Ранняя весна в Ростове–на–Дону – это не просто смена сезона. Это подготовка к нападению. Весенние оттепели методично осаждают город. Южный ветер, еще резкий и холодноватый, гонит по широким проспектам остатки прошлогодней листвы и первых робких почек, упавших с обнаженных веток тополей. Солнце, уже яркое, но пока не жгучее, бесстрастно высвечивает зимнюю пыль на асфальте улицы, которая с нетерпением ждет весенних ручьев. С Дона, уже освободившегося ото льда, но еще холодного и полноводного, доносится отрывистый, деловитый гудок сухогруза, резонирующий в прозрачном, но еще не прогретом мартовском воздухе. Это увертюра к грядущему пробуждению южного города.
В 2003 году этот город, южный порт и ворота на Кавказ, жил как в состоянии похмелья после бурной вечеринки, которой были 90–е. Эпоха малиновых пиджаков и шестисотых «мерседесов» без номеров, когда вопросы решались выстрелом в лесополосе, схлынула, превратившись в городской фольклор. «Дикий Запад”» закончился. Наступила эпоха коррумпированных «кабинетных баронов». Силу теперь измеряли не толщиной золотой цепи на шее, а близостью к кабинету губернатора. Власть перестала быть добычей, которую брали силой; она стала ресурсом, который нужно было умело осваивать.
Я был циником, но цинизм в России начала 2000–х был не жизненной позицией, а броней. Единственным способом не сойти с ума от окружающего хаоса. Я помнил, как еще лет семь назад решал проблему для клиента, стоя лицом к лицу с бандитами на заброшенном складе, и единственным аргументом был ствол у меня за поясом. Теперь же моими аргументами были лазейки в законах, нужные знакомства и правильно сформулированные намеки в тишине высоких кабинетов. Правила изменились. Игра стала «тоньше».
Утро начиналось одинаково. Я сидел в своем кабинете, вдыхал аромат свежесваренного кофе, проверяя в ноутбуке, электронную почту и по ISQ переписываясь с программистом, верстающим сайт нашей организации. За окном – серый монолит Арбитражного суда. Тяжелая дубовая мебель, дорогие, но строгие аксессуары моего офиса органично дополнялись видом на храм правосудия, который я уже научился воспринимать не как цитадель закона, а как биржу, где торгуют справедливостью.
Мой офис – моя крепость. Мой мир. Телевизор в углу, обычно молчавший, показывал кадры ночных взрывов над Багдадом и лицо Буша.
Заголовки новостей в интернете пестрели: «Война началась! США вторглись в Ирак».
Я, как человек, который зарабатывает на жизнь, распутывая человеческие конфликты, смотрел на это с легким, привычным скептицизмом. За громкими словами всегда скрывается что–то еще. Деньги, власть, чьи–то интересы. Однако, мелькнувшая в браузере интернет газета «Yтро» привлекла моё внимание фотографией Жириновского. Я не особо интересовался политикой, но открыл и пробежал глазами. Жириновский говорил о войне в Ираке, о США и еще что–то там. Я улыбнулся, и отпил кофе. Закрывая окно браузера я заметил дату интервью 11 февраля. «Прикольно», – подумал я и закрыл «окно» браузера переключившись на «аську».
В дверь заглянула секретарь Оля.
– Денис Борисович, к Вам пришли, – как обычно доложила она.
– Пригласи, – кивнул я.
На пороге стоял человек, в котором чувствовалась внутренняя стать. Худощавый, с пергаментной кожей, испещренной сеткой тонких морщин, он держался идеально прямо. На нем был строгий черный сюртук, подпоясанный гартлом, белая рубашка и круглая белая шапочка. Его лицо, с высоким лбом и печальными, но очень внимательными глазами, было обрамлено аккуратной бородой. В руке он держал небольшую, но явно дорогую кожаную папку.
– Михаил Иосифович Гурари, – представился он. – Вам звонили за меня.
Я кивнул и пригласил его сесть.
– Понимаете, Денис Борисович, мир – он так устроен. Сегодня у тебя есть друг, завтра его нет. Мой друг, Аарон Мойшевич Гутман, месяц назад таки ушел в мир иной. Как говорится, не бог весть какая новость для человека в его–то годах. Но он оставил мне завещание. Все свое имущество, всю свою скромную жизнь, он оставил мне. И я пошел в его квартиру на Братском. Она же была его всем.
Дело казалось простым. Наследство. Завещание. Обычная рутина. Но что–то в его тоне, в этих осторожных, взвешенных словах, заставило меня напрячься. Будто я держал в руках не папку с документами, а заряженный револьвер. Он говорил о квартире, но его глаза, казалось, смотрели сквозь меня, куда–то в прошлое или в будущее.
