого не хватает, заберите их у меня… Коллеги, прием.
– Пусть Кристи принесет, я не хочу идти в другую часть самолета, – через минуту слышится бас Даниила со второго этажа «боинга».
– Я тебе не девка на побегушках, сам тащись вниз! – вырываю трубку у Ины и отвечаю по громкой связи.
На лица двух стюардесс, подправляющих подголовники недалеко от меня, плотно приклеиваются надменные маски.
– Оу, Крис, я тебя не заставляю. Расслабься, – понижает голос Даниил.
Испугался?
– Потому что я не отвечаю за дурацкую кухню, Даня, – резким движением креплю трубку на свое место.
Проносящиеся мимо коллеги оборачиваются.
– Кристина Багрова, попрошу соблюдать правила культурной речи! – отчеканивает главная госпожа, Лиза Гладкина.
Разворачиваюсь в сторону передней кухни, замечая у входа старшую. От взгляда этой женщины слегка передергивает, неужели ей уже донесли про пощечину? Лиза Гладкина – старший бортпроводник, она может и выговор впаять. Подозреваю, что за избиение людей на борту наказание должно быть суровое.
– Прошу прощения, – мгновенно исправляюсь. Трубка уже не летит, а тихонько примыкает к своей базе.
– Ну и когда ты притащишься, Даня? – восклицает Ина недовольным тоном.
«А ей можно так разговаривать?»
Ставлю руки на талию, намеренно глядя в переднюю кухню, отчего Лиза быстро задергивает штору.
О проекте
О подписке