Да я два года топтал!..

– Сивый, подъем! Старье телевизор хочет посмотреть!

Сивый покидает койку и взбирается на подоконник.

– Давай, салага, новости посмотрим!

Молодой театрально дотрагивается правой рукой до кадыка.

– Президент Ельцин, – начинает пародировать новости солдат, – посетил с дружественным визитом Эфиопию, где провел ряд деловых встреч…

Вскоре молодой окончательно теряет всю свою фантазию и замолкает. Тютиков пинает соседнюю койку.

– Эй, салага, иди, почини "ящик".

Разбуженный бросается за шваброй и через минуту колотит ей замолчавшего одногодку.

***

Вокзал будто сошел с ума. Тютиков отвык от гражданской толпы. Глаза его бегали в разные стороны, и он чувствовал переполняющую душу радость. Дома! Оттоптал свое, теперь все.

***

– А кто это там гуляет? – спросил дембель, когда мать несколько успокоилась и налила вернувшемуся в тарелку борща.

– Да это свадьба. Олеська замуж выскочила за твоего дружка Кольку.

Тютиков налился багрянцем. Леська была его первая любовь.

***

Юноша, – начал менторским тоном человек в круглых очках и с крысиной мордочкой, – нам такие не нужны. У нас своих балбесов хватает. Вот если бы вы ремесло какое разумели – другое дело.

Шла вторая неделя, как Тютиков пытался устроиться на работу. Тяжелые же нынче времена!

***

Поссорился с Бобом. Друг детства, гражданская его рожа, начал учить жизни. Кого! Его, самого Тютикова! Наквакались и давай спорить. Боб, не буди во мне зверя!

– Ты с собой казарму принес. Да. не служил я в армии. Ну и что? Зато здесь пожил. Здесь не проще, чем за колючкой. Там тебе думать не надо, там командиры есть. А попробуй выплыть!

Боб говорил увлеченно и сам не заметил, как довел Тютикова. Последний решил вопрос по-военному – бац по носу дружка. Кровь, вопли и взаимные оскорбления.

***

Возвращался поздно. Из кустов какое-то "чувырло" вылезло.

– Мужик, хочешь за нос укушу? – алкоголик еле стоял на ногах, в лицо Тютикову ударил резкий запах перебродившей карамели. – Не уходи, парень. Давай выпьем.

– Иди к черту!

– Да я по-отцовски, свинья неблагодарная!

***

Тютиков совсем упал духом. На душе лежал камень. Что будет дальше? Зачем все это?

***

Когда он открыл дверь, мать уже спала. Тихо прокрался в свою спальню и забрался на окно.

– Президент Ельцин, – крикнул в ночь Тютиков, – посетил с дружественным визитом Эфиопию…

Глаза через нос

Утро было из тех, которые хотелось побыстрее забыть. Грязная слякоть от выпавшего вчера снега, запах гниющих листьев и болота. Как всегда, спешим на развод, увязая сапогами в дорожной жиже, курим, сбивая дыхание. От технической базы сорвались на бег, подгоняя молодых словами и тумаками. Последний поворот перед плацем, остановились и построились. Дальше бежать нужно строем и в ногу. Со стороны это выглядит красиво…

Командир уже раздавал ума офицерам, когда мы влились в общий строй. Он долго наблюдал за тем, как молодежь заполняет шеренги. Затем, впрочем, как и всегда, скомандовал всем разойтись и построиться заново.

– Как мне надоел этот колхоз! – в сердцах добавил полковник.

Он любил называть свой полк колхозом, а солдат и офицеров рабоче-крестьянской красной армией. Самое удивительное, что каждый раз после подобного командирского сравнения плац содрогался от смеха. У полковника были все основания полагать, что он обладает удивительно-самобытным чувством юмора. Впрочем, мужик он был хороший, и, несмотря на свои преклонные годы, "свинцовые мерзости жизни", всегда мог понять и простить.

Совершенно другим человеком был начальник штаба Скрипин. Редкая сволочь, которая никогда даже не скрывала своей сути.

– Кто такой? – Скрипин наклоняется надо мной и кажется, что через мгновение его большой кулак нарисует мне что-то под глазом.

