***

Настоящего английского джентльмена отличают едкое чувство юмора, умение сочетать клубный пиджак с яркими шерстяными носками и выдающаяся самодисциплина (всегда, кроме вечера пятницы).

По дороге в Давич, что в южных предместьях Лондона, мне на ум приходили второсортные шуточки про «уйду в монастырь, но только в мужской». Вот где получится поднять самооценку, если уж в условном Бетюне моё появление не вызвало ожидаемого фурора. Серёжа отсматривал фотоматериал из Святой Терезы на экране фотоаппарата и выглядел как угодно, только не настороженно. Вот что значит альфа-самец – никакого страха конкуренции!

Мы въехали в просторный двор кампуса, где всё вибрировало по случаю выпускного. Тёмно-синюю форму учащихся украшали голубые полоски – знаки отличия в каких-либо внеклассных занятиях, будь то еженедельные заседания чайного клуба или сессии в клубе любителей конструктора «Лего». Без успехов на альтернативных поприщах прекрасный аттестат по основным дисциплинам будет бесполезной бумажкой при поступлении, объяснил коммерческий директор школы, встретивший нас у крыльца ректората.

«Когда я перевелся сюда с прошлого места работы, я ожидал найти закрытое мужское сообщество, беспрестанно болтающее о девочках, а нашел интеллектуальных, тонко чувствующих юношей, рассуждающих за обедом о литературе и театре, – вещал он заученные речи, звучавшие, однако, очень убедительно. – Над учениками здесь не довлеют обычные для смешанных школ предрассудки, что рисование, музыка и литература – девчачьи предметы, а юноше пристало заниматься точными науками и демонстрировать успехи в спорте. Поэтому, смею думать, здесь они развиваются более полноценно, в соответствии с собственными потребностями, а не с ожиданиями общества».

Результаты УЗИ уже подтвердили, что у меня будет мальчик, и слова маркетингового директора падали в почву, удобренную сомнениями. Ведь есть огромная разница между мамами девочек и мамами мальчиков. Из одних получаются тёщи, из других свекрови. Мамы девочек мечтают, чтобы мальчишки, которые встретятся их дочкам, были нежными и воспитанными, уступчивыми и податливыми женскому влиянию. Мамы мальчиков хотят, чтобы окружающие их сыновей девочки были покладистыми, в меру самостоятельными, но всегда прислушивающимися к мнению мужчины. Как говорил мой московский психотерапевт, мы всегда желаем себе клыков поострее, а другим – шкуры помягче. Я привыкла быть мамой девочки, но как быть теперь?

С одной стороны, я понимала, что маркетинговый директор дело говорит: если девочки хотят возглавлять международные корпорации и получать нобелевские премии по физике, то они должны признать за мальчиками право развивать тонкие миры. Как будущей матери мальчика, мне такой подход очень нравился. Но с другой стороны, образ чувствительного юноши, увлекающегося живописью и кулинарией, открыто конфликтовал с эталоном Настоящего Мужчины, который царил у меня в голове. Я упрекала себя в двойных стандартах: что же это, сама слюнки глотаешь при виде альфа-самца, а из сына хочешь вырастить чьего-то захребетника? Ноль женской солидарности в тебе!

Из школы Давич я снова не вывезла никаких бонусов для эго. Мальчики не ели меня глазами – если уж начистоту, то они обращали больше внимания на камеру Сержа. Зато наверняка легко заткнули бы меня за пояс в литературоведческом споре. Текст надиктовывался в голове, и уже было видно, что это будет хороший текст, с обилием сочных иностранных реалий и изящным феминистическим подтекстом. Но вот мои сокровенные вопросы остались без ответов. Текст надо было сдавать через десять дней, а обдумывать собранный материал мне предстояло, похоже, многие месяцы.

***

Пусть составы у перрона Сент-Панкраса не похожи на тот, под который бросилась Анна Каренина, вокзальный антураж как нельзя лучше подходит для размышлений о супружеской измене. Через два дня, снова в Лондоне, Серёжа впрыгнул в экспресс, едущий в аэропорт, а я поплелась к пути, с которого «Евростар» отбывал в Париж.

Поезд занырнул в туннель, словно в царство Аида. Мол, сейчас, грешница, придётся держать ответ. Я сложила руки на животе, закрыла глаза. Даже в моей подвижной системе нравственных координат, не укреплённой воскресными мессами, есть табу. Одно из них – нельзя делать ребёнка свидетелем измены его отцу. Поэтому всю командировку я волооко смотрела на Серёжу и мечтала стать его фотоаппаратом, чтобы вот так же висеть на его жилистой шее и чувствовать на себе его тёплые ладони… Казалось, мне протягивали счастливый лотерейный билет, а я не решилась его взять.