Гурари, провел рукой по бороде. Его взгляд стал еще печальнее.
Он сделал паузу, будто собираясь с силами.
– Прихожу я туда, а на двери – бумага. Красная такая, с печатью. Опечатано, понимаете ли. Я, конечно, не сломался. Взял, нашел амбала одного на улице, прохожего. Я говорю: «Дяденька, я тебе дам немножко, только помоги мне дверь открыть». Ну, не успел он даже замахнуться, как тут полиция. Забрали только меня, конечно. И там мне все объяснили. Сказали, что Аарона убили. Прямо в квартире. А раз я пришел дверь ломать, так теперь и я, говорят, подозреваемый. Вот такая у меня, Денис Борисович, память о семье. Ушел мой друг, и я, так получается, теперь в тюрьму иду.
– Видите ли, Денис Борисович, – продолжил Гурари, подавшись вперед, его голос стал тише, но гораздо настойчивее. – Я сейчас не только о себе думаю. В этой квартире есть такие предметы… они не для продажи, нет. Это не деньги. Это ключи, свидетельства. Без них я не могу. Понимаете? И теперь, когда полиция там, это затянется. Это будет долго, очень долго. Как говорится, пока там эти люди найдут, что им нужно. А мне нужно сейчас. Эти предметы… они ждут. Я не знаю, как, но я чувствую это. И поэтому… я готов заплатить. Любые деньги. Если Вы сможете мне помочь, если Вы найдете способ попасть в эту квартиру. Не для меня. Для них.
Я смотрел на него, на его глаза, в которых теперь была не только печаль, но и какая–то решимость.
– Я подумаю, как Вам помочь, – сказал я, отложив блокнот в сторону. – Мне надо будет подготовить документы, собрать информацию, справки. Это займет какое–то время. Мой гонорар будет в соответствии с нашими тарифами, секретарь Оля ознакомит Вас с ними и подготовит соглашение. Вот моя визитка. Я Вам позвоню, когда подготовлю документы и изучу ситуацию с квартирой. Сейчас пройдите к Оле, подпишите соглашение и внесите аванс.
– Ольга Васильевна, – позвал я секретаря, – оформите соглашение и аванс.
Он поднялся и вышел в приемную, оставив в воздухе легкий запах старых книг и ощущение, что наш разговор был лишь прелюдией. Я воспринял его как чудачество старого человека, не придав значения его словам. Казалось, он просто хочет быстрее вступить в наследство, а его речь о «ключах и свидетельствах» – не более чем фигура речи.
Как-то вечером, недели через три после визита старого еврея, когда закатное солнце заливало улицы золотом, дверь моего кабинета распахнулась без стука, и в него, словно порыв степного ветра, ворвался Женя Пахин.
Мой давний друг. В прошлой, почти стертой жизни, он был не просто одним из многих. Бывший кандидат в мастера спорта по боксу, с тяжелыми, до сих пор быстрыми кулаками и сломанным носом, который он гордо называл «профессиональной травмой». Вместе со своим младшим братом Сашей они держали свою бригаду, одну из самых дерзких в городе. В народе их звали «Братья Фреды» – прозвище, прилипшее к ним из–за их любимого бульдога по кличке Фред, который вечно таскался с ними на разборки. Они ходили под «Татарином», одним из старых воров, и их имена – братьев Пахиных – заставляли замолкать самые шумные компании.
Теперь Жека был реликтом той эпохи, солдатом проигранной армии, который отчаянно пытался найти свое место в новом мире интриг, где его боксерские навыки и умение «решать вопросы» силой ценились все меньше. Я называл его Жека. Он меня – Дэн.
Жека влетел в кабинет, как будто за ним гнались, дверь хлопнула о стену, а он уже плюхнулся в кресло, не дожидаясь приглашения.
– Дэн, привет! Не помешаю? – он уже развалился в кресле, как у себя дома, даже не глядя на меня.
– Жека, если ты меня от этой бумажной кучи отвлечешь, я тебе премию выписываю, – я усмехаюсь, кивая на стол, заваленный документами. – Что на этот раз? Твой фонд помощи заключенным «Милосердие» опять просит милосердия у налоговой?
– Да брось ты, – он отмахивается, как от надоедливой мухи. – Есть дело. Серьезное. – Жека подается вперед, голос становится тише, хотя в кабинете, кроме нас, никого нет. – Звонили из Москвы. Большие шишки. Предлагают в Ростове партию поднять. «Партия Жизни». Слышал о такой?
Я откинулся на спинку кресла, приподнимая бровь.
– «Партия Жизни»? Звучит как название для таблеток от мужских проблем. Кто вообще это придумал?
– Не ерничай, – Жека хмурится, но в глазах мелькает азарт. – За ней Миронов стоит, спикер Совета Федерации. Это, Дэн, не шутки. Это высшая лига. Мне предлагают все возглавить. Руководить, в общем.
