– Это дело, Жека. Очень странное дело. Обратился ко мне старый дедушка, еврей. Хочет вступить в наследство и оформить в собственность квартиру на Братском переулке. Принадлежала она некоему Гутману, которого убили в этой квартире.

Жека приподнял бровь.

– Ну, наследство и наследство. Ты же адвокат по таким делам. Что странного?

– А странно то, что как только я начал этим заниматься, сразу столкнулся с противодействием всех властных структур. Нотариусы теряют бумаги, реестр недвижимости – местный аналог земельного кадастра – выдает «технические сбои», а коммунальная контора отмахивается, будто я просил луну с неба. Будто кто–то не хочет, чтобы к этой квартире прикасались.

– Квартира–то что, золотая? – усмехнулся Жека.

– Золотая или не золотая, оказалось, она находится этажом ниже квартиры, которая раньше принадлежала Любавичскому ребе – духовному лидеру Хабада, еврейского движения, для которого он как святой. Для хасидов это место – как Ватикан для католиков. И по какой–то причине сейчас эта квартира опечатана, как гробница фараона, и наследник не имеет к ней доступа. Может, там скрыто что–то большее, чем просто наследство.

Жека присвистнул.

– А дедушка что, пытался туда пробраться сам?

– Пытался. И знаешь что? Моментально приехал наряд полиции и забрал его. В Ленинском отделе дедушке очень вежливо «посоветовали» не заниматься самоуправством и «порекомендовали» обратиться ко мне. Сказали, что я «решу вопрос».

– То есть, менты тебя рекомендуют? Это уже интересно, – Жека улыбнулся. – А почему опечатана, выяснил?

– Нет. Официально – «следственные действия», но никто ничего толком не говорит. А дедушка предложил очень большой гонорар, чтобы я помог ему получить доступ к этой квартире. Он хочет туда попасть. Уже раза три приходил. Очень суетится по этому вопросу. И я хочу понять, что там такого, что государство так рьяно это охраняет. Может мне это кажется, а может и нет. Это место паломничества евреев этажом выше….

Я кивнул на папку.

– Вот над этим я сейчас и бьюсь. Чувствую, это не просто наследство… Судя по всему, Жека, официально, юридически доступ в эту квартиру получить не получится, – я отпил из бокала стоявшего под рукой “Courvoisier”, чувствуя, как приятная горечь, благоухая спелой грушей и карамелью, сменяясь бархатом ванили, растекается во рту. – Или, как минимум, на это уйдут годы. И то не факт. Там все так запутано, что голова кругом идет. Будто специально создали бюрократический лабиринт, чтобы никто туда не сунулся. Надо покопать, кто этот покойный Гутман. Странное дело какое–то.

Жека кивнул, его взгляд стал серьезным. Он понимал, о чем я говорю. За годы работы в правовом поле я научился чувствовать, когда система не просто медлит, а активно сопротивляется.

– Значит, нужен другой подход, – произнес он, скорее для себя, чем для меня.

– Именно, – я поставил бокал на стол. – Помнишь, как раньше? Когда документы не помогали, приходилось… действовать. Мне нужны твои люди, Жека. Из прошлой жизни. Те, кто умеет заходить туда, куда закон не пускает. Может, Лашина и Калача пошлешь? Они же у тебя по таким делам были мастера.

Жека усмехнулся, но усмешка была невеселой.

– Лашин…. Да можно и его дернуть, сам он не полезет конечно, не его уровень, но человечка найдет точно. А Калач… Калач сейчас в бизнесе, он таким не занимается. Стал большим человеком, знаешь ли. Не по его статусу нынче по квартирам лазить.

Я вздохнул. Понятно. Старые связи рвутся, мир меняется.

– Мне нужно, чтобы эту квартиру «исследовали» тщательно. – сказал я, глядя ему в глаза. – Очень тщательно. Нужно понять, что там внутри. Почему ее так усиленно охраняют.

Жека задумчиво почесал подбородок.

– Есть у него один человек, – наконец произнес он. – Тоже из старых, но он не светится. Работает тихо, без шума. И умеет находить то, что другие не видят. Квартиру «исследуют тщательно», Дэн. Можешь не сомневаться. И мы узнаем, что там такого, что менты даже дедушку за нее хватают.

Жека вернулся на следующий вечер.

Он вошел тихо, без суеты, и молча поставил на мой дубовый стол старый, пузатый саквояж. Это был не просто чемодан. Это был артефакт. Кожа, когда–то бывшая черной, от времени стала серой и потрескалась, как высохшая земля. Латунные замки и углы покрылись толстым слоем зеленоватой патины. Ручка, обмотанная истлевшей бечевкой, казалось, держалась на честном слове. От саквояжа исходил густой, сложный запах – смесь пыли, тлена, воска и чего–то неуловимо пряного, как в старой аптеке.

