Председатель общества Глафира Амвросьевна Благоволенская приняла её сразу, так как они были знакомы по кружку любительниц вышивания крестиком. Правда, в кабинете находился ещё и друг молодости Глафиры Амвросьевны Демьян Прокофьевич Домостроев, владелец сети магазинов, или, как он сам себя называл, купец. Но Демьян Прокофьевич был туг на ухо и доверительной беседе двух дам практически не мешал.

– Представьте себе, уважаемая Глафира Амвросьевна, так вот и сказал: жалкие, мол, людишки, мол, мусор вы, и место вам на помойке.

– Ах, дорогая Ксения Поликарповна, какое чудовищное неуважение к старшим! – покачала головой Благоволенская.

– А ещё он говорил, что возьмёт большую стрелялку, как её там… и всякого отправит на тот свет, кто ему попадётся.

– Ах, всякого честного человека! Да как же ему не стыдно?

– Да, именно. Вот что я вам скажу, мы должны положить конец этому беспределу.

– Всё это происки жидомасонов, – гаркнул Демьян Прокофьевич, до того с отрешённым видом гладивший бороду.

– Понимаете, Ксения Поликарповна, – Глафира Амвросьевна приготовилась к долгой, преисполненной высоко моральной мудрости речи тоном классной дамы института благородных девиц, которому она училась всю свою молодость по повести «Бедная Лиза». – Суть данного прискорбного инцидента в том, что убивец намерен губить тела, а не души невинных жертв. В то время как миссия нашего общества состоит как раз в наставлении молодых заблудших душ на путь истинный и воспитанию в них благонравия и благородства.

– И что? – не выдержала её собеседница.

– Вот я как раз о том и глаголю, что есть у нас дела поважнее. Например, девицы нынешние совершенно от рук отбились. Одни кавалеры да наряды у них на уме, а наряды-то – срам сплошной! Не то, что в наше время. От взгляда на пальчик девичий кавалеры краснели в смущении, а уж на плечико – так и вовсе в обморок падали. А теперича что? На коленки изволят во все зенки таращиться, а то и на такое, об чём и говорить приличному человеку совестно.

– Развратили молодёжь, супостаты проклятые! – подал голос купец. – Шпионы всё заокеанские, навязали нам свои смыслы и ценности! На духовность нашу покушаются.

– Правильно, Демьян Прокофьевич. Дело верное глаголете. Юные отроки совсем старших не уважают – вот в чём погибель наша.

– К концу всё идёть, – махнул рукой бородач. – А ваш нелюдь застрелит кого-нибудь, так что это супротив всего народа? Капля в море. Нацию спасать надо-ть, духовность нашу. Мы об том с Глафирою и толкуем сейчас, так сказать, вырабатываем стратегию отпору масонской орде. Так что иди с миром, и не забудь главную нашу задачу.

Вышла бабушка из штаба Общества почти что в отчаянии. Глянула по привычке на небо и обомлела – над Мегаполисом завис гигантский летающий объект, по форме напоминающий дирижабль, на котором красовалось торжествующее и беспощадное лицо Заики. В довесок к уже знакомым всем пулемёту и гранатомёту в зубах он зажал кинжал – такой острый и блестящий, что лицо злодея отражалось в нём как в зеркале. Текст, составленный гигантскими буквами, гласил: «Я жду! Несчастные шестнадцать часов!»

Внезапно бабушку озарила идея – не зря ведь она слыла особой весьма и весьма находчивой. По счастью, психиатрическая больница была здесь неподалёку, и туда-то она и бросилась со всех ног. Доктор Тыркельгаузен – немногословный, деликатный мужчина лет пятидесяти с орлиным носом и седой бородкой клинышком, усадил посетительницу на кушетку и стал внимательно слушать.

– Доктор, нельзя ли изолировать его, душегубца такого? Он же невменяемый. Да и к тому же ещё и буйный. По нему же смирительная рубашка плачет!

– Боюсь, медицина в данном случае бессильна, – флегматично ответил психиатр. – Ни в одном справочнике, ни в одной классификации болезней вы не найдёте, что намерение убить есть психическое отклонение. Более того, что есть само по себе отклонение? Что есть психическая норма? Это вопросы очень философские. И наука пришла к выводу, что поиск ответов на эти вопросы и ведёт к умопомешательству.

– Но он ведь угрожает нам всем и не чувствует никаких угрызений совести!

