«Пусть мы словно впрыснем друг другу сыворотку правды и будем вынуждены наконец выговорить её до конца. Хочу, чтобы я мог сказать себе: «С ней я истёк правдой». Да, это то, чего я хочу – чтобы ты была мне ножом. И я тоже, обещаю, буду для тебя ножом, острым, но милосердным».Тот, кто с пренебрежением отзывается об общении посредством писем (не столь важно, бумажных или электронных), очевидно, никогда не находил на величайших просторах мира и интернета того, кто на какое-то время – а может, и навсегда, – становился всем. «Кажется, даже если мы с тобой проговорим лет тридцать, я всё ещё буду чувствовать, что это – только начало», – и письма пишутся (чернила расходуются, бумага марается), и письма печатаются (размеренный стук клавиш, голубоватый свет монитора). Подумать только: мир огромен, а мы по большей части общаемся только с теми, кто находится рядом с нами, и сколько же по всей планете нашей разбросано людей с «родственными» душами, которые могли бы стать нам верными товарищами и друзьями! И порой они, эти люди, находятся, и есть в этом что-то особенное – общаться с ними лишь посредством написанных или напечатанных слов, «Будут только слова» – и больше ничего. Есть в этом толика грусти, но есть кое-что ещё.
Именно за этим «кое-чем» и гнался Яир, пытаясь найти того, кому он сможет открыться. К такому персонажу испытывать тёплые чувства очень сложно, до того он себялюбив, надменен и неприятен, на протяжении всей своей главы он только и делал что сводил все темы к себе, особо не заботясь о чувствах своей таинственной собеседницы, а уж про то, как он относился к своей семье и всем многочисленным любовницам, я и вовсю молчу (все эти его небрежные высказывания о Майе, которая так его любила, о Идо, с которым он ужасно обращался, о женщинах, которых он использовал и бросал, – о, как же это выводило меня из себя). Конечно, писал он очень красиво, он одаривал Мириам сладкими и благоухающими, словно лавандовый мёд, комплиментами и восторгами, но сложно было не заметить, как с каждым новым письмом он всё сильнее на неё раздражался, ибо начал осознавать, что она отличается от образа той лесной нимфы, что он нарисовал в своём воображении. Однако, хоть он и вызывал один сплошной негатив (нет, я не повелась на эти напыщенные речи, лицемерный ты индюк), можно понять, почему он вообще так себя вёл. Ох уж эти банальные истины – всё идёт из детства, но подобный «приговор» применим, думается, почти к каждому, и Яир определённо входит в эту категорию. Недолюбленный, униженный и обесцененный собственными родителями («Я родился у них сиротой»), он, продолжая затаптывать в себе пламя своего истинного «я», метался и растрачивал себя, ибо боялся, что его внутренний ослик (это он сам так сказал, не я) снова закричит (да, странное у этого мужчины воображение), что возмутит и разочарует тех, кому он доверился. Весьма верно на его счёт выразилась его муза: «Быть может, ты просто не способен поверить, что где-то в мире существует место, где ты сможешь быть собой и где ты будешь любим». Это очень печальное явление и, к сожалению, довольно распространённое. Потому и жаль этого дурня, и жаль его сына, из которого он уже начал выбивать то, что когда-то из него выбил кулаками и ремнём его собственный отец (этот замкнутый круг никогда не прервётся).
И вот так на протяжении практически всего романа я злилась, наблюдая за поведением этого осла индивида, ибо, несмотря на всю их поэтичность, письма этого запутавшегося человека, повёрнутого лишь на себе (оно и понятно, тридцать лет подержи в себе такое), порядком раздражали. И тут явилась она – Мириам. Та небольшая часть, посвящённая её дневниковым записям, – лучшее, что есть в этой истории, и именно потому я в итоге смогла проникнуться ею по-настоящему и даже полюбить её. Имея свой собственный тяжкий груз детских лет, эта женщина и во взрослой жизни настрадалась сполна. Ещё в первой части тот факт, что она какое-то время лгала Яиру о своей лучшей подруге, выдумывая этот звонкий смех их беспечных бесед, что на самом деле Анна вот уже как десять лет мертва, задело моё сердце острой иглой, но её записи, в которых она упоминала ту, которую так любила, разбили его вдребезги. Сама суть этого необычного треугольника (как это вообще вышло, как они жили, как ладили...) так и не была раскрыта, но это и не столь важно, важно то, к чему в итоге он привёл. То, сколько боли приносил каждый новый день Мириам и Амосу, потрясало, как же сильно они любили своего – и Анны тоже – мальчика, который забывал слова и терял себя («Меня тоже начали покидать слова, я называю каждое дерево просто деревом, каждый цветок просто цветком»), но хотя в их доме и было так много борьбы, ещё больше в ней было любви. Сколько тоски, боли и горя гнездилось в этой женщине, как ей было необходимо раскрыться хоть кому-нибудь, и вот её наконец отыскал человек, с которым у них, на первый взгляд, было так много общего, но Яир оставил её в самый ответственный момент, и в итоге Мириам пришлось стать ножом для самой себя (вот они, тетрадь и ручка, – вонзай). «Для меня изучить другого человека и рассказать ему что-то новое о нём самом – величайший дар любви», – писала она, и эти слова прекрасно характеризуют эту хрупкую, но вместе с тем сильную женщину, настоящую воительницу, танцующую меж кипарисов в своём саду и призывающую дождь пролиться уже наконец на её волосы, в которых прорезалась серебряная нить. Я услышала тебя, Мириам. Услышала.