– Это из той квартиры? – спросил я, не в силах отвести взгляд.

– Угу. Михалыч ночью прошелся. Все чисто. Внутри – мрак и мусор. Но это стояло под штукатуркой, в нише за печкой, как в сейфе.

Я с трудом отщелкнул заржавевшие замки. Внутри, плотно уложенные, лежали книги и свитки. Несколько толстых томов в простых, без единого украшения, переплетах из темной, почти черной кожи. Бумага была желтой, плотной, ручной выделки. Рядом лежали свитки, перевязанные кожаными ремешками, и несколько стопок исписанных листов, переложенных сухими травами, видимо, от влаги и насекомых.

– Что думаешь? – спросил Жека, с опаской заглядывая внутрь.

– Почерк старый. Все на иврите, – сказал я, осторожно достав одну из книг. Она была тяжелой, как камень. – Это не похоже на случайный хлам. Скорее – чья–то библиотека. Или архив.

– Ну не скажешь же, что это дедушкина фантазия. Хотя… может и лавка рядом что–то выкинула. – Жека усмехнулся, но без уверенности.

– Сомневаюсь. Тут система. Книги по темам, почерк местами совпадает. Смотри – на полях пометки, сделанные разными чернилами. Стрелки, кружки, какие–то символы, похожие на астрологические. С этим работали. Долго и усердно. Это не просто хранили, это изучали.

Я поднял с самого верха потертую записную книжку в картонной обложке. Она резко контрастировала с остальным содержимым.

– А это? – спросил он.

– Похоже на личный блокнот. Почерк другой – современный, нервный, с сильным нажимом. Бумага обычная, в клетку. Вон, схемы какие–то, формулы, заметки на полях на русском. Кто–то пытался разобраться во всем этом. Или объяснить самому себе.

– Ты думаешь, это связано с той квартирой, что сверху? С Любавичским ребе?

Я пожал плечами, перелистывая страницы древней книги.

– Дэн, а кто они вообще такие, эти… хабадники? – спросил вдруг Жека. – Ну, евреи, понятно. А в чем прикол?

– Это не просто религиозные евреи, Жека. Это Хабад—Любавич. Они… другие, – начал я. – Это одно из крупнейших направлений в хасидизме, а хасидизм – это, если по–простому, мистическое течение в иудаизме.

Жека кивнул, внимательно слушая.

– Для них мир – это не то, чем он кажется. Они верят, что за всем стоят высшие законы, что вселенная – это сложный текст, который можно и нужно читать. Они ищут скрытые смыслы, шифры в священных текстах, в каждом событии. Их философия – это смесь строжайшего соблюдения законов Торы и глубокой каббалистической мистики.

Я сделал паузу, подбирая слова, чтобы Жека понял.

– Откуда ты это знаешь, Дэн? – спросил Жека, с удивлением разглядывая меня.

– Еще в детстве увлекался историей религий. Даже выписывал журнал «Наука и религия», – усмехнулся я. – Знаешь, по сути, иудаизм – это прародитель всех трех главных мировых религий: христианства, ислама и, конечно, самого иудаизма. Все они пошли от одного корня, от веры в единого Бога. Просто каждая потом трансформировалась, обрела свои особенности.

– Во времена Союза их жестко «прессовали», как и любую религию, но их – особенно, – продолжил я.

– За что? – спросил Жека.

– Наверно, за их закрытость, за их международные связи, за то, что они не вписывались в советскую систему. Они ушли в глубокое подполье, создали целую подпольную сеть по всему Союзу. Их знания, их книги, их традиции передавались тайно, от учителя к ученику.

– И этот ребе, что жил наверху? Он был их лидером?

– Он был для них не просто авторитетом. Он был почти мессией. А его библиотека, которую большевики конфисковали в двадцатых годах, до сих пор считается у них чем–то вроде утерянного Ковчега Завета.

– И что там такого?

– Они верят, что в тех книгах – ключи к управлению… ну, скажем так, реальностью.

Я посмотрел на старый саквояж.

– А мы с тобой, похоже, нашли кусок архива, который ни большевики, ни наша полиция не нашли. Спрятанный тайник. Однако, не понятно при чем здесь квартира…. Зачем им это помещение, вряд ли они знали о тайнике…

Жека присвистнул, его лицо стало серьезным.

– Ну да, странный какой-то «геморрой»....Но «прилипнуть» можно «некисло»…

– Похоже на то, – кивнул я. – Официально это, конечно, не подтверждается. Но дед, что нанял меня, уверяет – именно та семья там жила. А эта квартира – снизу. Может, родственники. Может, ученики. Может, просто соседи, которым доверили сохранить самое ценное. Но слишком много совпадений, чтобы все это было случайно.

