Цитаты из книги «Робин Уильямс. Грустный комик, который заставил мир смеяться»

«Робин и подумать не мог, что все это может когда-то исчезнуть, – говорила Миннс. – Его ничего не волновало, когда он работал. Он жил работой. Это была любовь всей его жизни. Больше любви к детям. Ко всему остальному. Если он не работал, то становился собственной тенью. А как только приступал к работе, то тут же будто лампочка загоралась».

Его агенты из САА вместе с поздравлениями рассказали, что взяли под опеку тигра через Всемирный фонд дикой природы, а его менеджеры прислали поддельную фотографию с автографом фокусников Зигфрида и Роя, которых растерзал тигр. Поддельная надпись гласила: «Нашему котищу, мы бы с удовольствием тебя зацеловали в честь твоего дебюта, но мы в Лас-Вегасе». И подпись: «Зигфрид и то, что осталось от Роя».

«Робин был гением, а гении не могут быть обычными мужчинами по соседству, которые являются хорошими семьянинами и заботятся о своих женах и детях. У гениев свой собственный взгляд на мир и его понимание, его нельзя сравнивать с традиционным мировоззрением».

«Ежи Косинский покончил с собой, возможно, потому, что просто не хотел превращаться в овощ, не хотел терять свою личность. У людей присутствует такой страх – стать не просто скучным, а безмолвным, не просто искриться, а гореть пламенем и говорить, переживать и бояться сказать лишнее. Пока ты не боишься рисковать и не боишься играть Питера Пэна – ты жив… И если я остановлюсь, то это буду уже не я».

Робин никогда не получал удовольствие от стимулирующих свойств кокаина и уж никак не становился от него более общительным человеком. «Я употреблял кокаин, чтобы ни с кем не разговаривать, – говорил он. – На меня он действовал как успокоительное, как способ уйти от людей и мира, которых я опасался».

«После многочисленных выступлений нас встречала толпа из представителей прессы, медиа и поклонников, окружавшая Робина. Всем им был нужен Робин, запах от которого можно было учуять на расстоянии двадцать футов. От него воняло хуже всех, кого я когда-либо знал, потому что он был очень волосатым и выкладывался на сцене по полной. С ним рядом было невозможно находиться. Но, кажется, это совершенно не волновало его поклонников. Они не давали ему времени освежиться. Он им был нужен немедленно, как только покидал сцену – и ни минуты на то, чтобы принять душ».

Здесь, как и в остальных клубах, где он выступал, Робин стал местной знаменитостью, которого можно было ждать часами, лишь бы только он появился. Его сценки всегда были импровизированными и всегда разными, и только те, кто близко с ним работал, знали, что его основной дар был в том, что это была не импровизация, а лишь тщательно подготовленная видимость импровизации.

Народ рассказывал, что Робин может справиться со всем, – говорил Карви. – Во время импровизации он будто дотронулся до женской груди и мило сказал: ”Ой, сиськи“. Это была его взрывная шутка. Но за сценой, в маленькой компании, Робин очень стеснялся и сидел молча. Одна его сторона – монстр на сцене, а вторая – невероятно неловкий. Харизма Робина проистекала из борьбы этих двух сторон».

Он не посещал никакие занятия (кроме театрального искусства), не писал курсовые, а его итоговая контрольная по макроэкономике содержала всего одно предложение: «Я правда этого не знаю, сэр». Учителя его не узнавали. Как рассказывал Робин, когда в конце семестра один профессор спросил другого, кто этот человек, второй ответил: «Если бы я знал, кто он, то поставил бы ему плохую оценку».

Настоящий Робин был скромным, неприметным мужчиной, который никогда не верил в то, что заслужил такую славу, поклонение и признание. Он очень неохотно делился собой истинным, но чувствовал обязанным дать хоть кусочек себя каждому, с кем встретился на своем пути – пусть даже и случайно. Его очень ранило осознание того, что он отказал в своем внимании хоть кому-то, кто в этом нуждался, хотя люди, проведшие с ним бок о бок много лет, утверждают, что даже от них он скрывал какие-то самые потаенные уголки своей