Разные они, эти двое, что ни говори, однако что-то их всё-таки связало друг с другом, и началось всё с её надломленной улыбки, а закончилось его надрывными слезами. «Воображение и есть наш прах, наша косточка луз», – и именно поэтому они так и привязались друг к другу, именно это их и склеило – фантазия, за воздушной и мягкой оболочкой которой скрывалась непробиваемая и жёсткая правда. В этой истории главным символом выступают не столько их отношения, сколько то, что вообще привело их к этой связи, – одиночество. У него была любящая жена, у неё – заботливый муж, и ведь они сами любили своих супругов, как же так вышло, что они решили показать все самые изломанные стороны своих душ незнакомцу? «Скажи только, можно ли рассказать о таком кому-то и надеяться, что он поймёт тебя правильно? Может ли мужчина рассказать о таком женщине, за которой ухаживает? И может ли муж рассказать о таком жене за чашкой кофе?», – и автоматически думаешь, что да, конечно можно, близким людям рассказываешь обо всём, делясь с ними и тем, что со стороны может показаться глупым, но только не им, вы ведь связаны, они точно поймут, но надо понимать, что не у всех выстраиваются такие доверительные отношения, кто-то, как Яир, скрывает свой подлинный характер под маской, дабы «не расстроить» жену, а кто-то, как Мириам, и сам не знает что он из себя представляет, ибо гири на сердце из-за трагедий и мук столь обременительны, что все мысли только о них. «Я и не представлял, насколько сложно объяснять чувство, кромсая его на буквы», – и они кромсали, безжалостно кромсали все свои чувства и эмоции, и в этих отношениях я увидела не любовь, а терзание собственного «я», попытку выговориться, надежду быть понятым. Поэтому-то меня, видимо, и расстроила концовка. Она не сказать что плохая, но мне хотелось чтобы Мириам со своим новообретённым счастьем жила дальше, а не... впрочем, кто знает? Несмотря на моё отношение к этому моменту, финальная глава была просто потрясающей: как они того и желали, они наконец слились в одно целое, и путешествовать по этим страницам было удивительно. Сухость бумаги, на которой велась их почти девятимесячная переписка, сменилась яростным дождём, и есть в этом что-то символичное и в какой-то степени душераздирающее.
То был роман слов, а не действий, и он очень мне понравился, пусть и было много раздражающих факторов (чёртов Яир, я так и слышу крик осла). Вся история овеяна некоей иллюзорностью, практически сразу понимаешь, что в этих письмах много фантазии и лжи, но это не злило, а скорее вгоняло в тоску, ибо что ещё остаётся делать тем, кто потерял себя. Для меня это не книга о любви, а книга об одиночестве, о том, как это важно – быть самим собой. Помимо этого роман ещё и удивительно красив и поэтичен: «Как ласковы сумерки, когда мы вместе кутаемся в их шёлк», «Иногда я произношу вслух какую-нибудь твою фразу или просто несколько твоих слов и чувствую, как внутри у меня по всей длине души расходится шов», «Снаружи воет ветер, и тополь на заднем дворе гнётся и шелестит. Это ты только что подумал обо мне». Наслаждаясь столь прекрасным слогом, который присутствовал даже в самых неприятных сценах (ох уж этот Яир...), и всматриваясь в этих несчастных людей с разбитыми душами, понимаешь, какое же это счастье – быть с людьми, с которыми можешь быть предельно откровенен, как и в реальной жизни, так и по переписке. И каждый раз, когда не знаешь стоит ли делиться с близким чем-то глупым/странным/несущественным, стоит задать себе вопрос: «Чего я стою, если рассказываю такое? Чего я стою, если не расскажу?». Рассказывать надо. А если нет слов, можно просто вместе помолчать. Порой молчание – это тоже разговор.
«Я говорю о безымянных материях, которые в течении жизни наслаиваются моросью и пеплом на дне наших душ. Если ты попросишь меня описать их – у меня не найдётся слов, только кольнёт под сердцем, тень пробежит по лицу, вздох». 