Я перестал улыбаться и посмотрел на друга внимательно.
– Рулить партией? Жека, это не твои методы, – Откидываюсь на спинку кресла, приподняв бровь. – Твой метод – это сесть, посмотреть в глаза и «договориться». А тут – съезды, протоколы, пресса… Скука смертная.
Жека, только что полный азарта, нахмурился. – Ну и что? Методы меняются. Девяностые прошли, Дэн.
– Прошли, – киваю я, его голос стал тише и серьезнее. – И, как ни странно, в них было честнее. Были мы, были они, были правила, пусть и написанные кровью. Слово держали, потому что за базар отвечали головой.
– А теперь что? – Жека усмехнулся, но усмешка была невеселой. – Теперь все врут. Врут с трибун, врут с экранов, врут в глаза и улыбаются. Нож в спину – это не предательство, а «политическая целесообразность». Я это нутром чую.
– Вот именно! Мы с тобой привыкли к другому. Но знаешь, есть такая фраза, Шарль де Монталамбер сказал: «Если вы не занимаетесь политикой, то политика займется вами». И, похоже, это время пришло.
– А кто этот Моталабер?
– Монталамбер – французский писатель и политик 19 века.
Жека подался вперед, его глаза блеснули, в них был немой вопрос.
– Ты о чем, Дэн? Объясни толком.
– Посмотри, что творится вокруг. Сейчас уже 21 век, 2003 год. Вторую чеченскую вроде как «завершили», но там по–прежнему стреляют. Страну жестко строят под «вертикаль власти». Олигархов, которые еще вчера считали себя хозяевами жизни, вроде Гусинского и Березовского, либо выдавили из страны, либо вот–вот посадят, как Ходорковского. Их медиа–империи разгромлены.
Жека усмехнулся. – Ну да, я вижу, смотрю новости. И что. Я этого Ходорковского никогда не любил. Посадят и правильно, не хрен было воровать. Олигархи гребаные. Партия провластная, говорят будет вместо «Единой России».
– Может и будет, а может и нет.
– А зачем тогда вся эта суета?
– Чтобы создать видимость демократии, чтобы оттянуть голоса у тех, кто еще пытается рыпаться, Кремль плодит вот такие «партии жизни», «партии пенсионеров», «партии чего–то там еще». Это все симулякры, Жека. Спойлеры, куклы в большом театре. Настоящая игра идет за кулисами.
– И что? Мы тоже будем куклами? – в голосе Жеки прозвучало разочарование. – Будем махать ручками и делать, что скажут?
– Нет. Мы сделаем ход. Если ты не пытаешься хотя бы сесть за карточный стол, пусть даже с краплеными картами, то завтра к тебе придут и заберут все, что у тебя есть. Не бандиты с кастетами, а вежливые люди в форме с постановлением. И твое «Милосердие», и мой адвокатский кабинет. Потому что так решит политика.
Я встал и подошел к окну.
– Так что, как бы грязно и тошно это ни было, выбора у нас нет. Либо мы пытаемся стать частью этой системы, чтобы она работала и на нас, либо она нас сожрет и не подавится. К тому же, ты же понимаешь, что это такое?
Жека почесал затылок.
– Ну… партия. Федеральная. Поддержка есть.
– Это не партия, – Денис усмехнулся. – Это инструмент. Кремлевский проект, чтобы отгрызать голоса у коммунистов на выборах. Спойлер. Тебя хотят использовать как торпеду, направленную на Зюганова. Отстрелят и забудут.
Жека на минуту задумался, его азарт сменился хмурой сосредоточенностью.
– А… То есть, типа подставы? Чтобы мы им электорат мутили, а они нам за это… что?
– А они нам за это дадут поиграть на их поле. Дадут ресурс, доступ к кабинетам, легитимность. Понимаешь? Ты из «бывших» превращаешься в «политика». А то, что это спойлер, – так это даже хорошо. Значит, есть бюджет. И никто не ждет от нас реальной победы. Руки развязаны. Это шанс. Освоим их деньги, пока они думают, что осваивают нас. Людей наших пошевелим, да и расшевелим заодно. А там посмотрим, чей «хвост будет вилять собакой».
Глаза Жеки снова загорелись. – Вот это я понимаю! А то «фонды», «милосердие»… Работать будем!
– Будем, Жека. Будем работать.
– В августе будет съезд. Надо в Москву ехать, на съезд, – сказал Жека, – Посмотреть, что за люди, кто рулит на самом деле.
– Поедем, – согласился я. – Но сначала я тебе кое–что покажу.
Я достал из стола несколько папок и распечатки документов.
О проекте
О подписке
Другие проекты