– И что теперь? – голос Жеки стал тише.

– Изучим. Осторожно. Без шума. Если это действительно то, о чем я думаю, – это может быть очень, очень интересно, а может и опасно. А если нет – все равно интересно. Мы с тобой такого давно не держали в руках. Завтра придет клиент.

Жека кивнул. Его глаза снова блеснули. Как тогда, в девяностых, когда мы впервые взялись за дело, которое пахло не только деньгами, но и тайной. Настоящей, большой тайной.

Утром следующего дня, когда солнце еще только начинало пробиваться сквозь жалюзи моего офиса, секретарь Оля доложила мне, что пришел Гурари и ожидает в приемной.

Гурари вошел и сел напротив моего стола. От чая и кофе, которые предложила Оля, он отказался.

– Денис Борисович, – произнес он, его голос был низким, чуть хрипловатым, но очень вежливым. – Надеюсь, я не помешал?

– Что Вы, Михаил Иосифович, проходите, – я жестом указал на кресло.

Дедушка осторожно сел, поставив папку на колени.

– Я, конечно, уже ознакомился со всеми документами, – начал я, сложив руки на столе.

– Завещание, свидетельства. Все выглядит, как чистое дело о наследстве. Но кое–что меня смущает.

– Что именно, Денис Борисович? – Гурари подался вперед.

– Вы хотели проникнуть в эту квартиру, не дождавшись официального оформления. Зачем? Вы же понимали, что это самоуправство и может только все усложнить. Вы что–то искали?

Гурари на мгновение замолчал, его взгляд стал еще более острым.

– Я… я просто хотел убедиться, что там все в порядке. Ценные для семьи вещи… – его голос звучал неуверенно.

– Думаю, я знаю, что Вы искали, Михаил Иосифович, – сказал я, откидываясь на спинку кресла. – И, похоже, Вам повезло. Мои люди поработали ночью. Они кое–что нашли.

Я встал, подошел к шкафу, открыл дверцу и достал оттуда старый, пузатый саквояж. Гурари замер. В его глазах, еще минуту назад внимательных, вспыхнула искра, которая тут же сменилась глубоким шоком. Он поднялся, будто не веря своим глазам, и с дрожащими руками приблизился к саквояжу.

– Это… это невозможно. Откуда это у Вас? – его голос стал чуть тише, он едва сдерживал эмоции.

– Он был спрятан за печкой, в нише, под штукатуркой, – ответил я.

Гурари осторожно, словно боясь разбудить, коснулся потертой кожи.

– Я… я даже не знал, что это сохранилось, – прошептал он, и в его глазах проступили слезы. – Моя задача была просто получить доступ, оформить наследство. Я и подумать не мог… Это чудо. Вы не представляете, какое важное значение это имеет для моей семьи. Это не просто вещи, это… это наше наследие. Я Вам очень благодарен. Вы настоящий профессионал.

Он поднялся, подошел к столу, куда я положил саквояж, и осторожно коснулся его потертой кожи.

– Денис Борисович, – его голос стал тверже. – Вы оказали неоценимую услугу. – Он открыл свою папку, достал банковскую карточку. – Я готов рассчитаться за Ваши услуги, как мы и договаривались. Продиктуйте номер Вашей карты.

Я продиктовал номер своей карточки, и через пару минут на мой телефон пришло уведомление о зачислении суммы. Гонорар был действительно большой, как он и обещал.

– А что теперь? С оформлением наследства? – спросил Гурари.

– Теперь, когда у нас в руках самое ценное, можно не спешить. Документов для оформления наследства и так достаточно, осталось довести до конца формальные процедуры. Это займет время.

– Это займет время, – сказал Гурари. – А у меня сейчас… очень важная встреча. Боюсь, с такой ношей будет неудобно. Я оставлю его у Вас на хранение, если позволите. Я вернусь попозже и заберу его целиком.

С этими словами он сам осторожно открыл саквояж. Внутри, плотно уложенные, лежали книги и свитки, но взгляд Гурари остановился на одной потертой записной книжке.

– Мне нужно забрать только это, – сказал он, аккуратно вынимая ее. Он прижал ее к груди, словно это было самое ценное, что у него есть.

– Мне нужно поторопиться. Еще раз, уважаемый Денис Борисович, огромное спасибо! – Он кивнул, развернулся и так же тихо вышел из кабинета, оставив после себя атмосферу чего–то неуловимо важного, что только что промелькнуло в моей жизни.

Я остался стоять посреди кабинета, глядя на закрывшуюся дверь. Саквояж со старыми рукописями и книгами остался на моем столе, а записная книжка ушла с дедушкой. Что в ней такого особенного, что он забрал только ее? И что это за важная встреча?