– Скорее всего, дело не в нём, а в вас. Ваш страх мешает вам жить, создаёт беспокойство и нервозность. Это может очень плохо для вас закончиться. Вы должны побороть свой страх. Я пропишу вам парочку укольчиков, и всё пройдёт.

Через час бабушка вернулась домой. На каждом перекрёстке из динамиков уличного радио доносился устрашающий голос: «Шоу начнётся через четырнадцать часов!» Но бабушку Эдика это нисколько не волновало.

Тем временем фанаты из группы поддержки установили на площади перед деловым центром огромные электронные часы и запустили обратный отчёт. Последний вечер перед кровавой бойней праздновался как преддверие Нового года. Наиболее преданные фанаты желали оказаться поближе к эпицентру событий когда всё начнётся, и потому заранее резервировали за собой места. Небритый паренёк следил за тем, чтобы особо ушлые не спекулировали билетами – приоритет отдавался самым идейным последователям Заики.

Правда, не обошлось и без эксцессов. Ровно за двенадцать часов до старта мероприятия фанаты заметили, как к площади стягиваются колонны агрессивно настроенных личностей. В их руках были факелы и даже железные прутья на манер пик. Довольно быстро стало понятно, что противников деятельности Заики набралось всё-таки на целую армию. Возглавляли восстание пара оппозиционных депутатов, видимо, не желающих упустить возможность набрать очки перед избирателями, кучка маргинальных журналистов и один писатель-фантаст. Передние ряды были вооружены крышками мусорных баков, которые можно было использовать в качестве щитов. Так что намерения у них были самыми что ни есть серьёзными.

К очагу напряжённости стянулась и полиция под руководством инспектора Банкина. Отряды бойцов в масках и с автоматами выстроились в ряд, оцепив вход в деловой центр.

– Не вмешиваться, пока не начнётся потасовка, – приказал седовласый служитель правопорядка.

Бойцы, видимо, не горели желанием принимать какую-либо из сторон, и заняли выжидающую позицию. В крайнем же случае всегда можно примкнуть к победителю.

Начало потасовки почему-то откладывалось. Видимо, каждая сторона хотела выяснить мотивацию противника и попытаться его переубедить. С этой целью соорудили нечто вроде трибун, на которых подняли наиболее способных ораторов. Точку зрения фанатов выражал небритый парень, восставших же представлял писатель:

– До какой же степени деградации опустились вы, дети нашей высоко развитой цивилизации, в век самых высоких технологий и величайших научных прорывов! Во времена, когда человеческий разум, как луч прожектора, высвечивает самые потаённые уголки мирозданья, оставляя всё меньше белых пятен, постигая глубины и разрешая казавшиеся неразрешимыми загадки, вы ведёте себя как тёмные средневековые болваны! Вы, обладатели компьютеров, подключённые к глобальной сети, дарящей вам возможность знать всё обо всём, с жестокостью питекантропов готовы попустительствовать самому настоящему варварству! В век вегетарианства вы равнодушны к убийству, подчиняясь инстинктам охотника радуетесь виду пролившейся крови. Одумайтесь, друзья! Не допустим кровопролития!

– Хватит морочить нам голову своей лживой разумностью! – кричал во всё горло оборванец, которого все уже прозвали Лохматым. – Да, мы питекантропы! Да, обезьяны. Но зато мы честны перед собой и природой, сотворившей нас хищниками. Наклепав хитромудрых штуковин вы решили, что природа теперь отменена, ан нет, чёрта с два! От вашей науки нам стало только хуже: нам, двуногим животным, с детства вдалбливают всякие ханжи: вы, дескать, цивилизованные. То не делай, это вредно, а вон то стыдно. А мы за естественность! Вот пусть Ник и стреляет в таких, как вы. Нам только лучше будет.

Поняв, что главный аргумент, каким бы цивилизованным ни было общество, по прежнему пока ещё кулак, обе стороны сомкнули ряды и пошли на опасное сближение. Полицейские напряглись, почувствовав, что момент истины не за горами, но тут, за одиннадцать часов до анонсированного события, в ход вмешалась третья сила.

Подняв голову, Лохматый обнаружил, что на площадь надвигается ещё одна колонна, в разы менее численная, чем «цивилизаторы», но в случае борьбы на стороне противника, гарантирующая необходимый для разгрома фанатов и ареста Заики перевес. Прикусив губу, Лохматый решил было, что дело лопнуло, но всё пошло не так.