А когда на фарватере Ла-Манша мне открылись самые сокровенные глубины подсознания, в них проступило совсем уж уничижительное: скорее всего, я не столько выбрала нравственность, сколько побоялась, что не смогу увлечь мужчину мечты…

За смеженными веками посветлело – это поезд выехал во Франции. Открывать глаза не хотелось. Хотелось ещё немного помечтать о Серёже и о том, сколько удовольствия мы могли бы доставить друг другу в более естественных обстоятельствах.

Дома пахло макаронами с кетчупом. По коридору мотыльками порхали комья пыли. Натренированным глазом я увидела минимум семь предметов не на месте. Но разве имела я теперь право на них указывать… Кьяра разгуливала в спортивных штанах и толстовке на вырост. «Ты так в школу ходила?» – упавшим голосом спросила я. Она кивнула.

Гийом выглядел измождённым жизнью одинокого отца и еле поднялся мне навстречу. «Репортаж принесет хороший гонорар, – пообещала я заискивающе. – Где-то четверть твоей месячной зарплаты». Он качнул головой так, что сразу стало понятно: никакого гонорара не хватит, чтобы меня простить.

IX. Отъезжающий автобус – не ваш

– Баклажаны под пармезаном, как всегда?

Я послушно кивнула, хотя вообще-то хотела лазанью, но кто же может отказаться от «как всегда». Довольный своей визуальной памятью, молоденький официант скрылся в недрах ресторана.

Я взяла мрачного Гийома за руку. Солнечные лучи скользили по краю бокала с водой. На площади Жоашена дю Белле, как всегда по вторникам, клошар выкрикивал антиправительственные лозунги.

– Эта страна существует против законов экономики, – вторил ему Гийом. – У неё без шуток началось трупное окоченение! Вот смотри: клиент хотел вложить полтора миллиона, но не разово, а несколькими траншами, начиная с трёхсот тысяч. Но по правилам этого портфеля сумма комиссии, оплачиваемой клиентом, тем выше, чем ниже сумма взноса. И он попросил, имея в виду будущие платежи с разницей в неделю-две, сделать ему единую сумму комиссии как для большой суммы. Элементарный коммерческий жест, понимаешь! Я написал этой козе из бухгалтерии сто сорок писем. Она кумекала три дня, ничего не поняла и отправила всё своему «плюс один». Тот мне пишет письмо, мол, мы так никогда не делали, и вообще чего вы от нас хотите? Скоро Пасха, банк на другом конце города, а курьер взял выходной. Я пишу: вы так никогда не делали потому, что у вас никогда не было клиентов. И меня это не удивляет! Вы слыхали, к примеру, про интернет-банкинг?..

Я не до конца понимала суть этого конкретного противостояния, но понимала проблему в целом: после Сингапура, где судьбы мира решались в рамках одного рабочего дня, Гийом никак не мог перестроиться на старосветский тип работы. Он грезил развивающейся Азией с её эффективными производствами, минимальным документооборотом и переговорами за сакэ, а старушка Франция гасила его порывы бюрократическим огнетушителем.

Бороться с косностью европейской экономики Гийому помогала мысль о том, что совсем скоро он заработает свой первый миллион и сможет звонко хлопнуть дверью офисной тюрьмы перед носом у рыдающей кадровички. Раз в две недели он приходил домой в эйфории, крутил меня на руках, осыпал поцелуями, открывал бутылку хорошего вина и разрешал мне выпить бокальчик «по такому поводу». Он извлекал из портфеля листки с диаграммами: линии сначала пугливо жались к координатному дну, а потом взлетали ввысь, перемахивали горизонтальную ось и стабилизировались в области максимальных значений. «Вот здесь, – Гийом ставил точку на восходящей линии, – у нас уже семьсот тысяч в год, мы ездим отдыхать на Северный остров на Сейшелах, там нас всегда ждет одно и то же бунгало с видом на закат. Вот здесь, – точка повыше, – мы покупаем квартиру на набережной Селестэн, а у Кьяры есть собственный пони. А вот здесь, – точка в области высших значений, – наш годовой доход составляет полтора миллиона евро, и…».

Он описывал рукой фигуру, которая должна была очертить самые смелые фантазии жены богатого человека. Моё воображение, которому для довольства жизнью достаточно представить тихую студию с мольбертом, чайником и исправным компьютером, силилась разродиться какой-нибудь вычурной мизансценой из журнала «Дизайн и архитектура». Ему уже почти удавалось поместить меня в неправдоподобный антураж из самшита и позолоты, как вдруг Гийом мрачно хватался за подбородок той самой рукой, что увлекала меня в лакшерные дали, и произносил: «Да, но ты же понимаешь, Франция не любит богатых. Придётся делокализовать предприятие. Лучше всего в Азию, но для начала я подумываю о Лондоне. Но у тебя нет европейского гражданства, а значит, ты не сможешь переехать туда раньше, чем через шесть месяцев после регистрации фирмы. Я навёл справки. Пока у тебя нет гражданства, у меня связаны руки».