– Рядовой Носов, товарищ полковник. Прибыл в вашу часть для дальнейшего прохождения воинской службы!

– Я тебе глаза через нос высосу! – орет мне в лицо Скрипин, -…прибыл для прохождения… Очко унитазное драить прибыл, понял меня, солдат?!

Полковник уходит, а из кабинета высовывается замполит Григорьев.

– Ну, с крещением тебя, с боевым. Это наш начштаба. Серьезный мужик, кремень просто. Это он ласково с тобой еще…

Мну шапку в руках, что тут скажешь?

– Падай ко мне в кабинет, а то он назад еще пойдет, – говорит Григорьев, продолжая лукаво улыбаться. – Я тебя скоро с нашим Пикассо познакомлю. Это Мастер, вы подружитесь.

Через некоторое время в дверях появляется Пикассо, сменившийся с наряда. Ему около сорока, он похож на колобка. Лицо такое же круглое, как и все туловище. На плечах замызганной афганки по четыре капитанские звездочки.

– Где тут художник? – нараспев задает вопрос Мастер.

– Я, товарищ капитан, – вскакиваю и замираю, – Рядовой Носов, товарищ капитан.

– Михаил Иванович я, – почти ласково говорит Пикассо и показывает жестом, чтобы я сел, – Понятие о композиции, цвете имеешь?

– Так точно! – отвечаю, вскочив с предложенного мне стула.

– Значит сработаемся. – говорит Михаил Иванович и улыбается в свои желтые усы, – Ради Христа, не прыгай, а? Как зовут-то тебя в миру?

– Дмитрием, товарищ капитан!

– А!.. Брат мой во Христе Димитрий, значит? Очень, очень хорошо.

***

Нам отвели мастерскую в конце большого ангара, где ремонтировали двигатели тягачей. Мы поставили несколько железных столов, накрыли их "Красной Звездой" и загрунтовали листы фанеры.

– Значит для тебя это дембельский аккорд? – пятый раз переспрашивал Михаил Иванович.

– Да, пора домой, – отвечал я и к горлу подступал комок. Не верилось, что скоро, совсем скоро я не буду просыпаться от этого раскатистого "Рота подъем!".

Начали делать подмалевки. Михаил Иванович вооружился большой кистью и небрежно нарисовал на каждом полотне по одинаковому овалу телесного цвета.

– Это будут лица.

Задача перед нами стояла тяжелая – за неделю написать двенадцать портретов выдающихся полководцев. Процесс нашего художества неустанно контролировал Скрипин, неоднократно угрожая вырвать ноги, выдавить глаза и сгноить в болотах.

Какая же дрянь этот Скрипин. Такие вообще не способны на созидание. Солдафон и дурак, правда, Михаил Иванович?

– Хватил, юноша. Да была бы у тебя хотя бы десятая часть его жены – ты бы умер от тоски.

– Он молод для подполковника. С командиром, наверное, мягок?

– Мы со Скрипиным одногодки…

– Вот так. Порядочные люди капитанами ходят, а мурло – в полковники выбивается. Не армия, а бардак. Разве это правильно?

– Зачем Моцарту звания? Подумай сам. Я на Арбате сидел, в Киеве в трубе рисовал. Мир посмотрел, себя показал. А он всю жизнь среди комаров и болот. Не приведи Бог!

Моя пастозная живопись под кистью Михаила Ивановича преображается, на лице Кутузова появляется румянец, единственный глаз начинает блестеть. Всего несколько прикосновений тонкой кистью и с полотна смотрит живой полководец. Я любуюсь танцем Пикассо над картиной. Его движения точны, палитра богата. Очередное прикосновение и он проворно отбегает назад, прищурившись разглядывает холст.

– Вот, брат мой во Христе, каким талантом меня наградил Господь. Видишь? А Скрипина жалко. Он может и рад вот так, а не может.

***

Скрипин смотрит на двенадцать законченных портретов. Мы с Пикассо, затаив дыхание, наблюдаем за ним.

– Да, – говорит начштаб, и неясно, что он этим хочет выразить.