Колонну возглавляла одутловатая блондинка средних лет, чьи растрёпанные кудри воскрешали в памяти образ Горгоны, а весь её облик – Свободы, какой французы изображали её на картинах времён взятия Бастилии. Преданные соратники возвели её на самодельную трибуну, и блондинка, взметнув кулак над головой, начала речь высоким, звонким голосом, достойным оперной певицы:

– Мы, защитники прав и свобод, протестуем против грубейшего нарушения гарантированных конституцией, конвенцией ООН по правам человека, международным кодексом общечеловеческих ценностей и всемирными правилами хорошего тона свободы выбора, свободы слова и свободы совести! Гражданин Ник имеет полное право иметь собственное мнение на природу человека, и более того, имеет полное право высказывать это мнение, которое вы, граждане, не имеете никакого права его лишать. Он в праве говорить что хочет, когда хочет, где хочет и кому хочет. Не нравится – не слушайте! Вы не вправе навязывать ему свою точку зрения и заставить его действовать так, как хочется вам. Пока Ник не совершил никакого преступления, а вот когда совершит, тогда и будете разбираться. Только он сам несёт ответственность за свой выбор и за свои поступки, и никто из вас не может отвечать за его выбор и принуждать его к чему-либо. Если вы не признаёте этого, если вы считаете себя в праве решать за него, что для него хорошо, а что плохо, как ему жить и чем дышать – то питекантропы вы! Вы – диктаторы! Тоталитаристы! Фашисты! Вам должно быть стыдно, а не ему. Так стыдитесь же!

Лидеры диктаторов хотели бы возразить, как со всех концов площади грянуло: «Стыдитесь, тотализаторы!» Многие из тех, кто пришёл сюда в рядах противников Заики, переметнулись в стан правозащитников и присоединились к общему хору. Вскоре голоса антизаикинцев и вовсе потонули в гуле всеобщего негодования, свисте и улюлюканье: «Позор фашистам! Позор!» Депутаты и писатели, обнаружив, что до выхода Ника с автоматами в обеих руках, остаётся всего лишь четыре часа, решили убраться по добру по здорову. За ними последовали и большинство их единомышленников – у них не было ни единой возможности воспрепятствовать действиям убийцы, так как они были в явном меньшинстве.

Полиция включилась в ход митинга лишь тогда, когда за два часа до начала на площади показались будущие жертвы. Построившись в две шеренги, бойцы обеспечили для них коридор, чтобы Эдик, Макс, Анжела и охранник Верзила смогли пробраться сквозь толпу к своим рабочим местам. А вскоре на площади появился и сам Ник Заика.

Поднявшись на крыльцо небоскрёба, он оглядел обезумевшую от его вида толпу полным безразличия взглядом и решительно шагнул к лифтам.

– Ник, женись на мне! – кричала Жанна из колл-центра. – Я дождусь тебя, милый, если тебя арестуют!

Её голос тонул в потоке аналогичных по содержанию заявлений.

– Какая харизма! – восхищённо произнесла блондинка-правозащитница. – Редкий экземпляр.

– То ли ещё будет! – поддакнул Лохматый.

А тем временем Эдик, Макс и Анжела сгрудились вокруг стола весельчака. Побледневший охранник сидел возле двери, комкая в потных ладошках носовой платок.

– Не боись, – жидким голосом заверил Верзила. – Зря кипиш подняли, не будет он стрелять.

– Анекдот хотите? – из последних сил выдавил Весельчак. – Только вчера мужики в раздевалке бассейна рассказали. Возвращается, значит, муж из командировки…

– Пошёл к чёрту, – процедила секретарша.

Инспектор Банкин взглянул на часы. До события оставалось две минуты.

– Может, пора? – хрипло спросил старшина группы захвата.

– Остынь, молодой, – огрызнулся умудрённый сединами ветеран. – Куда вперёд батьки в пекло?

Эдик услышал, как лифт останавливается на их этаже, и двери медленно, с напряжённым скрежетом разъезжаются, выпуская пассажира наружу. Он услышал гулкие, чеканящие шаги и щелчок заряжаемого пулемёта. Но Эдика это нисколько не беспокоило. Вчера вечером бабушка дала ему таблетку от доктора Тыркельгаузена.

– Ну теперь пора? – взволнованно спросил старшина.

Инспектор лениво наблюдал, как на огромном экране появляется цифра ноль.

Площадь замерла, и в гробовой тишине раздалась очередь из четырёх выстрелов.

– Вот теперь пора, – произнёс инспектор, освободив из кобуры табельное.