И я вдруг понимала, что разрешённый бокал вина пью не по праву. Что вина́ за бедственное положение семьи (съёмная квартира, работающий муж, ребёнок в государственной школе) целиком лежит на мне. Мне становилось стыдно, Гийом тоже серел лицом: из собственного бунгало на Сейшелах мы прямиком попадали во французскую тюрьму за махинации с налогами. Вечер был испорчен. Линия Гийомова настроения стремительно падала в область негативных значений, выравнивалась параллельно дну координатной таблицы и периодически проверяла его на прочность.

Свой новый фильм Вуди Аллен снял специально для меня. Там героиня неожиданно оказывается в статусе жены налогового преступника, покончившего с собой, чтобы избежать процесса. До этого она тихо и достойно жила жизнью супруги миллиардера, занималась благотворительностью, свысока относилась к непутёвой сестре и думала, что у неё хороший, хоть и сильно занятой муж.

На этой неделе Гийом был одержим идеей сделать миллион на перепродаже «арестованных» квартир. Он нашёл сайт с расписанием аукционов, где распродавалось имущество должников. Квартиры, машины, нежилые помещения, посуда, мебель. «Ну вот же нормальная цена за квадратный метр! – восклицал он, щёлкая по лотам. – Ну и что, что в жопе мира? Мы же её не для себя покупаем. Это инвестиция, Дарья, ин-вес-ти-ци-я. Покупаем по дешёвке, ремонтируем, клеим обои в цветочек, белим потолок… И продаём втридорога! Да что там втридорога – в семь раз дороже продаём!»

Я улыбалась краем рта и гнала из глаз тревогу. У Гийома много талантов, но рукастым его назвать никак нельзя. Когда нам на кухню понадобилось выпилить полочку нестандартных размеров, он позаимствовал у друга электропилу и сходил к нотариусу составить завещание. Он собирался составить его с тех пор, что мы знаем друг друга, поэтому полочке пришлось ждать, пока он распределит между безутешными родственниками свою коллекцию дисков и три гитары. Я скромно сказала, что ни на что, кроме его любви, не претендую. Ну, может быть, на недавно купленный «Макинтош».

В день Икс Гийом поцеловал Кьяру, крепко обнял меня, прошептал на ухо, где спрятана книжечка с кодами от его банковских счетов, и вместе с электропилой и заготовкой для полочки заперся в гостиной. «Что бы вы ни услышали, не входите», – героически сказал он. «А если понадобится оказать первую помощь?» – спросила я. Он заколебался. «Только если я позову».

Дверь захлопнулась. Сначала послышались молитвы, потом стало тихо. Затем, с cекундным отставанием, взвизгнули электропила и Гийом. Я вцепилась в дверную ручку, но открывать не стала: говорят, мужчины очень обижаются, если в них не верят.

Мужчина долго орал и чертыхался, но я изо всех сил в него верила. Только когда он стал подвывать, я вспомнила, что у нас длинный балкон, по которому можно пробежать от спальни к гостиной. Я ожидала увидеть на стекле ошмётки окровавленной плоти, но увидела только лёгкий тюль древесной пыли. В её клубах Гийом сидел над электропилой, как старуха над разбитым корытом – сама скорбь и непонимание «за что?!».

Полочку в выходные выпилил друг – хозяин электропилы. Но об этом у нас в семье не принято вспоминать.

В общем, я улыбалась уголком рта, гнала из глаз тревогу и с наигранным интересом читала описание лотов на сайте распродажи арестованного имущества.

«Чёрный мерседес, 140 тыс. км пробега, продольные царапины на левом крыле…»

Наверное, следы пуль.

«Мебельный гарнитур, шесть отделений, бук, мрамор, латунь…»

Собственность наркобарона с дурным вкусом.

«Подвальное помещение 7,72 кв. м, звукоизоляция, кондоминиум с домофоном и видеонаблюдением, нуждается в ремонте…»

Пыточная камера!

Гийом, между тем, видел вещи в перспективе: «Три-четыре удачные сделки – и купим себе квартирку в приличном районе». Он даже оформил себе подписку на обновления сайта, чтобы не пропустить ничего интересного. Очередное сообщение пришло как раз тогда, когда мы доедали итальянские блюда на площади Жоашена дю Белле.