– Плохо? – спрашивает Михаил Иванович.

Скрипин молчит, но лицо его покрывается фиолетовыми пятнами. Рука подполковника опускается в кобуру. Первый выстрел приходится Пикассо между бровей, второй – в сердце. Я бросаюсь к медленно сползающему вниз Мастеру, но он уже мертв. Чувствую, как спину мне обжигает что-то невообразимо тяжелое. В глазах мутнеет. Тысячи Скрипиных дуют в стволы своих пистолетов и, ухмыляясь, прячут их в кобуру.

***

Осеннее утро. Екатеринбургский парк. Букинисты, художники, попрошайки. Зябко. Пытаюсь согреться порцией дешевого, с квасным вкусом "Бархатного" пива. Вижу знакомый профиль. Ба. да это Григорьев, замполит моего полка! Вот это встреча!

– Бывает же! – обрадовано восклицает командир.

Чокаемся, продолжаем общаться.

– Где же Пикассо теперь? Служит? – спрашиваю я, – Поди майора получил?

– Нет, капитан до сих пор, – улыбается замполит, – Он же у нас ископаемое. Лет пятнадцать на одной должности. По-прежнему банчит портретами офицерских жен. Сто рублей – черно-белый, триста – цветной.

– А Скрипин все "глаза высасывает?".

– В местной прессе недавно было… Не читал? – Григорьев убирает со лба несуществующий пот, – У нас в "колхозе" сержант пальбу устроил из автомата, из бойницы на складе у автопарка. Четверых срочников- насмерть. Вся дивизия на уши встала, оцепление выставили. БТР пригнали, перестрелка. В общем, сержант этот сам застрелился – последний патрон в рот…

– А Скрипин-то?..

– Его нашли позже. Говорят, ефрейтор, растерялся. Стрельба. Заметался. Скрипин его повалил на землю и телом своим прикрыл. Погиб, другими словами… К ордену его представили, в общем…

Товарищ капитан, у меня сессия… с понедельника

Часть первая

Вчера сдали первый экзамен. Рассуждали об Аграновском и Кише. Пили пиво и кофе. Курили и пели. К часу потекли на свежий воздух. К утру находили себя у отопительных батарей.

***

Солдат проснулся рано. Рядом валялись книги и шпроты. Стакан с водой прилип к крышке стола. Перевернутое варенье распространяло по комнате запах дома и тепла. Эстеты дрыхли вповалку.

– Сегодня парко-хозяйственный день, – заявил воин, тормоша за плечо сладко спящего Макса. – Ты моешь посуду, мы с Тараканычем займемся остальным.

***

Макс был в состоянии крайнего возбуждения. Его маленькое кривое лицо по обыкновению розового цвета сейчас вобрало в себя всю гамму пурпурных оттенков. Раскосые глаза рассыпали вокруг искры, тонкие злые губы обнажали маленькие прокуренные зубы.

– Да какого черта ты здесь солдафонить начал! – кричал он, и в этой фразе сливалось воедино все присущее его натуре пренебрежение к окружающим.

Тараканов, вечно воспринимающий действительность через завесу сна, почесывал мятый затылок и кивал головой.

– Зачем со своими законами в чужой монастырь? – дополнял он вскипающего Макса.

Часть вторая

День, окончательно изрезанный суетой, спешил покинуть Свободный. На поселок прессом неуклонно ложилась ночь. Скрашивая убогость облезлых домов, она заглядывала в окна и шумела последним альбомом "Агаты Кристи", который весь вечер гонял у себя дома упившийся в зюзю старший прапорщик запаса. Город-тюрьма с ироничным названием Свободный прожил и выплюнул еще один день, и медленно, со столичной важностью приготовился ко сну. Редкий гражданский, словно перебежками, пересекал улицу, и она опять приобретала свое безлюдное состояние.

В местной прокуратуре служило четверо солдат срочной службы. Один из них – водитель, который с утра уходил в автопарк, а вечером возвращался уставший, пахнущий бензином и мазутом. Трое других срочников работали в конторе, в любое время суток готовые выехать на место происшествия и помочь следователю выполнить необходимые процедуры.